Монсеньор Кихот

«У святого Марка ад упоминается всего два раза. (Конечно, у него была другая специальность – он был апостолом сострадания.) У святого Луки – три раза: он ведь был великий рассказчик. Это у него мы находим большинство великих притч. А у апостола Иоанна… – теперь говорят, что это самое древнее из Евангелий – более древнее, чем Евангелие от Марка… Очень это странно». – И он умолк.

«Ну и что же мы находим у апостола Иоанна?»

«В его Евангелии нет ни одного упоминания об аде».

«Но, монсеньор, не ставите же вы под сомнение существование ада?»

«Я верю в его существование из послушания Церкви, а не по велению сердца».

На этом была поставлена точка, и разговор окончился.

Отец Кихот затормозил на темной унылой улице, где находилось их пристанище.

– Чем скорее мы отсюда уедем, тем лучше, – сказал мэр. – Подумать только, что мы могли со всеми удобствами спать в «Паласе».

Когда они поднимались по лестнице, открылась дверь и при свете свечи показалось подозрительное испуганное лицо старухи.

– С чего бы у нее, черт подери, такой испуганный вид? – спросил мэр.

– Возможно, это мы заразили ее своим страхом, – сказал отец Кихот.

Он постарался побыстрее, так до конца и не раздевшись, нырнуть под простыни, а мэр не спешил. Он тщательно – не то, что отец Кихот – сложил свои брюки и повесил пиджак, но рубашки и трусов снимать не стал, словно, как и отец Кихот, хотел быть готовым к любой неожиданности.

– Что это у вас в кармане? – спросил он, перевешивая одежду отца Кихота.

– О, это книга Герберта Йоне по теологии морали. Я в последний момент сунул ее в карман.

– Нечего сказать, подходящая книга для поездки на отдых!

– Ну, я же видел, как вы положили в машину сборник статей Ленина и что-то там Маркса.

– Я решил дать их вам почитать для самообразования.

– Ну, а я, если хотите, дам вам почитать Йоне – для вашего.

– По крайней мере, я, может, хоть засну, – произнес мэр и вытащил из кармана отца Кихота зеленую книжицу.

Отец Кихот лежал на спине и прислушивался к тому, как его спутник переворачивает страницы. В какой-то момент мэр хохотнул. Отец Кихот не мог припомнить ничего смешного у Йоне – правда, он читал «Теологию морали» сорок лет тому назад. Он никак не мог заснуть, и ужасный сон, привидевшийся ему во время сиесты, не оставлял его в покое, словно мотив пошленькой песенки.

А отцу Кихоту приснилось, что Христос был снят с креста легионом ангелов: дьявол заранее предупредил его, что он может к ним воззвать. Поэтому не было агонии, никто не откатывал тяжелого надгробья, никто не обнаруживал пустой могилы. Отец Кихот стоял на Голгофе и смотрел, как Христос победоносно сошел с креста под крики толпы. Римские солдаты во главе с центурионом опустились перед ним на колени, а жители Иерусалима устремились вверх по горе, чтобы поклониться ему. Ученики радостно окружили его. Матерь божия улыбалась сквозь слезы счастья. Все ясно – никакой двусмысленности, никакого повода для сомнений и никакого повода для веры. Весь мир со всею очевидностью понимал, что Христос – сын божий.

Это был всего лишь сон, конечно, всего лишь сон, и тем не менее, проснувшись, отец Кихот почувствовал, как ледяная рука отчаяния сжала ему сердце, – такое чувство овладевает человеком, внезапно осознающим, что он выбрал профессию, которая никому не нужна, и что он вынужден жить в своего рода пустыне Сахаре, где нет места ни сомнению, ни вере, где все убеждены в истинности лишь одного верования. И он неожиданно для себя вдруг прошептал:

– Господи, избавь меня от такого верования. – Затем, услышав, как ворочается в соседней постели мэр, машинально добавил: – И его тоже. – И только после этого заснул.

Старуха поджидала их внизу лестницы. Последняя ступенька была с выбоиной, и отец Кихот, оступившись, чуть не упал. Старуха перекрестилась и что-то забормотала, размахивая какой-то бумажкой.

– Чего ей надо? – спросил мэр.

– Наши фамилии и адреса, а также откуда мы прибыли и куда направляемся.

– Это не гостиничная ficha [карточка (исп.)]. Это же просто листок из блокнота.

Старуха продолжала бормотать, повышая голос, – казалось, она вот-вот перейдет на крик.

– Я ни слова не понимаю, – сказал мэр.

– У вас нет такой привычки слушать, как у меня, – в исповедальне. Старуха говорит, что у нее уже были неприятности с полицией из-за того, что она не записала каких-то своих постояльцев. А они были коммунисты, говорит она, и их искали.