999. Последний хранитель

— Я кардинал Сансони, камерарий. Слушаю вас, Эвхариус Зильбер Франк. И постарайтесь быть искренни и честны, ибо Господь смотрит на вас.

* * *

Вопли Иннокентия VIII разносились по всему дворцу.

— Да что он о себе воображает, этот нахальный мальчишка? Решил занять мое место? И для этого явился из Парижа в Рим? Да без моего разрешения граф делла Мирандола не может опубликовать даже список римских потаскух!

— Ваше святейшество, умоляю, вас все слышат…

— Meggiu! Ah, m’atatsu se ghe sun! [8]

— Я не понимаю, ваше святейшество.

— Да где тебе, тосканской деревенщине! Это по-генуэзски и означает, что если оно есть на самом деле, то я должен себя ущипнуть.

— Поясните, ваше святейшество.

— Если мне попадается что-то невероятное, то я должен себя ущипнуть, чтобы удостовериться, что существую. Ну да ладно. Так ты прочел эту книгу?

— Нет, ваше святейшество, я только несколько минут как ее получил. Ее смиренно принес тот самый печатник.

— Как, говоришь, зовут этого доброго христианина?

— Эвхариус Зильбер Франк. У него мастерская…

— Да он не только христианин! Я знаю, что этот печатник — еврей!

— Обращенный, ваше святейшество, обращенный и очень набожный, как мне сказали.

— Обращенный или не обращенный, а еврей всегда еврей! И помни, что chi veû vive da bon crestian, da i begghin о stagghe lontan.

— Ваше святейшество, прошу вас…

— Кто живет как добрый христианин, не бывает излишне набожен.

— Я понял. В любом случае мы еще успеем предупредить распространение книги.

Иннокентий VIII приподнял бровь и пристально посмотрел в глаза камерарию. Тот выдержал его взгляд. Они еще успевают, и надо поспешить. Несмотря на все восхищение понтифика блестящей одаренностью юного графа Мирандолы, на этот раз тот перешел все границы. Это не должно сойти ему с рук. Никто, даже он, не имеет права публиковать теологические рассуждения без разрешения Папы.

— Очень хорошо, Сансони. Какие меры думаешь принять?

— Я полагаю, что сейчас полезнее всего будет создать комиссию ученых, которые изучат текст, и…

— Достаточно, действуй, и поспеши! Даю тебе мое благословение. Но я хочу, чтобы в этой комиссии принял участие Паоло Кортези.

— Но он почитатель графа делла Мирандолы!

— Не имеет значения. Мне нужен не приговор, а изучение, понятно?

— Да, ваше святейшество, но… к сожалению, это еще не все.

— Как это — не все?.. Камерарий, ты что-то от меня скрываешь?

— Этот еврей Эвхариус говорил, что граф собирается созвать совет мудрецов.

— Что?! — заорал Папа что есть духу. — Думай что говоришь, Рафаэле Риарио Сансони Галеотти! — В его голосе послышалась угроза. — А то смотри, я с радостью полюбуюсь, как ты будешь болтаться на зубце замка Сант-Анджело, [9]пока вороны не обклюют твои кости добела!

Прелат съежился и стал еще меньше ростом, чем был. Рисковать он умел. Гнев Папы был, конечно, очень опасен, но в руках у камерария находилась книга, а она представляла собой прекрасный способ выкрутиться: надо слово в слово изложить все, что доверил ему печатник. А потом можно будет направить ярость и месть Иннокентия на другие объекты: на графа или на Франка. Так он и сделал, переложив всю ответственность за подтверждение изложенных фактов на еврея, от которого предусмотрительно отошел подальше. По мере рассказа багровая краска гнева на лице Папы сменялась бледностью изумления. Под конец понтифик выглядел совсем измученным.

— Но это же… ересь, — еле слышно произнес он.

— Я опасаюсь того же, ваше святейшество, — отозвался Сансони, довольный, что ему удалось представить факты в нужном свете.

