— Как видишь, у тебя обо мне абсолютно превратное представление, милая Майя, — ответил Кевин с нехарактерным для него ехидством. — Не такой уж я законченный неженка, каким ты меня считаешь.

«Ого, — подумал Алан, — его сегодня точно какая-то муха укусила!»

Он внимательно посмотрел на отражение лица Кевина в зеркале заднего вида. Кевин был бледен, напряжен, и выглядел очень утомленным. Не было и следа того шарма, которым он так гордился. Губы его были плотно сжаты в ниточку.

— Должно быть, ты сегодня встал не с той ноги, — сказала Майя и засмеялась. — Как ты вообще сюда попал? Где твоя машина?

— Я приехал на автобусе.

— На автобусе? Но каким образом?..

— Майя, может быть, ты прекратишь этот допрос? Может быть, тебе рассказать, ходил ли я утром в туалет, и если да, то зачем. А если нет, то почему?

— Боже, как страшно! — обиделась Майя. — Все, молчу. У тебя сегодня и правда поганое настроение.

— Я бы с радостью отвез вас домой, Кевин, но я должен сначала высадить Майю в Сент-Питер-Порте, а в Тортеваль я уже не успею, так как тогда опоздаю на самолет.

— Нет проблем. У меня еще пара дел в Сент-Питер-Порте. Я выйду вместе с Майей.

Они молча приехали в город, Алан остановил машину перед трехэтажным домом на Отвиль-Роуд, где жила Майя. Кевин тотчас выскочил из машины, пробурчав на прощание нечто невразумительное.

Майя, покачав головой, посмотрела ему вслед.

— Нет, здесь что-то нечисто. Ты когда-нибудь видел Кевина таким?

— Нет, но, честно говоря, мне нет до Кевина никакого дела, — он внимательно посмотрел на Майю. — Мне пора ехать. Желаю удачи.

— Когда мы снова увидим тебя на Гернси?

— Не знаю, — он нервно побарабанил пальцами по рулевому колесу. — Вероятно, теперь я пробуду в Лондоне долго.

Майя наклонилась к нему и поцеловала в щеку.

— Я буду тебе звонить. Кстати. Я могла бы навестить тебя в Лондоне.

— Посмотрим, — официальным тоном ответил Алан, чувствуя, что Майя не принимает его всерьез. Она засмеялась и легко выпорхнула из машины. Ее смех звучал у него в ушах, пока он ехал сквозь усилившийся ветер в аэропорт; он продолжал звучать и тогда, когда самолет поднялся в воздух и остров превратился в крошечное пятнышко, затерянное в морском просторе. Но каким значимым и важным было для него это пятнышко.

12

Вечером Франка спросила Михаэля, есть ли у него женщина, и он — без обиняков и околичностей — ответил: да. Его прямота потрясла ее даже больше, чем сознание того, что она оказалась права в своих предположениях.

— Что значит: да? — испуганно спросила она, поразившись его краткому и четкому ответу.

— Да — это значит, да, — нетерпеливо ответил он, и, скорее, с любопытством, нежели виновато, добавил: — Откуда ты об этом узнала?

— Я ничего не узнала, я просто предположила.

— Ага, вопрос-ловушка. Старо, как мир, но прекрасно сработало. — Ему, видимо, было досадно, что он с такой легкостью попался на ее удочку. — Даже красиво, надо признать.

Франка на мгновение замолчала, ожидая, что он скажет хоть что-нибудь в свое оправдание. Но он ничего не сказал. Он сидел напротив жены за кухонным столом, играл бокалом красного вина, окидывая Франку холодным отчужденным взглядом.

— Кто она? — глухо и машинально спросила наконец Франка.

— Ты ее не знаешь.

— Но у нее есть имя, возраст, профессия. Она живет не в вакууме!

— Какое это имеет значение? — он налил в бокал еще вина. На запястье блеснули дорогие часы. У него были красивые руки — сильные, но изящные. — Какое значение это имеет для тебя?

— Мне хотелось бы знать, из-за какой женщины я теряю мужа.

— Из-за которой ты теряешь мужа! Ты снова устраиваешь театр, понимаешь? Откуда ты можешь знать, что теряешь меня из-за нее?

— Я и так уже тебя потеряла.

— Чепуха. До этого еще не дошло.

— Так, значит, это просто роман?

— Этого я не знаю. Дальше будет видно. Я должен выложить тебе все, до мельчайших подробностей?

