Ренегаты

Снова вижу бабочку – павлиний глаз беззаботно порхает в паре шагов от меня, садится на ветку сосны, складывает крылья. И я неожиданно ловлю себя на том, что очень хочу прихлопнуть бабочку, смять, раздавить ее радужные крылья…

* * *

Холмы высятся справа, словно спины исполинских животных, вросших в землю. Шло куда-то стадо бурых верблюдов да завязло в грунте – одни горбы наружу торчат, трава-шерсть колышется на ветру.

Солнце поднялось выше, припекает. Становится жарковато. Сейчас бы стянуть комбез, позагорать, раскинувшись на песочке, но… пустоши есть пустоши. Они хитры, коварны и непредсказуемы. И наносят удар именно тогда, когда человек этого не ждет. Поэтому здесь всегда нужно вести себя от противного. Делать не то, что хочется, а то, чего не хочется ни в коем случае. Ну или если коротко – расслабляться на пустошах категорически нельзя. Вредно для здоровья. Впрочем, я напоминаю себе об этом уже в десятый, кажется, раз.

Это все, конечно, в теории. А на практике человек не может все время быть сжатым, как пружина. Не получается. Мы все верим в лучшее, всегда и везде. Даже пробираясь через Ржавые болота, даже угодив на опушку Поющего леса. И поэтому гибнем. Безымянные могилы контры, разбросанные по всему Центруму, – это не просто памятники тем, кто упокоился в здешней земле, это еще и напоминание живым: «И мы были как вы, и вы будете как мы. Не расслабляйтесь, ребята».

Однако выбил меня из колеи этот труп в ручье. Философия всякая в голову лезет. Да еще запах… Я вроде далеко отошел от мрачноватой рощицы, а все равно ощущаю сладковато-приторный запашок. Говорят, что человек способен распознавать около тысячи различных ароматов на расстоянии до полутора километров, а вот волк чует до ста тысяч оттенков запахов и может почувствовать их за пятнадцать километров. Еще говорят, что саблезубые псы – потомки земных волков, у которых все изначальные волчьи способности стали еще более развитыми. Трупная вонь для них – это запах добычи.

Есть такая народная мудрость – не звать беду по имени. Я в своих походных размышлениях вслух ею пренебрегаю и спохватываюсь слишком поздно.

В седловине между холмами колышутся высокие соцветия бесцветника, мотаются туда-сюда под усилившимся ветром, и вдруг из зарослей наперерез мне на пустошь выносится поджарое серо-бурое тело. Прижатые уши, оскаленная пасть с длинными клыками, маленькие сверкающие глазки, полные яростной злобы, – саблезубый пес, коротко взрыкивая, проносится в нескольких шагах от меня и разворачивается для атаки.

Автомат уже в руках. Откидываю приклад, веду ствол следом за мечущимся зверем. Бить эту тварь надо издали, не менее чем с десяти шагов. Если пес успевает прыгнуть, человеку редко удается увернуться, а клыки у зверя – как кинжалы, и атакует он всегда, как пишут в протоколах осмотра места убийства, «в область лица и шеи». Я видел нескольких людей, лица которых исполосованы жуткими шрамами, с ними не под силу справиться ни одному пластическому хирургу. Острые клыки псов срезают кожу, мясо и мышцы не хуже скальпеля, оставляя голую кость, а токсины и трупный яд, содержащиеся в слюне, отравляют весь организм и очень долго не дают ране зажить.

Стараясь не упустить зверя из виду, быстро оглядываюсь. Саблезубые псы обычно охотятся стаями, на худой конец – парами, это всем известно. Раньше они нападали по очереди – сперва самка, потом самец, который как бы уступал подруге право первой крови. Но двуногие прямоходящие на пустошах быстро дали зверью понять, что поодиночке их бить легче, и в последнее время псы начали применять новую тактику – теперь они атакуют жертву одновременно с двух сторон. Полторыпятки утверждает, что эти твари прогрессируют, учатся, и недалек тот день, когда они поднимутся на задние лапы. Впрочем, после трех стаканов ликера «Шасси» можно задвинуть и не такое.

