Звездный двойник

— Сэр?..

Он так и пронзил меня взглядом, ожидая, что я тут же исправлю ошибку. Я перебрал в памяти излюбленные фразы Бонфорта и выбрал одну: ясный намёк на излишнюю самоуверенность собеседника:

— Вы, юноша, своё плетите, как хотите, а моего не путайте.

С лица его исчезло всякое осмысленное выражение:

— Прекрасно, сэр. Сюда, будьте любезны.

* * *

Войдя в тронный зал, мы остановились. Трон, пока что пустой, стоял на возвышении в противоположном конце. По обе стороны прохода к нему томились в ожидании придворные и знать. Видно, Патил подал условный знак: заиграл гимн Империи, и все застыли, вытянувшись. Патил слушал с вниманием робота, я замер в утомлённой неподвижности пожилого человека, исполняющего свой долг, а прочие больше всего смахивали на манекены в витрине большого модного ателье. Надеюсь, мы не станем урезать расходы на содержание двора — вся эта пышность придворных и величественность стражи создают незабываемое зрелище!

С последними тактами гимна к трону подошёл Виллем, принц Оранский, герцог Нассаусский, Великий Герцог Люксембургский, Кавалер Второй степени Священной Римской Империи, Генерал-адмирал Вооружённых сил Империи, Советник Гнёзд Марса, Покровитель бедных и, Божьей милостью, король Нидерландов и Император Планет и межпланетного пространства.

Лица его я разглядеть не мог, но атмосфера церемонии вызвала во мне тёплую волну доброжелательности. Я не был больше противником монархии.

Отзвучал гимн, король Виллем сел, кивнул в ответ на поклоны, и толпа придворных немного ожила. Патил пропал куда-то, а я, с Жезлом под мышкой, начал восхождение к трону, хромая даже при слабом лунном притяжении. Всё это здорово напоминало путь к внутреннему Гнезду Кккаха, разве что здесь я ничего не боялся. Было немного жарко, да звенело в ушах. Вдогонку звучала мешанина из земных гимнов — от «Христианского короля» до «Марсельезы», «Звёздно-полосатого стяга» и прочих. Поклон у первой ступеньки, поклон у второй, и последний, самый низкий, прежде, чем взойти к трону. Колен я не преклонил — это только дворянам положено, а простые смертные по отношению к своему суверену обладают несколько большим суверенитетом. Многие — в театре или на стерео, например, — этого не знают, потому Родж предварительно учинил мне настоящий экзамен.

— Ave, Imperator![29]

Будь я голландцем, сказал бы: «Rex», но я — американец. Мы обменялись загодя вызубренной школьной латынью — он осведомился, чего я хочу, я ответил, что, будучи призван им… И так далее. Затем он перешёл на англо-американский с лёгким акцентом восточного побережья:

— Ты верно служил нашему отцу. Мы выражаем надежду, что и для нас ты будешь верным слугой. Ответь же.

— Воля императора — закон для меня, Ваше Величество.

— Приблизься.

Может, не стоило так спешить — ступени были высоки и круты, а нога действительно вела себя ужасно. Боль хоть и психосоматическая, но ничем не лучше настоящей. Я чуть было не загремел вниз, а Виллем вскочил с трона и поддержал меня за локоть. В зале загомонили. Император улыбнулся и, sotto voce[30], сказал:

— Ничего, старина, мы всё это быстро провернём.

Он довёл меня до табурета у самого трона и усадил немного раньше, чем сел сам; протянул руку за свитком, развернул его и сделал вид, что внимательно изучает чистый лист.

Зазвучала негромкая музыка, придворные начали изо всех сил наслаждаться обществом друг друга. Дамы хихикали, джентльмены отпускали галантности, мелькали веера… Никто не покидал своего места, но и не стоял столбом. Маленькие пажи, точь-в-точь херувимы Микеланджело, сновали по залу, разнося сладости. Один, став на колено, протянул поднос Виллему, тот, не отрывая глаз от свитка, взял с него конфету. Мальчик предложил поднос и мне, я тоже взял себе что-то, лихорадочно соображая, прилично ли это делать. «Что-то» оказалось изумительной шоколадкой без начинки, какие делают только в Голландии.

