999. Последний хранитель

— Я демонов не боюсь, я их уже столько перебил… Если хотите, готов выслушать вас до конца.

~~~

Рим

Четверг, 4 января 1487 г.

Два дня и две ночи Иннокентий VIII, двести тридцатый Папа, хранитель христианства, взошедший на престол Святого Петра, не покидал своей спальни. Он не служил мессы, не назначал аудиенции, даже отказался от услуг молодой и блестящей Адрианы де Мила, кузины кардинала Борджа. Тот оказал понтифику немалую честь, и по отношению к нему это было сущим безобразием. На большом дубовом столе Папа разложил все листы, которые принес Христофор, и вчитывался в каждую фразу, в каждое слово «99 последних выводов, или Тайных тезисов Джованни Пико, графа делла Мирандолы». Он перечел их вдоль и поперек, изучил все ссылки, проследил все связи и намеки. Первосвященник устал, в его широко открытых глазах застыло выражение безумного озарения. К утру третьего дня добровольного затворничества Иннокентий VIII составил наконец полное представление о выводах философа. Если бы он увидел перед собой ад, если бы из могил вышли все его незаконнорожденные дети, если бы Рим окружили войска сарацинов, если бы пиратский корабль обстрелял из пушек замок Святого Ангела, он бы не испытал такого ужаса.

То, что лежало перед ним, представляло собой сбывшийся апокалипсис, землетрясение, которое сметет опорные колонны почти полуторатысячелетнего авторитета католических иерархов. Каждая из этих страниц была пикой, глубоко воткнутой в землю острием вверх. Церковь, как оленуха, бродила вокруг, не распознавая западни.

Теперь план графа Мирандолы предстал перед понтификом во всей ясности. «900 тезисов», как троянский конь, явили миру еще «99», план простой и гениальный, как и его создатель.

Но он, Иннокентий, никогда допустит разрушения величайшей империи мира, никогда не войдет в историю, как последний Папа. Тайна, которую Церковь хранит вот уже более тысячи лет и которую оберегали все его предшественники, не будет раскрыта. Он владеет ключами святого Петра, краеугольного камня Церкви.

Это сомнение, это то самое невежество, которое повлечет за собой зло. Когда у Иннокентия появилась уверенность в том, что над стенами, воздвигнутыми Христом, бушуют ветры, способные потрясти их до основания, он вдруг почувствовал прилив сил и волчий аппетит. Хотелось есть и немедленно заняться любовью. Он изо всех сил дернул за кисточку, висящую возле кровати, и в ту же секунду в пустом зале по соседству со спальней зазвонил колокольчик. Папа вызывал. Ожидая, он подумал, что, наверное, не случайно унаследовал от предков фамилию Чибо, [35]ибо голод всегда накатывал на него внезапно.

Прошло несколько минут. Пока слуги хлопотали над сервировкой небольшого письменного стола под окном, из папских покоев вышел довольный молодой священник женоподобного вида. Глаза у него были подведены как у куртизанки. Он знал, где достать женщину и как привести ее к понтифику за те пять минут, что были в его распоряжении. Возможно, кардинал делла Ровере и будет весьма недоволен тем, что у него прямо из-под носа увели прелестную судомойку, на беду присмотренную в кухне. Но Папа есть Папа. Преимущество на его стороне, и делла Ровере должен соответствовать. На худой конец, женоподобный священник мог и сам утешить кардинала.

Утолив оба голода, Иннокентий VIII снова превратился в Джованни Баттиста Чибо, политического стратега и расчетливого, корыстного манипулятора.

Первое, что надо сделать, — найти, с кем поделиться этой проклятой бедой. В одиночку ему не справиться, учитывая, что подагра постоянно напоминает о себе острыми приступами и он вынужден все время вести жизнь с оглядкой. С другой стороны, выбор предстоял нелегкий: Франческетто слишком глуп, Сансони слишком угодлив. Христофор уже уехал, да и к тому же голова у него забита совсем другим. Его главный избиратель, [36]делла Ровере, слишком могуществен, и знание подобной тайны только усилит его позиции. От этой мысли Папе стало легче, и он даже был согласен пересмотреть свое мнение о могуществе неугодного кардинала. Он бы тайно приблизил к себе еще одного человека, сегодняшнего врага двоих остальных, самого опасного своего противника, и сделал бы это самым надежным способом: подкупом. В уплату он предложил бы ему тиару, которую тому так и не удалось заполучить. Тот ничего в мире так не желал, как эту утыканную шипами корону. Он ее получит, разумеется после смерти Папы. Правда, надо быть очень осторожным, чтобы не предварить это фатальное событие, но, по крайней мере, так ему придется остерегаться только охотника, а не всей собачьей своры, что его окружает. Итак, жребий брошен, как сказал Цезарь, переходя Рубикон. Если он сделает этот выбор, назад дороги уже не будет. И он велел позвать высокородного кардинала дона Родриго Борджа, своего последнего соперника в борьбе за престол Святого Петра.