Второй пес появляется на выжженном склоне и по прямой несется ко мне, не тратя времени на закладывание ритуальных виражей. Быстро поворачиваюсь, приседаю на одно колено и жму на спуск. «Сучок» гавкает, летят, поблескивая на солнце, гильзы. Псина совершает прыжок в сторону, уходя с линии огня. Краем глаза замечаю, что первый зверь тоже бросается в атаку. Теперь уже мне нужно уйти из зоны возможного поражения. Отбегаю в сторону, даю короткую очередь. Первый пес взвизгивает – я попал, попал! Сквозь серую шерсть на боку проступает темное пятно. Но торжествовать рано – у этих существ пониженный болевой порог.

Закинув автомат за спину, изо всех сил бегу по длинной дуге к холмам. В голове возникает запоздалая мысль – надо было идти верхом. Там я, конечно, был бы на виду, но и опасность заметил бы издали.

Твари рычат за спиной, дробный топот лап приближается. Моя главная задача сейчас – свести их вместе, не дать им нападать с двух сторон.

Поворачиваюсь. Псы бегут бок о бок. Нас разделяет метров двадцать. Стреляю навскидку, автомат бьется в руках, ствол уводит вверх влево, и я ожидаемо промахиваюсь. Попадать из «калаша» без прицеливания – настоящее искусство, которым владеют немногие стрелки с реальным опытом боевых действий. Увы, я не вхожу в их число. То есть с опытом все нормально, а вот с попаданием… У меня неплохо получается поражать цели в спокойной обстановке, когда есть возможность задержать дыхание, выцелить, прочувствовать момент выстрела. А когда пульс зашкаливает за сто двадцать, «сучок» ходуном ходит в руках и глаза заливает пот, толку от меня немного. Пули уходят в молоко. Псы прыгают практически одновременно. Бросаюсь в сторону, слышу разочарованный вой и карабкаюсь по склону, свободной рукой хватаясь за жесткие стебли травы, но быстро понимаю, что так мне от зверья не уйти – они сильнее и проворнее.

Начинается смертельно опасная игра – я зигзагами бегу вдоль холмов, оборачиваюсь, стреляю и снова бегу. Псы преследуют меня, сокращая расстояние. Если описать положение фразой из какого-нибудь боевика, то я нахожусь «на волосок от гибели». Или даже ближе.

Еще одна остановка, очередь, бросок в сторону. Звери рычат совсем рядом, их мускулистые лапы взрывают песок. Отстегиваю рожок, переворачиваю – у меня, как и у многих контров, запасной примотан изолентой к основному, – вставляю, но передернуть затвор не успеваю. Раненная мною собака прыгает, я уклоняюсь, цепляюсь ногой за какую-то кочку и кубарем качусь вниз, вцепившись в автомат и крича не столько от боли, сколько от ужаса.

Темный зев пещеры открывается неожиданно. При ближайшем рассмотрении она оказывается искусственного происхождения. Эту чуть наклонную бетонную трубу проложили под холмами много десятилетий назад для того, чтобы талые и дождевые воды не скапливались с противоположной стороны холмистой гряды и на пахотных землях не возникло болото. Говорят, что когда-то, еще до катастрофы, отбросившей Центрум назад, на месте пустошей был благодатный край, густонаселенный и обеспечивавший зерном всю Аламею.

Саблезубые псы не любят подземелий, это всем известно. Все же батюшка Центрум благоволит ко мне. На четвереньках устремляюсь к трубе. Она почти наполовину занесена песком и глиной, но оставшегося пространства достаточно, чтобы туда мог протиснуться человек.

Как был на четвереньках, лезу в трубу. Свод покрыт липкой слизью. Руки и ноги вязнут во влажном грунте. Псы рычат совсем рядом. Поворачиваюсь на бок, вытягиваю из-под себя покрытый грязью автомат, направляю ствол на светлый полукруг входа. Будь у меня MP-5 или даже М-16, я бы трижды подумал, прежде чем пускать их в ход в таком состоянии. Но «калаш» тем и хорош, что с ним можно нырять хоть в грязевой вулкан – он будет стрелять.

Звери застыли напротив входа, злобно рыча. Ну, тут уж я не должен промахнуться. Ловлю в прорезь прицела тупую оскаленную морду…

Все же зверье, родившееся и выросшее на пустошах, намного сообразительнее своих земных собратьев. Как будто понимая, что являются сейчас прекрасными мишенями, и прежде чем я успеваю нажать на спусковой крючок, твари бросаются в разные стороны и исчезают.