999. Последний хранитель

Но содержания этой рукописи и настоящего положения Церкви будет достаточно, чтобы нанести точный удар, от которого курия вряд ли оправится. Атаки последуют с Востока, из Германии, Англии и Турции, отовсюду, где власть понтифика была под угрозой. Даже самые преданные монархи воспользуются той теологической неопределенностью, какая заложена в тезисах. Без божественной власти Папа становится не более чем шутом в тиаре, монархом крошечного царства, где нет даже войска, достойного называться войском. Даже арагонцы из Неаполя предъявят свои права на богатое государство, не имеющее армии, способной его защитить.

Если бы Мирандола знал о секретных бумагах Ватикана! Кто-нибудь другой, может, и отступил бы, придя к тем выводам, какие сделал Пико, или попытался бы обратить их в свою пользу. Но этот — нет, он чист, он ученый. А значит — опасный фанатик, которого надлежит как можно скорее вывести из игры.

Между тем Борджа уже начал свою кампанию, напомнив Иннокентию, что si vis pacem para bellum. Хочешь мира — готовься к войне. Если Бог или кто-то еще, свыше наблюдающий за людскими деяниями, не желает, чтобы выводы графа становились всеобщим достоянием, надо применить к тезисам тактику выжженной земли. Святой престол должен повсюду и всеми доступными средствами утверждать, что женщина — существо низшее, а все особи женского пола — демоны. Чем тверже Церковь будет настаивать на этих положениях, чем раньше они внедрятся в народное сознание, тем легче заключения графа покажутся всем абсурдными, богохульными и вовсе идиотскими. И тайны секретных документов останутся в безопасности.

Голубизна неба сменилась вечерней синевой. Прямо над базиликой Святого Петра появилась первая звезда.

Сколько же раз он смотрел в эту сторону и не видел ее? Может, Бог или тот, кто разместил на небе звезды, существует и хочет подать ему знак? Ведь кто-то же вдохновил слабый разум Иннокентия преподнести ему этот дивный подарок. Хотя на его месте он, может быть, поступил бы точно так же, но уж точно не выбрал бы Иннокентия. Его счастье, что существуют Борджа. Документы за печатями — секрет драгоценный, почти божественный знак того, что он станет следующим Папой. Должен стать, любой ценой. Потому что, если Папой станет кто-то другой, он тоже узнает о секретных документах, и что тогда делать? Все рассказать? Зачем? Чтобы подвергнуть свою жизнь еще большей опасности? Или ничего не говорить и держать тайну при себе? Но опять же зачем? Какую силу, какую власть даст ему эта тайна? Никакой, разве что объединиться с Мирандолой и стать во главе мятежа. И добиться чего? Царства? Признания потомков?

Нет, это не для него. Конечно, в этом смысле Иннокентий разболелся весьма кстати. Французская болезнь тянется годами и очень опасна. Она оказывает разрушительное влияние на мозг, и не исключено, что Папа откроет тайные документы еще кому-нибудь или поменяет решение о преемнике. Может, надо ускорить его кончину с помощью какой-нибудь особо зараженной шлюхи? Но пока еще рано.

Он стиснул в пальцах опустевший бокал. В этот миг ему в глаза ударил красный солнечный луч. Кардинал невольно обернулся и увидел ее.

— Джулия!

Она молча вошла в комнату и теперь стояла перед ним в темно-красном платье из мягкого бархата, которое еще ярче оттеняло ее белую кожу. Туго затянутый корсет плавно расширялся к бокам. На шее сияло только золотое ожерелье с рубином, которое он ей подарил. Золотистые волосы спускались на обнаженные плечи. Вся ее стать была горделива, почти сурова, несмотря на юный возраст. Едва их глаза встретились, она улыбнулась и подошла к нему, протянув руки. Сердце Родриго забилось сильнее.

Вот он, настоящий рай, в котором он желал бы пребывать вечно. Ни власть, ни почести, ни богатства не шли ни в какое сравнение с его любовью к Джулии.

— Как ты прекрасна!

— Меня предупредили, что вы вернулись. Я поднялась, увидела, что вы погружены в свои мысли, и не отважилась вас беспокоить.

Ее голос разлился по комнате, как дуновение свежего ароматного ветерка. В глазах, черных, как обсидиан, зрачки нельзя было отличить от радужек. Они болезненно притягивали его к себе с самого первого дня. Родриго ни на миг не смущало то, что хозяйка этих очей была еще совсем подростком. Джулия должна принадлежать ему.

