Александрийская гемма

— Парацельс считал, что в природе припасено все, что нужно для исцеления, — Люсин пустил в ход излюбленный козырь.

— К сожалению, мы все дальше отрываемся от естественной среды обитания, не будучи подготовленными к этому эволюционно, — согласно кивнул Чадрис и, как опытный лектор, поспешил пояснить: — Успешно осваивая прежде совершенно необитаемые области, например космос, мы вовсе не перестаем быть той самой прямоходящей обезьяной, которой вздумалось сойти с дерева. В эволюционном смысле, разумеется… Ускоренные темпы и ритмы современной жизни не соответствуют биологическим реакциям, развитым в процессе длительного совершенствования. От этого никуда не денешься. Врачи всего мира с особым интересом исследуют так называемую предболезнь — период, предшествующий появлению клинических признаков. А ведь еще древнеримский врач Гален говорил о переходной стадии между здоровьем и недугом. Великий Авиценна разделял состояния организма на целых шесть градаций: здоровье до предела; здоровье, но не до предела; не здоровое и не больное; хорошо и быстро воспринимающее здоровье; больное легко и, наконец, больное уже до предела. Знаменательно, что наука последних лет получает все больше подтверждений прозорливости гениального мыслителя. Врачу думать следует, а не заниматься писаниной… Однако я совсем заболтался! Почему вы меня ни о чем не спрашиваете?

— Слушаю, Петр Григорьевич, и, как говорится, мотаю на ус. С огромной признательностью.

— Но, я полагаю, вы явились ко мне вовсе не для того, чтобы выслушивать все это? Вы, наверное, хотели что-то спросить про Юру?.. Про Георгия Мартыновича?

— Вопрос — всегда насилие. Меня слишком многое волнует, чтобы поступать столь примитивно. Да и вы, Петр Григорьевич, совсем иного заслуживаете. Право слово! Ваши, как вы сами сказали, рассуждения позволили мне составить о Георгии Мартыновиче куда более глубокое впечатление, чем любые целенаправленные вопросы. Когда заходит речь об ученом, то важно понять не только то, как он действовал, но и как мыслил. Я ведь не случайно вас на тему о химических лекарствах навел. О том, что профессор Солитов отдавал предпочтение фитотерапии, мы хорошо знаем. Сейчас интересно иное: насколько укладывалось это его отношение в современные рамки? Ведь где, как не в столкновении с реальностью, источник самых острых конфликтов?

— Понятно, — Чадрис задумчиво поскреб идеально выбритый подбородок. — Я занят! — прикрикнул он на сунувшуюся было в кабинет женщину в белом халате.

— Вы обещали посмотреть мою больную, Петр Григорьевич, — пролепетала она, медленно исчезая.

— Обождите в приемной! — последовало категоричное распоряжение. — Лина! — позвал он секретаршу, стучавшую на машинке. — Заполните документы на девочку. Будем ее госпитализировать!

Властность и быстрота удивительно сочетались с изначально присущей Чадрису доброжелательностью, которой так и светилось его розовое, изборожденное морщинами лицо. — Так на чем мы остановились?

— На лекарствах, Петр Григорьевич, и, естественно, на болезнях. С сегодняшней точки зрения.

— Сегодня правота Солитова не вызовет сомнений ни у одного здравомыслящего врача. Именно сегодня, потому что кое-кто еще совсем недавно относился к его деятельности как к далеко не безвредному чудачеству. И это вполне закономерно. До недавних пор медики вообще имели весьма скудные представления о механизмах выздоровления. Врачебная помощь, в сущности, ограничивалась прописыванием общепринятых, на данный период времени, лекарств. Именно по этой причине появление новых средств знаменовало как бы новую эру в медицине. Все мы помним эру широкого применения сульфаниламидов, антибиотиков, гормонов и так далее.

— Меня, например, сульфидином спасли, — вспомнил Люсин. — В войну это было, в эвакуацию. Сам я, конечно, не помню — два года было, но мать рассказывала. Она на толкучке порошки выменяла за пальто и бутылку водки. Все боялась, что обманут. Но я выжил.

— Тысячи, сотни тысяч жизней спасли. — Некрасивое лицо Чадриса нежданно предстало щемяще трогательным. — Но помнятся почему-то те, кому не сумел помочь, потому что кончилась последняя ампула морфина и нет больше ни лекарств, ни перевязочного материала.

— Вы были на фронте, Петр Григорьевич?

— От звонка до звонка. Начальником эвакогоспиталя… Из песни слова не выкинешь. Сульфаниламиды, а затем и антибиотики сыграли великую роль. Одно слово: эра! Беда в том, что уж слишком она затянулась. Модные средства, которые бездумно пускались в ход против любых болезней, неизбежно вытесняли другие лекарства и методы лечения, за что многим больным пришлось тяжело расплачиваться. Химиотерапия, например, невзирая на вполне заслуженные успехи, существенно ограничила поиски и применение растительных средств. Между тем препараты зеленой аптеки куда менее токсичны и, главное, биологически более приспособлены к нашему организму. Такова современная точка зрения, хотя еще Павлов и Боткин учили нас идти вместе с природой. Короче говоря, ни о каком конфликте Солитова с современными воззрениями не может идти и речи, хотя завистники — у кого их теперь нет? — и пытались наклеить на него обидный ярлык: колдуна, например, алхимика.

— Вы давно знаете Георгия Мартыновича?

— Да лет шестьдесят! В одном дворе жили, в одной школе учились. Но сблизились много позже, уже в студенческие годы. Я на шесть лет старше Георгия Мартыновича.

— Петр Григорьевич, насколько я понимаю, Солитов занимался не только непосредственно лекарствами, но и анестетиками. Почему?

— Во-первых, обезболивающие средства — это те же лекарства. Болевой шок столь же губителен, как и всякий другой. Но не это главное. Мы рассматриваем боль в качестве своеобразного проявления защитных реакций организма, как сигнал бедствия, возвещающий о неполадках в той или иной части тела. Боль в сердце — это крик сердца о помощи. На Востоке говорят, что боль зовет лекаря. Исследования показали, что при болях усиливается выделение адреналина, увеличивается содержание сахара в крови и так далее. Все это может рассматриваться как признак, свидетельствующий о мобилизации защитно-приспособительных реакций. К сожалению, боль слепа. Мозг давно получил сигнал о неполадках, а она все продолжает терзать. Это — с одной стороны. С другой — зачастую боль молчит, несмотря на то что в организме ширится очаг смертельного пожара. Она не замечает, например, катастрофического размножения раковых клеток, а когда опомнится и подаст сигнал, будет уже поздно что-либо изменить: метастазы. Даже на камни в желчном пузыре она не реагирует должным образом. Можно прожить целую жизнь, не зная, что у тебя все так и забито камнями. Приступы обычно начинаются лишь в тех случаях, когда камень попадает в желчевыводящие протоки и закупоривает их.