Бабочка на штанге

— Рина, ты не боишься, что дети свихнут себе шеи?

— Не свихнут, — успокоила Рина. — колесо не позволит. Оно за двести лет ни разу не обидело ребят… А вертеть его время от времени очень даже полезно. Потому что оно — гироскоп…

— Что? — быстро перепросил Чибис.

— Гироскоп — такое устройство, которое помогает поддерживать во всем мире устойчивость. Их много на Земле, хотя не все люди про них знают. Папа говорит, что и это колесо из их семьи…

Ребятишки галдели, как воробьята. Мне вспомнился перевернутый плуг на обочине — там тяжелое колесо тоже вертелось от скачущих воробьев… Может, и правда гироскопы?

Стасик Барченко в «Артемиде» однажды рассказал мне, что в городе Уральске, в подвале сгоревшей табачной фабрики, есть большущее стеклянное колесо, внутри которого скачут шахматные лошадки и рыжий кот, и оно вертится постоянно. И тоже сказал слово «гироскоп». Он будто бы сам бывал в этом подвале и знаком со сторожем колеса, инвалидом по имени Лихо Тихонович… Я тогда решил, что это фантазия. А теперь вспомнил уже по-другому…

А Чибис почему вздрогнул? Тоже слышал про такие гироскопы?

Соня рассудительно сказала:

— Поскольку нет опасности, мы с Саньчиком тоже покатаемся на колесе. Да, Саньчик?

Тот нетерпеливо запританцовывал

— Катайтесь, — разрешила Рина. — А потом приходите вон туда, где башня.

Неподалеку стояло невысокое строение — вроде сарая с широкими окнами. К торцу сарая примыкала обшитая досками квадратная башня под острой крышей. Высотой, наверно, с четырехэтажный дом. В ней было несколько мелких окошек, а под самой крышей белели круглые часы. Снизу они казались маленькими. Однако я прикинул, что диаметр не меньше, чем полметра…

— Рин, это и есть Пуппельхаус? — весело спросил я. Мне нравилось название.

— Да. Идем…

Мы пошли, шеренгой. Рина посередке, я слева, Чибис справа.

— Раньше там была столярная мастерская, — объясняла Рина. — А в башне водокачка. А потом все это мы выпросили у начальства для нас, для ребят. Для театра и для всяких дел…

— Доброе у вас начальство, — заметил я.

— Да… — сдержанно согласилась Рина. — Хотя иногда упрямится…

— А часы откуда? — поинтересовался Чибис. — Они всегда были на водокачке?

— Нет! Часы много лет висели на дворе у бабушки Таракановой. А к ней попали со старой усадьбы, от которой уже и следа нет. Бабушка нам их подарила, когда узнала про театр…

— И они исправно тикают? — удивился Чибис.

— Да! Все долгие годы! Только музыкальный механизм не работает…

— А как вы их затащили на верхотуру? — спросил я.

— Ох, это была работа! Специально приезжала машина с лестницей. Из Ново-Камышина. Монастырская. У них там всегда много работ на колокольнях…

— Точно идут? — спросил Чибис.

— Немножко спешат. На пять минут за четыре недели… Раз в месяц наш пожарник, дядя Игорь, забирается по скобам и отводит стрелки… Вон видите, скобы в доски вколочены. Ребятам по ним лазать не велят, строго-настрого…

— Ну и правильно, — сказал Чибис.

И я подумал, что правильно, потому что всегда боялся высоты.

Мы подошли к широкому входу с распахнутыми, как у гаража, створками. У входа лежала вверх днищем обшарпанная шлюпка с пробоиной.

— Мальчишки ее починят, и будет у нас парусный корабль, — объяснила Рина. — Здесь рядом Ново-Камышинское озеро…

Внутри Пуппельхауса было светло от квадратных солнечных лучей. Пахло краской и стружками. Между окон, конечно же, были прибиты колеса. Некоторые — с оплетенными золотой соломой спицами. Лежали вдоль стен доски. Там и тут стояли (и валялись) старые стулья, скамейки и табуреты разной величины и формы. Несколько бочек с крепкими днищами возвышались посреди сарая — видимо, служили столами.

Над окнами тянулись антресоли. Такие узкие балкончики на подпорках и с точеными столбиками перил.

А в дальнем конце Пуппельхауса колотили молотками по доскам трое мальчишек.

— Эй, работники! — окликнула их Рина. — У нас гости!

Мальчишки выпрямились, уронили молотки и пошли нам навстречу.

Я внутренне напружинился. Незнакомые ребята — это всегда неизвестность. Какие они, как отнесутся к тебе? Другие люди умеют знакомиться без опаски, а я всегда поначалу настораживался.

Но ребята улыбались по-хорошему.

— Привет, — сказал самый маленький и щуплый. Протянул руку с ободранной на пальцах кожей. И два других сказали «привет», и каждый тоже протянул руку…

Они были непохожи друг на друга. Щуплый — он словно в гости собрался: в отглаженных светлых брюках, белой рубашечке. Но весь этот костюм был в опилках, стружках и каплях краски. А в синих глазах прыгали искры (тоже синие). Другой мальчишка — плотный, круглощекий, с деловитым выражением на лице (у меня даже мелькнуло в голове прозвище — «Прораб»). Его камуфляжный наряд тоже был в мусоре. Третий — худой, вроде меня, высокий и курчавый, как Пушкин в лицее. В разноцветных трусах до колен и обвисшей джинсовой безрукавке. Глянешь со стороны — пугало с грядки. А глянешь в глаза — и обязательно улыбнешься в ответ.

Щуплый сказал, что он — Костик. А Рина добавила:

— Это он умеет примагничивать утюги. И нашел в поле велосипедик…

Надо же! Мне казалось, что живой магнит должен быть крупным парнем с грудью, как у молотобойца, а этот… ну, кузнечик, да и только. Костик стеснительно опустил ресницы.

«Прораба» звали Яковом, и оказалось, что именно он придумал название «Пуппельхаус». Яков скромно объяснил:

— Бабушка говорит, что правильнее было бы «Пуппенхаус». Но, по-моему, «пуппель…» звучит лучше.

— Да. По-театральному, — добавил «Пушкин» в разноцветных трусах. Звали его «Серый». В смысле Сергей.

Рина сказала, что Серый у них главный сценарист. Иначе говоря «придумыватель сказок», которые будут показывать в Пуппельхаусе. Сейчас он сочиняет пьесу под названием «Шумный бал со всех сторон». Пьеса — очень подходящая для открытия театра. Потому что в ней могут участвовать любые куклы — персонажи из всяких других пьес. Они будут плясать, петь, устраивать друг другу шуточки и читать стихи.

Я недоверчиво спросил:

— Рин… и всех этих кукол будешь водить ты?

— Нет, конечно! У нас это многие умеют! Я же тебе говорила…