Он никогда не испытывал симпатии к молодому аристократу, которого боготворили в Париже, Болонье, Риме и особенно в его родной Флоренции. Может, причиной тому была его красота, ум или же род, намного превосходящий знатностью род Риарио. На этот раз графу не выкрутиться. Кстати, его дружба с могущественным Лоренцо Медичи, главным кредитором Церкви, поможет ей извлечь из ситуации некоторые экономические выгоды.

— И когда предполагается созыв этого совета?

— В феврале, ваше святейшество. Похоже, граф делла Мирандола, располагая солидными доходами с имений, берется оплатить дорогу и пребывание всем приглашенным.

— Евреи, мусульмане, еретики — и все здесь, в Риме, под носом у понтифика! Что же обо мне скажут?

— Эвхариус заявил, будто граф убежден в том, что вы примете все с благосклонностью.

— Ну да, famme u piasè, [10]как подагра ноге, — прошипел Папа сквозь зубы и еле заметно улыбнулся.

Теперь камерарий успокоился. Гнев Иннокентия VIII прошел, а вместе с ним и все негативные последствия поручения. Граф делла Мирандола обречен, если только его «Заключения» не являются панегириком действующему понтифику и его политике, что очень маловероятно. Дальнейшее — вопрос времени. Скорее всего, еврей тоже не жилец, хотя это не имеет значения.

— Мы обязаны любой ценой помешать созыву совета, хотя мне делается плохо от одной мысли, что это сборище называют советом. Да какие там ученые! Шарлатаны и еретики!

— Совершенно верно.

— Тем не менее постарайся узнать, все ли копии находятся у печатника, и по возможности выкупи их.

— Все, ваше святейшество?

— Конечно все.

— А не будет лучше и экономнее их уничтожить?

— Идиот! Никто не должен догадаться, что мы… о них знаем. Не забывай, что граф делла Мирандола находится под покровительством Лоренцо Медичи. Здесь, в Риме, он по приглашению кардинала Росси, племянника Великолепного. Я не хочу дипломатических инцидентов. Осторожнее, Сансони, осторожнее…

— А если копий там уже нет?

— Шевелись! Разыщи! Постарайся перехватить пригласительные письма, если только они все уже не отправлены. В общем, делай же что-нибудь, черт возьми!

Камерарий хохотнул, услышав ругательство понтифика.

— Да будет на то воля вашего святейшества.

— Божья воля, Сансони, Божья!..

~~~

Рим

Пятница, 15 декабря 1486 г.

Уютно устроившись в доме кардинала Росси, Джованни Пико, убаюканный идущим от зажженного камина теплом, писал письмо своему закадычному врагу, как он называл брата Джироламо Савонаролу. Письмо отличалось чисто отеческим тоном, хотя монах был одиннадцатью годами старше. Джованни почитал его как учителя, но теперь уже хорошо изучил несдержанность проповедника, которая некогда потрясла Флоренцию, и относился к ней спокойно, просто как к духу противоречия. В скором времени все завершится и откроется. Человек поймет свою суть. Учение Платона в известной степени найдет себе применение. Если ты познал добро, то начинаешь его творить.

Граф на короткое мгновение застыл с пером в руке и выглянул в окно. По прозрачному небу плыли тонкие, как крылья ангелов, облака. Такие облака всегда несли с собой снег. Зима, должно быть, ожидается суровая.

Дверь без стука открылась, и в комнату бесшумно скользнула фигура в капюшоне. За ней в тепло комнаты просочилась легкая струя ледяного воздуха. Тень подошла к графу сзади и положила руку ему на плечо.

Тот даже не поднял глаз, продолжая как ни в чем не бывало макать перо в чернильницу и что-то писать.

— Я пишу знаменитому на весь мир проповеднику и вдруг чувствую на плече руку того, кто мне дороже всех на свете. Вот уж поистине сегодня особый день.

— Так ты меня узнал? — произнесла тень, сбрасывая с лица капюшон.

— Джироламо Бенивьени, я бы узнал твою руку даже сквозь лошадиную попону. Иди сюда, обнимемся.

Оба заключили друг друга в братские объятия. Затем Бенивьени стиснул в ладонях лицо друга, и тот напрягся. Он любил Джироламо, но не выносил слишком бурного изъявления чувств, поэтому отстранился и пригласил гостя сесть рядом.