Ангел Экстерминатус

Индикатор угрозы сзади неожиданно подскочил, когда ауспекс зафиксировал температурный скачок от оружия, способного нанести ему урон. Дредноут все еще покачивался и пока угрозы не представлял, поэтому Бомбаст развернулся на центральной оси, посылая снаряды в казенник болтера. Против одного воина это было расточительством — но расточительством весьма приятным.

Мелта ударила Бомбаста в центр корпуса, мгновенно испарив слои абляционного керамита и проплавив сантиметры брони, которые защищали остатки плоти, бывшие центральным элементом его божественности на поле боя. Заполнявший саркофаг гель, который поддерживал его жизнь, вскипел, а хрупкие биосинаптические рецепторы в мгновение ока перегорели, заставив Бомбаста мысленно закричать. Моторы судорожно дернулись в ответ на его агонию, наклоняя туловище и разворачивая его в обратную сторону.

Дредноут Железных Воинов ударил молотом прямо по разрушенному корпусу, превратив то, что еще оставалось от Бомбаста, в розовую грязь на внутренней стенке пустого саркофага. Он не упал — тело было слишком большим и массивным, чтобы опрокинуться, — но склонился вперед, безвольно опустив руки и истекая из пробитого корпуса зловонными биожидкостями.

— Благодарю, — сказал Беросс через аугмиттеры, трещавшие и то и дело умолкавшие из-за помех.

— Я ваш преданный слуга, — ответил Кадарас Грендель, с новоявленным восхищением поворачивая в руках мелтаган.

Кольцо битвы сжималось вокруг двух примархов: Пертурабо, стоящего на коленях, и Фулгрима, висящего в воздухе и словно прикованного к брату цепями, которые не мог разорвать даже зов войны. Шарроукин сбросил тело мечника с клинков и схватил камень, который мертвый воин так хотел достать.

Он состоял из изменчивого вещества, в котором черные и золотые нити переплетались, извивались, образуя сложные узоры, словно навеки соединенные инь и ян. Шарроукин понятия не имел, для чего камень нужен, но это не имело значения — имело значение лишь то, что он был нужен Фулгриму, а значит, не должен был попасть в его руки. Как чудовищно это ни звучало, сейчас его цели и цели Пертурабо совпадали.

Железные Руки увязли в бою с Детьми Императора и Железными Воинами, обмениваясь с ними молниеносными потоками огня. Шарроукин видел, как погиб Бомбаст, пока Вермана Сайбус со своими морлоками сражался против отряда гвардейцев Феникса. Сабик Велунд координировал огонь поддержки, а Кадм Тиро обходил шахту, чтобы зайти во фланг Железным Воинам.

Понаблюдав за ходом битвы, он пришел к выводу, что Железные Руки смогут пока обойтись без него. Он положил драгоценный камень на плоский обломок строительного мусора и достал болт-пистолет из кобуры на бедре мечника. У рукояти была странная, неприятно — органическая текстура, и Шарроукин торопливо проверил наличие патронов. Чем скорее он сможет выбросить это оружие, тем лучше.

Шарроукин наставил дуло на черно-золотой камень.

Он нажал на спусковой крючок, и маугетар взорвался.

Неожиданно высвободившаяся сила показалась Пертурабо глотком воздуха, который делает утопающий, выныривая из океана в тот момент, когда его легкие уже были готовы взорваться. Закованная в железо энергия текла сквозь него, вся его невероятная мощь сейсмической волной вернулась во вспышке перерождения.

Он закричал от боли, ибо ни одно перерождение не бывает безболезненным.

Золотой свет окружал его, горел в глазах, в венах тек расплав яростной сущности примарха. Подобную чистую мощь нельзя было переносить мгновенно, и он выгнул спину, пытаясь принять в ослабевшее тело этот резкий, сокрушительный поток.

Тело Фулгрима изогнулось, откликаясь, ибо в маугетаре находилась не только энергия, украденная у Пертурабо. В нем находились их объединенные сущности, сила, большая, чем сумма ее частей, — сила, которая обеспечит восхождение столь немыслимое, что только жизненная энергия двух примархов могла ее дать.

Доспехи на Фулгриме сгорали, отслаивались, как золотая пыль под ураганным ветром, пока чудовищно раздутое тело, раскаленное от жара, не оказалось обнажено. Призрачное пламя, переливающееся розовым и фиолетовым, вилось вокруг, готовое пожрать его, едва он ослабит внимание.

