Александрийская гемма

Глава восемнадцатая. ЧУВСТВО ИСТОРИИ

С Юрой Березовским Люсин виделся теперь довольно редко, хотя перезванивались они почти ежедневно. Просто так, без особой надобности, для успокоения души. Оба были загружены работой, время с каждым годом неслось все быстрее, а суматошная московская жизнь не позволяла задержаться, прислушаться к себе, чтобы решительно поломать уже загодя сложившийся день и выкроить часок-другой для совершенно неделовой встречи.

Мешала, хотя Люсин и не признавался в этом себе, еще и растущая Юркина популярность. Несмотря на то что его упорно обходили литературными премиями и проявляла обидное равнодушие критика, увлеченная перебором одних и тех же имен, он пользовался завидной известностью. В отличие от многих, куда более щедро одаренных наградами и званиями коллег, многократно переиздававших свои сочинения, книги Березовского, исчезавшие с прилавков в считанные минуты, знала вся читающая публика. Это было истинное, заслуженное признание, заработанное упорным трудом. Очень уважаемые и авторитетные люди все чаще отзывались о нем как о писателе-энциклопедисте, подчеркивая всеобъемлющий и вместе с тем легкий для восприятия характер его эрудиции. Юрий и сам не заметил, как оброс кучей обязанностей, вроде бы необременительных, но в сумме своей требующих колоссальных затрат времени. Его включали в состав каких-то комиссий и всяческих советов, он заседал в обществах дружбы с народами разных стран, исправно платил членские взносы в творческие союзы, посещал престижные научные объединения. Прирожденный путешественник, он по-прежнему продолжал колесить по Союзу, отыскивая все новые, удивительно интересные уголки, часто выезжал за рубеж. Его путевые заметки широко печатались в центральных газетах, политических еженедельниках и толстых журналах. Неудивительно поэтому, что телефон Березовского, как правило, откликался частыми гудками. Бывало так, что к нему вообще не удавалось пробиться. Набрав впустую несколько раз номер, Люсин с сожалением опускал трубку, решая переждать часы «пик», но забывал о своем намерении, отвлеченный другими заботами. Кипя весь день, как в котле, он как-то не замечал своей собственной занятости. А поскольку свободные окошки у обоих выпадали все реже, да к тому же не совпадали по фазе, встретиться было действительно трудновато.

Впрочем, когда есть искреннее желание, легко преодолеваются любые помехи. Теперь же к желанию добавлялась и настоятельная необходимость. Едва познакомившись с уничижительными выпадами Солитова в Юркин адрес, Люсин уже знал, что ему нужно сделать. И хотя едкие замечаньица по поводу мальтийского жезла не имели очевидной связи с делом, которое ему выпало вести, Владимир Константинович нутром чувствовал, что может выплыть неожиданная пожива.

Если не сами обстоятельства, то, по крайней мере, антураж исчезновения Георгия Мартыновича и в первую голову сама его личность были необычайны. Грести следовало со всех сторон, хватать что ни попадя, авось когда-нибудь пригодится.

Долгожданная встреча состоялась в писательском ресторане, в высоком зале с балкончиками, резными балками, фонарями из разноцветных стекол и узким витражным окном. В том самом, овеянном легендами собрании вольных каменщиков, где ныне стояли вполне заурядные столики.

Последний раз Владимир Константинович был здесь в прошлом году на полукруглой годовщине Юры, когда собралась вся старая гвардия: Володя Шалаев, Генрих Медведев, Миша Холменцов. Потом заявились уже слегка теплые Бонч, Горбунок и неистощимый на выдумки охальник Ромка. У него только что вышла роскошная книга «Камены и нимфы». Счастливый и пьяный, он бродил от стола к столу, чокаясь и рассыпая автографы.

Люсин любил этот напоминавший проходной двор ресторан, в который только по большим праздникам допускался оркестр. Невзирая на скудеющее меню и заметно изменившийся, причем далеко не в лучшую сторону, внешний вид публики, здесь все-таки было уютно. О том же, что Березовского знали все без исключения официантки, и говорить не приходится. А ведь это далеко не последнее дело для тех, кто понимает толк в прелестях быстротекущей жизни.

— Чего будем пить, старичок? — Березовский привычно потер руки. — Может, ее, проклятую, по случаю выходного?

— Я теперь бегом занимаюсь, Юрок! Преимущественно в ночное время.

— Да ведь и я уже далеко не тот, что прежде, а все-таки иногда…

— Брось трепаться, подагрик чертов.

— Ничего ты не понимаешь! — Березовский мигнул полной официантке, которая тотчас же подплыла к их уединенному, накрытому на две персоны столику. — «Дом Периньон 1929 года», конечно, уже не для меня, равно как «Иоганисбергер» или, допустим, «бормотуха», но уж это мы себе можем позволить… Значит, так, Риточка, огурчики-помидорчики, чего-нибудь из закусочки, ему, — кивнул он на Люсина, — вырезку с грибами, а мне попросите отварить какого-нибудь судачка.

— Есть только карп, Юрий Анатольевич.

— Значит, карпа с картошечкой и ма-аленький графинчик. — Березовский ласковым кивком отпустил ее. — Что и говорить, отец-благодетель. Прежней удали нет и в помине. Но жизнь все равно прекрасна. Я недавно был в тропиках. — Он небрежно бросил салфетку на колени. — Если бы ты знал, сколько соблазнов! На каждом шагу ресторанчики, да какие! Китайские, японские, полинезийские, тайские — умопомрачение! Запеченный в земле поросенок с ананасом и папоротником, пальмовые крабы в листьях, нафаршированные креветками, авокадо… Да что говорить!

— Воображаю твои танталовы муки.

— Ничего подобного. Человек ко всему привыкает. Припущенный рис, фрукты, овощи — чего еще надо? Тем более такие фрукты! Рамбутаны, личи, папайя, ежевика размером с яйцо…

— Жить можно.

— Как видишь, живу. Причем без рамбутанов. — Березовский довольно рассмеялся. — На яблоках и морковке… Итак, я слушаю, старичок. — Он внимательно наклонился, не забыв налить по полрюмочки.

— Помнишь наш ларец, Юра?

— Ну ты даешь, парень!

— Да я не в том смысле, — смутился Люсин. — Просто возникло одно обстоятельство, которое, как бы это поточнее сказать, заставляет меня вернуться к этой теме.