Арабский кошмар

Процедура повторилась. Вторым из выбранных был индийский купец, третьим – гибкий и крепкий бедуин, только что из провинции. Наконец Бэльяну все это наскучило, и он, поднявшись из кустов, крадучись направился осматривать сад. Звук его легких, сомнамбулических шагов тонул в оглушительном пении цикад. Повсюду в полумраке сада взор его привлекали и изумляли паутина, нити и кошачьи колыбели листвы, которая, как ему казалось, спускалась с небес, связывая все, что растет, со звездами. Так, ползучие побеги и вьющиеся стебли тянулись к звездам по стенам и решеткам, ибо незримые связи пробуждали в них растительную страсть. Вместе с благоуханием уже невидимых цветов вдыхал он эзотерическую силу и чувствовал, как движется сквозь темный дождь астральных воздействий. В открытых пространствах сада господствовала восковая маска – лицо спящего давадара, залитое лунным светом и казавшееся грозным тотемом тамошних мест. Обходя эти места, Бэльян крался из зарослей в заросли – чинар, тополей и кипарисов – к фруктовому саду.

В саду, средь косматых деревьев с их посеребрившимися апельсинами, висел гамак Заморы. Бэльян встал сбоку от него так, что освещенным остался только как бы профиль получеловека. Поступок сей был безрассуден. Что, если она проснется?

Хатун кричала Зулейке, чтобы та привела ей чернокожего мужчину. Замора проснулась. Взгляд еще, казалось, был рассеян, но губы раскрылись, и она заговорила:

– Ты кто? Где слуги? Ты – опиумное видение?

Его охватил страх, но он унял его, утешив себя тем, что в этом странном сне нечего терять. Слова его не имели значения.

– Как тебе будет угодно. Я пришел исполнить все твои желания.

– Нет у меня желаний. Я больше не хочу шевелиться, не хочу ничего делать.

Казалось, она действительно чувствует себя весьма уютно. «Ночного призрака, похоже, из меня не вышло», – подумал он.

Где-то вдалеке кричала Хатун:

– Но я хочу франка! Хочу франка неверного!

Замора и Бэльян обменялись загадочными улыбками сообщников – то есть Бэльян улыбнулся вместе с ней, сам не зная почему. Замора обратила на него более внимательный взгляд:

– Ты не опиумное видение. Потри ладонь о ладонь.

Он так и сделал. В поту его ладоней возникли ниточки или червячки грязи.

– Так я и думала. Ты земной. Как и растения, все мы рождены землей и имеем общие с ними низменные побуждения. И все же перед тем, как ты меня разбудил, у меня было настоящее видение. Передо мной стояла женщина. Лицо у нее было бледное, как златоцветник, а в руке она держала нож. Она загадала мне загадку. Загадка была такая:

Сестра моя была мне матерью.

Отец отцом мне не был.

Я не была ребенком и взрослою не стала.

Кто я?

– Можешь отгадать?

Бэльян покачал головой.

– Не слишком ты силен в отгадывании загадок, – пробурчала она.

– Я не обезьяна, чтобы загадки отгадывать, – возразил он, но она уже вновь погружалась в сон.

Он все еще стоял, пристально рассматривая ее сонное лицо, когда со стороны беседки донесся голос – кто-то крикнул по-английски:

– Я тебя знаю!

Послышались звуки потасовки, и что-то тяжелое рухнуло на землю. Бэльян бросился бежать к стене, но во тьме перед ним выросла Зулейка.

– Постой. Все хорошо.– И все же лицо ее показалось ему озабоченным.– Правда, она все еще хочет франка. Для тебя это прекрасный случай.

По дороге к беседке они миновали лежавшую в высокой траве мужскую фигуру. В фигуре той было одновременно и нечто очень странное, и нечто очень знакомое. Бэльян не сумел определить причину своего беспокойства, ибо Зулейка поторапливала его, продолжая шипеть ему на ухо:

– Ничего не говори. Вспомни, чему я тебя учила. Пускай это будет завершением твоих уроков. Пора, наконец, выпустить змея на волю.

Беседка сверкала огнями фонарей. Они вошли, и Зулейка представила его Хатун.

– Знаю, он худой, зато посмотри на эти глаза. Он изучает имсаак, и к тому же он необрезанный!

Хатун казалась встревоженной, но сумела кивнуть в знак согласия. Вблизи он рассмотрел ее более внимательно. Она была похожа на даму с веером из павлиньих перьев. Сходство было, но не было, к несчастью, идентичности. Полуотражение. Он вылез из своих лохмотьев.

– Следи за этим, – сказала Зулейка человеку в тюрбане. Тот что-то проворчал. Она извлекла из складок своей одежды песочные часы.