~~~

Флоренция

Понедельник, 11 октября 1938 г.

То, что женщины курят, теперь принималось и всеобщей моралью, и гражданским обществом. Но в одиннадцать часов вечера дама, дымившая в одиночестве, облокотившись о парапет моста алле Грацие, представляла собой необычное зрелище. Никто не отваживался остановиться возле нее. Хозяева собак, вышедшие со своими питомцами на вечернюю прогулку, спешили перейти на другую сторону. Если какая из проезжавших машин и притормаживала, то ее водитель тут же разочаровывался и прибавлял газу. Это не могла быть проститутка, потому что иначе ее давно уже забрала бы полиция. Кроме того, она была слишком хорошо одета. Судя по рукам, вызывающе сложенным на высокой груди, ее не мучили никакие временные затруднения.

Серый каракулевый жакет защищал эту особу от холода и сырости. К ней подошел дворник, которому явно хотелось поболтать, и вежливо обратился с какой-то фразой, но возле них тут же затормозило иностранное авто. Женщина загасила сигарету каблуком, иронически взглянула на своего несостоявшегося собеседника и уселась рядом с водителем. Машина отъехала с потушенными фарами.

Вильгельм Цугель был неразговорчив и за весь подъем до форта Бельведер не проронил ни слова. Едва они остановились, Елена опустила стекло, выбросила в окно пачку из-под «Кэмела» и вдруг получила пощечину. Она инстинктивно замахнулась, чтобы дать сдачи, но Цугель схватил ее за руку.

— Ты что, не знаешь, что курить американские сигареты запрещено?

— Идиот! Ты сделал мне больно! — крикнула она.

Чувство бессилия и внезапного унижения довело ее почти до слез, но она сдержалась.

— Так тебе же нравятся шлепки по заднице.

— Даже и не пытайся, сукин ты…

Вторая пощечина тыльной стороной ладони была еще больнее, и не только физически.

— Давай выкладывай, что хотела, иначе я продолжу.

— А если я закричу?

— Ладно, выйдем, — почти мягко сказал Цугель.

Они выехали на маленькую площадь за садами, откуда был виден ряд балконов возвышающегося над Флоренцией форта Бельведер. Темнота и легкий туман не скрывали колокольни Джотто, купола собора чуть правее и башни палаццо Веккьо.

— Дай-ка мне американскую сигарету.

Цугель оперся локтями на балюстраду, вдохнул сладковатый дым «Кэмела» и медленно выпустил его через ноздри.

— Можешь говорить, Елена. Как видишь, здесь никого нет, кроме нас и, может, парочки эротоманов в кустах. Что ты хотела мне сказать?

Елена отдышалась.

— Джованни исчез. Уже дня три не звонит и не показывается. На него это не похоже. И магазин закрыт.