Хозяйка розария

— Думаю, что Эрих просто не смог смириться с мыслью о поражении. Он был потрясен. Идея, в которую он верил, идея, которой он был предан, оказалась несостоятельной. Это был стыд, позор, понимаете? Он хотел избежать позора, но выход видел только в смерти. — Беатрис посмотрела вдаль, словно что-то ища взглядом на горизонте, но Франка понимала, что мысленно ее собеседница находится сейчас там, в майских днях сорок пятого года, и заново переживает тогдашние события.

— Спасти его мы не могли. Найти врача было невозможно. Уайетт ездил по острову, его жена не имела ни малейшего представления о том, где он находится. Потом выяснилось, что большинство врачей в тот момент находились в лагере военнопленных. Немцы были в панике от плохого состояния заключенных и в последнюю секунду попытались с помощью врачей как-то исправить положение. Но помочь пленным никто не мог. К тому же у врачей не было ни медикаментов, ни перевязочных материалов. Ну и, — она посмотрела на Франку, вернувшись в реальность, — нам не удалось найти никого, кто мог бы ему помочь. Он умирал, а мы вынуждены были на это смотреть. Может быть, это и к лучшему. Во всяком случае, это было как раз то, чего он сам хотел.

Франка внимательно посмотрела на Беатрис.

— Вам было его жалко, Беатрис?

Беатрис достала из кармана джинсов измятую сигарету и зажигалку, стала прикуривать. Ветер задувал маленькое пламя, и Беатрис смогла прикурить только с пятой попытки.

— Было ли мне жаль Эриха? Сначала я подумала: он умер, и это хорошо. Я нисколько не была к нему привязана. Он был нацистом, врагом. Он преследовал Жюльена, он разрушил нашу любовь. Нет, мне не было его жалко. Ни тогда, ни теперь, — она отбросила волосы со лба. — Но постепенно мне стало ясно, что и я проиграла в этой игре со смертью. Пожалуй, я потеряла даже больше, чем Эрих.

— Почему?

— Потому что он оставил мне Хелин, — коротко ответила Беатрис. В глазах ее явственно читалось отвращение, граничившее, как показалось Франке, с ненавистью. — Он оставил мне Хелин, и бывали моменты, когда мне становилось жалко только себя.

6

Самолет приземлился в Лондоне ровно в семнадцать тридцать. У Майи сильно билось сердце, когда она спускалась по трапу. В Лондоне она была всего два раза в жизни, и оба раза на дне рождения прабабушки Уайетт. День рождения был в августе, но его уже давно перестали отмечать, так как сама юбилярша, по достижении девяноста лет, объявила, что эти праздники стали ей в тягость и она не желает больше принимать подарки и выслушивать пожелания счастья. Майя находила это невозможной глупостью. Лично она и в сто лет не отказалась бы от подарков и почестей. Кроме того, прабабушка Уайетт своей мелочностью перечеркнула возможность каждый год ездить в Лондон за счет Мэй, потому что в случае семейного торжества она оплачивала перелет.

Так и получилось, что она, в свои двадцать два года, была вынуждена потратить последние пенни на эту поездку, да еще залезть в долги, чтобы оказаться в Лондоне. Правда, Мэй возместила ей все расходы. Не обошлось, правда, без нескончаемых увещеваний и требований при каждом удобном случае навещать миссис Уайетт.

— Можешь не возвращать мне деньги, если будешь время от времени навещать маму. Обещаешь? Она будет так рада. Да и мне ты сделаешь большое одолжение.

У Майи не было ни малейшего желания тратить время на посещение девяностопятилетней старухи, но она обещала Мэй, что будет «время от времени» ее навещать. Майе нужны были деньги Мэй, а, помимо того, ей стоило больших трудов убедить бабушку в целесообразности планов отправиться в Лондон и поселиться у Алана.

— Думаешь, Алан этого хочет? — с сомнением в голосе спросила Мэй. — Ты думаешь, что стоит тебе оказаться на пороге его дома, как он примет тебя с распростертыми объятьями? Что ты будешь делать, если он тебя не ждет?

Майя рассмеялась.

— Бабушка, Алан уже сто раз на коленях умолял меня приехать в Лондон и жить с ним. Он почтет за счастье, что я вдруг окажусь у его дверей.