Пертурабо оперся на кулаки, держась на одном лишь железе в душе. Вернувшаяся сила наполнила кости тяжестью, словно на плечи без его ведома взвалили какое-то бремя.

Он поднялся, с каждой секундой все больше овладевая силой, разливавшейся в теле. Мышцы наполнялись кровью и золотой энергией, сердце билось с мощью кузнечного молота. Спустя, казалось, целую жизнь Пертурабо испытал то же, что при первой встрече с Императором.

Всесильным и всеведущим, наделенным исключительным правом знать, кем он на самом деле был.

С того времени многое изменилось, но и прежним осталось достаточно, чтобы, поднимая Сокрушитель наковален на плечо, он с радостью почувствовал, что поступает правильно. Он размял пальцы и позволил себе потратить несколько мгновений на любование искусным творением. Хорус подарил ему это оружие в качестве символа их союза, но мог ли он подумать, что Пертурабо использует его для убийства одного их его братьев?

Фулгрим увидел свою смерть в глаза Пертурабо и оскалился, истекая изнутри серебряным светом:

— Ты знаешь, что должен это сделать.

— Этого можно было бы избежать, — сказал Пертурабо.

— Сам же понимаешь, что нельзя, — сказал Фулгрим. — Так что покончи с этим быстрее.

Пертурабо кивнул и поднял Сокрушитель наковален, как палач на казни.

Стально-золотая голова молота, очертив геометрически идеальную дугу, расколола тело Фениксийца надвое.

И это был конец.

Глава 27

АПОФЕОЗ

ГИБЕЛЬ МИРА

ВО ТЬМУ

Но нет, это был еще не конец. От удара молота тело Фулгрима взорвалось, и прозвучавший при этом крик оказался воплем рождения. Из останков Фениксийца вырвалась вспышка чистой энергии, которая наполнила зал невыносимо ярким, всепроникающим светом. Подобно новорожденному солнцу, это невероятное сияние стало центром всего: огненное перерождение, новая плоть, созданная из пепла старой.

Свет усиливался, и Пертурабо сделал шаг назад. С его молота каплями белого фосфора стекала высвобожденная материя, и он понял, что упоительная сила, которую он ощутил при разрушении маугетара, была лишь тенью того, что создавалось в этом сиянии.

Глаза всех в зале обратились к источнику света, хотя наверняка это будет им стоить зрения или даже разума. Заслоняясь от сияния руками, следя за ним в мерцающих отражениях, уцелевшие воины наблюдали нечто одновременно великолепное и ужасное: мучительную смерть и жестокое рождение, слившиеся воедино.

Из центра свечения доносились крики, и страшнее этих криков не было ничего. В них слышались утрата, боль, отчаяние и сожаление о том, что забыто навсегда. Пертурабо казалось, что дьявольские интонации страдания в этих воплях говорят о страхе новорожденного, покидающего утробу матери, об ужасе перед неведомым, наполненным болью миром — и одновременно о желании исследовать этот мир. Такой же восторг испытывает резчик плоти, не знающий иных законов своего искусства кроме того, что работой своей он возвысится.

Когда вопль боли и восторга достиг предела, за которым уже не мог продолжаться, свет начал раскрываться — словно лепестки ночного цветка или светящаяся куколка, выпускающая наружу метаморфическое создание. В центре свечения парило некое существо, и Пертурабо не сразу осознал, насколько невероятно то, что он видит.

Это был Фулгрим — обнаженный в первозданной чистоте, стершей с тела вульгарные рисунки, которыми он уродовал свою плоть, и сделавшей его столь же совершенным, каким его когда-то создал Император. При виде Фениксийца даже величайшим скульпторам пришлось бы отбросить свои инструменты, ибо они не смогли бы изваять ничего столь же прекрасного.

От ран, нанесенных Эйдолоном, не осталось и следа; когда Фулгрим опустил руки, в глазах его блестели отсветы давно погибших миров. Он запрокинул голову, и миллионы камней-душ, поднявшихся вслед за ним из центра планеты, раскололись с оглушительным треском. Исчезая, они жертвовали свою энергию свету, многократно усиливая его, так что вокруг Фулгрима образовалась мерцающая серебряная паутина.