Кардинал подошел, стиснул ей руки за спиной и поцеловал с настоящей страстью. Она застонала, и это только разожгло его желание. Он развернул ее и стал в неистовстве расшнуровывать корсет, а Джулия расстегивала тесно облегающие рукава.

Платье упало на пол, и она осталась в одной рубашке. Родриго тоже быстро скинул тунику и обнаружил под льняными кальсонами великолепную эрекцию. Он с обожанием опустился перед Джулией на колени и, подняв рубашку, прижал ее к себе. Взяв девушку за руку, он подвел ее к монументальному ложу в середине комнаты, украшенному, как алтарь, витыми колоннами, и уложил. Она закрыла глаза и раскинула ноги перед своим синьором.

Родриго стало нехорошо. Эрекция угасла, хотя секунду назад он был готов войти в тело девушки. Она сделала вид, что ничего не заметила, и обняла его мощные плечи своими детскими руками. Родриго почувствовал, как силы медленно возвращаются к нему, и неистово толкнулся в нежную плоть. Джулия снова закрыла глаза, но густая мазь календулы, которой она заранее смазала влагалище, не дала ей почувствовать боли.

Джулия спала, положив голову ему на плечо и безмятежно закинув руку на грудь. Родриго глубоко дышал, разглядывая охотничьи и любовные сцены, нарисованные на потолке. В центре красовалась Диана в окружении охотников и дичи, с поднятым вверх колчаном со стрелами, с девственной грудью, выглядывающей из-под кожаного жилета. Ее окружали полунагие юноши, на лицах которых застыло предвкушение предстоящего праздника. Лица охотников, наоборот, были обращены к ней и ждали сигнала. Родриго заглянул в прекрасное лицо Джулии.

— Маленькая женщина, Великая Мать, — прошептал он, — ты и есть начало всего сущего? Если она и вправду существует, у нее может быть только твое лицо, твое тело. Я заново родился с тобой, в тебе. И ты моя, только моя, навсегда.

— Вы что-то сказали, Родриго?

— Нет, спи, моя любимая.

Его тоже начал окутывать сон, и сквозь полузакрытые веки он в последний раз взглянул на потолочную фреску. В середине выделялась фигура обнаженной женщины, купавшейся в маленьком озере. Он узнал ее лицо, или ему так показалось. Это была Ванноцца, его прежняя возлюбленная, до Джулии.

Что это? Скверная шутка художника или плод его собственного воображения? А может, предупреждение Великой Матери? Она словно хотела ему сказать: «Я Джулия. Помни, у тебя не будет другой женщины, кроме меня». Он тихо обнял ее, стараясь не разбудить, и вдруг почувствовал себя огромным пауком, уже начавшим плести сеть.

Ей, Джулии, и только ей будет нечего бояться. «Malleus Maleficarum» — лишь первый шаг, остальные пройдутся быстро. Теперь все прояснилось, обрело свою цель. Уничтожить Великую Мать, уничтожить Пико, стать Папой.

~~~

Лугано

Понедельник, 18 октября 1938 г.

Люди, одетые в безупречную голубую униформу, молча сновали по коридорам, разделенным металлическими турникетами. Непрерывное жужжание неоновых ламп пронизывало все помещения, словно обозначая границы, за которые не должен проникать ни один звук. Как в тюрьме, каждый служащий подвального хранилища имел только один ключ. Чтобы добраться до сейфа, надо было пройти сквозь тщательный контроль.

Де Мола многократно поставил положенную подпись под разными документами и спокойно ответил на три вопроса, окончательно удостоверившие его личность как промышленника де Мартини. Пройдя последнюю дверцу, он в сопровождении вооруженного часового оказался на лестнице, ведущей еще глубже. Наконец они добрались до большого зала с полами, стенами и потолком, выкрашенными в темно-красный цвет. За очередной решеткой показалась дверь во внутреннее подвальное помещение, на которой были нарисованы три символических ключа Ассоциации банков Швейцарии. У Ватикана их было всего два. В круглой нише спокойно мог бы разместиться знаменитый рисунок Витрувия, [50]достигающий в высоту метра четыре, а крепость вороненой стали одним своим видом напугала бы любого, кто отважится на взлом. По знаку охранника клерк за решеткой, находящейся под током, опустил рукоятку, и металлическое жужжание прекратилось. Короткое приветствие — и он открыл решетку, которая тут же закрылась, оставив часового снаружи.