— Когда ты разговаривала с ним в последний раз?

— В начале января, а что?

— Сейчас уже апрель. Ты же не знаешь, что произошло за это время в его жизни. Может быть, у него другая женщина. Может быть, он переехал в другую квартиру. Может быть…

— Бабушка, не будь зловещей прорицательницей! У Алана ничего не изменилось. Он безнадежно влюблен в меня и будет изнемогать от любви до седых волос. Вот увидишь, все будет так, как захочу я.

Мэй вздохнула, порылась в бумажнике, достала чек и выписала аккредитив на четыреста фунтов.

— Это на крайний случай! В принципе, я хочу, чтобы эти деньги остались нетронутыми. Но в случае, если с Аланом ничего не выйдет, у тебя будут деньги на гостиницу и на обратный путь.

— Они не потребуются, но большое спасибо, — Майя небрежно взяла чек. — Я позвоню, когда буду в Лондоне, бабушка. Не волнуйся, я, как кошка, всегда падаю на ноги.

Тогда она говорила Мэй то, что думала, но сейчас, прилетев в Лондон, она испытывала какие-то смутные опасения. Надо надеяться, что Мэй была неправа со своим карканьем. Действительно, с того январского разговора она ничего не слышала об Алане. Обычно он звонил ей каждые две-три недели, интересовался ее делами и рассказывал о том, что происходило в его жизни.

Его исчезновение и молчание были подозрительными. С другой стороны, его молчание могло быть простым тактическим ходом. После того как он несколько лет буквально преследовал ее, Алан теперь решил изменить стратегию: он отдалился. Не давал о себе знать, залег на дно. Хочет заставить ее нервничать, заставить первой проявить активность.

«Он решит, что его новая тактика себя оправдала, — думала Майя, — когда я вдруг явлюсь перед ним. Тем более, что я все равно уже приеду. Он сможет спокойно праздновать победу. Главное, что я смогу у него остаться».

Алан жил на Слоун-Стрит, и Майя испытывала искушение поехать туда на такси. Но тогда она потратит последние наличные деньги, и останется только чек Мэй, которого ей, собственно, нельзя было касаться. «Хотя, — подумала она, — распечатать его, судя по всему, все же придется». Но сразу прибегать к последним резервам было неразумно, и скрепя сердце Майя решила поехать в метро.

Лондонская подземка в час пик превращается в ад, тем более, если приходится тащить за собой два чемодана на колесиках и нести на плече тяжеленную сумку. Стоял теплый апрельский день, в вагонах было нечем дышать. Майя сначала поехала не в том направлении, и ей пришлось пересесть на другой поезд и проделать весь путь дважды. Ей показалось, что прошло несколько часов, прежде чем она вышла на Слоун-Стрит, купаясь в поту. Она чувствовала себя липкой, грязной и абсолютно непривлекательной.

«Фантастика, — думала она, — на кого я похожа! Вот уж, воистину, на женщину, которая хочет неожиданно нагрянуть к мужчине, броситься ему на шею и дать понять, что отныне будет жить у него и на его деньги».

Алан ожидал увидеть за дверью кого угодно, только не Майю. Он стоял в гостиной и пил виски, второй раз за день, когда в дверь позвонили. Он на мгновение задумался: стоит ли вообще открывать? День выдался трудный, и Алан не хотел никого видеть и не желал ни с кем говорить. Однако в дверь позвонили еще раз, потом еще. Алан пошел к двери, от души надеясь, что это не Лиз, молодая женщина, с которой у него завязался короткий, на пару недель, роман. Он расстался с ней два дня назад, сам не зная почему. Она была привлекательна, интеллигентна, обладала чувством юмора и была влюблена в него, как кошка. Наверное, он сделал это, потому что она — не Майя. Наверное, он будет расставаться со всеми женщинами, потому что они не Майя.

Он открыл дверь и увидел Майю.

Алан буквально лишился дара речи, но заговорила Майя.

— Привет, Алан. Внизу, на лестничной площадке стоят два чемодана, которые я не смогла втащить наверх. Ты не принесешь их? И скажи мне, пожалуйста, где ванная. Мне надо принять душ.