После первого объятия Бэльян девушку почти не замечал, поскольку приступил к ритуалам разворачивания змеиной силы. Виток за витком поднимается кобра мимо живота и сквозь грудную клетку, ритмичными толчками обвиваясь вокруг позвоночного столба. Вползая в череп, она распускает капюшон и раскрывает пасть. Голова ее заполняет голову Бэльяна, как рука перчатку.

Он обнаружил, что смотрит змеиными глазами на два отдельных сада. Перспектива отсутствовала.

Он действовал совершенно самостоятельно. Он управлял змеей. Глаза Хатун сперва расширились в экстазе, потом закрылись. Переворачивались и переворачивались песочные часы. Временами он слышал, как что-то тараторит обезьяна. Он вслушивался в крики ночных мусорщиков, проходивших по дороге за стеною, и в уханье сов, охотившихся в саду. В конце концов она потеряла сознание. Он почувствовал, как нарастает в нем змеиная сила. Сила эта выпрямила ему спину, и рот его раскрылся, превратившись в жуткое ротовое отверстие.

Наконец глаза ее открылись, и она пронзительно крикнула, попытавшись сбросить его с себя:

– О Боже, кончится это когда-нибудь?!

Потом давадар что-то кричал ей в ответ и повсюду бегали слуги. Бэльян не в силах был пошевелиться. Человек в тюрбане едва не оглушил его ударом, и они с Зулейкой стащили его с девушки. Боковой выход уже охранялся. Бэльяна подтолкнули, почти перебросив через стену. Последним перелезал человек в тюрбане. Он встал на стену и с пафосом произнес:

– Тамбурин сломался, и разошлись любовники. Ха-ха-ха!

Потом, спускаясь к ним, добавил:

– Да, будет его превосходительству над чем подумать.

Слуги давадара уже приближались. Улицы были необычайно безлюдны. И вновь бежал он по ночным улицам, спасаясь от погони. Вновь то была искаженная картина прежнего спектакля, ибо на сей раз в побеге его сопровождали двое соучастников, не считая обезьяны, которая вприпрыжку бежала рядом. Бежали они на юг, в сторону Цитадели. Она была совсем рядом, вскоре они оказались у ее основания, на ипподроме, и стала ясна причина, по которой опустели улицы.

– Мы спасены, – сказала Зулейка.– Теперь они нас не найдут.

На ипподроме собрались огромные толпы народа. По полю, мерцая, катался огненный шар из плохо воспламеняющегося дерева. Сквозь мрак, подымая страшный шум, очертя голову скакали всадники. Султан и его приближенные играли при свете факелов в поло. Ипподром был окружен кольцом одетых в ливрею пажей, через одного державших в руках факелы и запасные клюшки. Высившиеся на противоположных концах поля стойки ворот, выкрашенные по спирали в черно-желтые цвета, сверху были залиты смолой, которая ярко полыхала в ночи. Каждый раз, как забивался гол, звучал гонг. Каждый раз, как гол забивал султан, звучали трубы. В конце каждого периода на поле верхом выезжали музыканты, бившие в литавры. Ночью игра была опасной, а толпа – возбужденной.

В толпе они были в безопасности. Упасть в такой давке было невозможно. Под музыку и щелканье клюшек Бэльян погрузился в задумчивость.

Здесь, в Каире, все горазды попусту тратить время, подумал он. Его уже воротило от одних воспоминаний о ночных играх и историях. Он вспомнил, как Эммануил сказал ему: «В восточных странах жара и праздная жизнь порождают у обывателей досужие и смертоносные фантазии». Внезапно он понял, что странного было в фигуре, лежавшей в траве в давадаровом саду. То был мертвец. И что было знакомо. То был Эммануил.

Потом он в одиночестве стоял на Байн-аль-Касрейн. Его окружала толпа, но толпа спала. Миллионы ее глаз были закрыты. Люди спали стоя, сидя, опустившись на колени. Каир замер. Даже капля из кувшина продавца воды повисла в воздухе, пораженная летаргией. Бэльян подтолкнул продавца воды локтем. Человек беспокойно шевельнулся во сне и что-то пробормотал, но не проснулся. В слабеющем свете факелов Бэльян пошел по объятой сном улице на цыпочках, дабы не потревожить спящую толпу, направляясь к Цитадели. Ничто людей не потревожило. Скрещенные пики в бессильных руках преграждали вход в Цитадель, и Бэльян протиснулся сбоку. На вершине он оглянулся и увидел город, замерший меж двумя действиями в вечной кататонии. Он направился в тронный зал. В тронном зале разболтанные позы придворных продемонстрировали крадущемуся англичанину всю вульгарность сна, незащищенность его и неведение.