Вскоре я обнаружил, что многих придворных знаю по газетным фото. Присутствовали здесь многие земные монархи, оказавшиеся в наше время не у дел и деликатно скрывающиеся под вторыми титулами — герцогов, графов… Говорят, Виллем нарочно подкармливает их при дворе: для пущей важности, а может, чтоб были на глазах и подальше от политики и прочих соблазнов. А по-моему, он тут обе эти причины учёл. Полно было и некоронованных потомков благородных семейств всех национальностей — из них некоторым действительно приходилось «работать» пропитания ради.

Я невольно старался различить в толпе габсбургские губы и виндзорские носы.

Наконец Виллем отложил свиток. Музыка и разговоры разом стихли. В мёртвой тишине он произнёс:

— Весьма достойные люди. Мы подумаем.

— Благодарю вас, Ваше Величество!

— Мы всё взвесим и известим тебя.

Наклонившись ко мне, он прошептал:

— Не вздумай пятиться по этим проклятым ступеням! Просто встань; я сейчас исчезну.

— О, спасибо, сэр, — прошептал я в ответ. Он поднялся — за ним и я вскочил — и удалился, подняв мантией небольшой вихрь. Оглянувшись, я заметил несколько изумлённых взглядов, но вновь заиграла музыка, придворные занялись светскими беседами, а я смог потихоньку уйти.

На выходе меня подхватил Патил:

— Сюда пожалуйте, сэр.

Выпендрёж кончился, началась настоящая аудиенция. Патил провёл меня сквозь маленькую дверцу, по длинному, узкому коридору, к ещё одной двери. За ней оказался самый обычный кабинет, разве что на стене висел щит с гербом Дома Оранских и бессмертным девизом: Я поддержу! Посреди комнаты стоял громадный письменный стол, заваленный грудой бумаг. В центре его, под металлическим пресс-папье в виде детских башмачков, лежал оригинал списка, копия с которого была у меня в кармане. На стене в раме висел семейный портрет: покойная императрица с детьми. У другой стены — потёртый диван и рядом — небольшой бар, несколько кресел и качалка возле стола. Всё остальное вполне подошло бы к несуетно-деловой обстановке кабинета домашнего врача.

Патил меня покинул; дверь за ним захлопнулась. Я не успел даже решить, прилично ли сесть куда-нибудь, как в дверь напротив поспешно вошёл император, бросив на ходу:

— Здравствуй, Джозеф. Погоди минуту, я сейчас.

Он скорым шагом пересёк кабинет и скрылся за третьей дверью. Два лакея шли следом, принимая от него облачение, которое он сбрасывал на ходу. Вскоре император вернулся, застёгивая по дороге манжеты:

— Тебе-то, небось, короткий путь достался, а я — кругом добирайся. Проклятая память — всё забываю приказать архитектору прорубить сквозной ход. А то изволь всякий раз обойти почти весь дворец, да эти в коридоре постоянно трутся… И сбруя на мне, как на цирковой лошади…

Переведя дух, император добавил:

— Хорошо, под неё ничего, кроме подштанников одевать не надо.

— Обезьяний пиджак, что на мне, тоже не самая удобная вещь в моём гардеробе, сэр, — заметил я. Он пожал плечами:

— Ладно, всё это — издержки производства. Ты уже налил себе?

Он выдернул из-под пресс-папье список кандидатур:

— Нет? Так наливай; и мне, пожалуйста, тоже.

— Вам — что, сэр?

— Э? — Император обернулся и внимательно осмотрел меня. — Как всегда, конечно. Шотландского со льдом.

Я молча организовал выпивку, добавив себе в бокал малость воды. По спине пробежал холодок: если Бонфорт знал, что император пьёт скотч со льдом, почему в досье об этом ничего не было?!

Но Виллем принял бокал, лишь пробормотав:

— Ну, чтоб сопла не остыли, — и вновь погрузился в изучение списка. Внезапно подняв взгляд, он спросил:

— Джозеф, а что ты скажешь про этих ребят?

— С-сэр?.. Ну, это, конечно, только основа кабинета…

Мы, где только можно, раздавали по два портфеля в одни руки; сам Бонфорт ведал вдобавок обороной и казной. В трёх случаях на должность заступили замы ушедших в отставку министров — научных исследований, по делам населения, и по внеземным территориям. Если они желают свои временные посты превратить в постоянные — пусть постараются для нашей предвыборной кампании! Такие люди нас устраивали.