— Я должна подождать, пока ты это сформулируешь? — озадаченно спросила Франка.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Как долго все это продолжается?

— Ровно год.

— Где вы познакомились?

— В баре. Я задержался в лаборатории, мне захотелось выпить, я зашел в бар и… ну, да, она была там.

— Она моложе меня?

«Как глупо, — подумалось Франке, — задавать такой вопрос в тридцать четыре года. Обычно молодых соперниц начинают бояться женщины, которым за пятьдесят».

Но не существует правил без исключений. Всегда можно обмануться, и соперница может оказаться моложе. Или старше. В сущности, какая разница?

— Она немного моложе тебя, — сказал Михаэль, — но лишь немного. Думаю, года на полтора.

Если это не двадцатилетняя красотка, то что он мог в ней найти? В чем ее очарование, оказавшееся столь привлекательным для Михаэля? Хотя Франка приблизительно знала ответ, она все же задала вопрос и услышала то, о чем и без того догадывалась.

— Господи, Франка, она — полная твоя противоположность. Она уверена в себе, сильна и очень надежна. Она просто излучает оптимизм. Она полна радостью жизни и энергией. Быть с ней — настоящее приключение. Она умеет удивлять, у нее живая фантазия.

Славословия лились неудержимым потоком, и каждое слово было как пощечина. И дело было не только в том, что муж возносил другую женщину до небес, дело было в том, что своими словами он уничтожал ее, Франку. Это она деградировавшая женщина без лица, без блеска, без изюминки, которая могла бы заинтересовать мужчину. В его глазах она была жалким ничтожеством, и так было всегда: одним словом он умел вывернуть наизнанку любую точку зрения Франки, причем так, что она не могла ничего ему противопоставить.

Он видел в ней лишь ничтожество, и она чувствовала себя ничтожеством.

Она судорожно сглотнула и еще раз подумала: это дно. Это самый черный момент. Хуже уже не будет. Но никогда уже не будет и лучше.

В глазах Михаэля она прочитала презрение. Инстинктивно она понимала, что он презирает ее неспособность защищаться, протестовать, возмущаться. Ей следовало бы плеснуть ему в лицо вином, швырнуть в него пепельницу, пригрозить страшной местью. Нельзя было замыкаться в себе, становиться серым, несчастным комочком. Михаэль ненавидел слабость, а Франка в его глазах была воплощением слабости.

Она встала, так как сидеть ей было уже невмоготу, и подошла к окну, за которым зимняя чернота поглотила весь знакомый вид.

— И что будет дальше? — спросила она наконец.

Михаэль очевидно об этом вообще не задумывался.

— Как это понимать: что будет дальше? Все останется, как есть. Бог ты мой, Франка, мы уже несколько лет просто сосуществуем рядом. Все идет своим чередом, все стабильно, не так ли? Думаю, что нам не надо ничего менять.

— Если не считать того, что теперь ты не будешь говорить, что придешь поздно, потому что у тебя очень много работы. Отныне ты будешь прямо говорить, что поедешь к ней, так?

— Если ты находишь это приличным…

Она резко повернулась к нему. Возмущение нарастало в ней, как снежный ком, и она с давно забытой, поразившей ее саму резкостью спросила:

— А то, что ты делаешь, ты находишь приличным?

Он едва заметно вздрогнул. Очевидно, ее тон удивил и его.

— Наверное, это неприлично, — произнес он через несколько секунд, — но у меня тоже всего одна жизнь.

— Которую ты не хочешь даром тратить на такое ничтожество, как я?

Он тоже встал; Франка видела, что разговор действует ему на нервы, но что он все равно его продолжит, чтобы покончить с этой темой.

— Если тебе так угодно… Франка, посмотри на себя! Ты вся состоишь из сомнений, неуверенности и страха. Когда только ты наконец решишься сделать шаг вперед! Ты без конца глотаешь успокаивающие таблетки, но от них тебе становится хуже, а не лучше. С тобой я не могу ни поехать в отпуск, ни пойти в ресторан. Я не могу пригласить домой делового партнера, потому что у тебя начинается паническая атака, стоит появиться в доме хоть одному чужому человеку. Я не могу никуда тебя взять, потому что шесть дней в неделю ты твердишь, что не можешь выйти из дома. Неужели ты всерьез воображаешь, что это та жизнь, которая меня устраивает?

×
×