Младший брат

А от постов пограничной охраны уже доносится английская речь—то ли его туристы, то ли зайцевские, а может, и вовсе посторонний народ. Он в который раз открыл сумку. Чек на подноску багажа выписан, яблоко, положенное с утра Светой, на месте, из бумажника выглядывает уголок ее фотографии. На самом дне сумки—пачка аляповатых чемоданных наклеек: храм Василия Блаженного. Всякий раз референт клянется и божится, что последние, а без них нельзя, штук двести уже роздал Марк за это лето. Все в порядке в сумке у гида-переводчика Соломина, и истоминского сомнительного письмеца—нету, хоть и провалялось оно там недели три, даже истрепаться успело в своем ненадписанном конверте. Ивановы якобинцы всегда держались в стороне от западных корреспондентов, стажеров и прочей шатии, находящейся под бдительным оком властей. Целью, понятно, была конспирация, а погорели на этом Яков с Владиком— так никто и не заступился за них на Западе.

Через месяц после суда, комкая слова и поглядывая в стороны, Иван передал Марку три листка папиросной бумаги. «Ты что, спятил?—рассердился Марк.—Стряслась беда, понимаю, но из-за какого-то письма, которое поможет, как мертвому припарка, я не хочу рисковать своей работой...» В конце концов он все-таки смягчился. Но поначалу сунуть его было некому, потом один симпатичный лондонский бизнесмен сказал Марку, что «такими делами не занимается». А в прошлую субботу вдруг что-то треснуло у Марка в душе, что-то он отчетливо понял—и, заехав к Ивану с бутылкой водки, молча вернул приятелю проклятое письмо. Ожидаемого разноса не получил, совсем напротив—Иван спешно вызвонил двух говорливых приятельниц из рабочего общежития и устроил очень даже неплохую вечеринку. Основной программы описывать не стану, а гвоздем предварительной был сворованный Иваном с работы небольшой лазер, ярко-алым лучом запросто прожигавший, к вящему удовольствию девочек, небольшие дырки в монетках и бритвенных лезвиях.

Марк поднялся с подоконника, провел по волосам расческой и, махнув удостоверением, запросто перелез через барьерчик таможни. Завидев энергичного молодого человека с пачкой деклараций, со значком и сумкой Конторы, туристы обыкновенно подходили к нему сами. Тем более группа была молодая, ни одного человека старше семидесяти двух. Зайцевой-то меньше повезло—вон она маячит поодаль в окружении каких-то совсем дряхлых старушонок.

— Ваша декларация. — Марк протягивает листок первому из своих американцев, ставит крестик в списке. Профессорского вида мистер Уайтфилд берет еще один бланк для огненно-рыжей своей жены — еще крестик. Подходит еще одна пара, оба по крайней мере пятьдесят восьмого размера, подходит зеленоглазая, с короткой стрижкой молодая особа.

— Я Клэр,—заявляет она на почти чистом русском языке,—Клэр Фогель из группы «Русские Приключения», а вы наш гид, и вас зовут...

— Марк Соломин. Вот вам бланк на русском, припас на всякий случай. Сумеете заполнить?

— Ну, — усмехается она. Морщинки в углах ее глаз, и без того не по возрасту глубокие, обозначаются еще резче.— Поскольку я не везу через границу,—взгляд в декларацию,—оружия, боеприпасов, наркотиков, материалов, направленных на подрыв...

— И битой птицы,—заканчивает Марк, знающий декларацию наизусть. — Желаю удачи.

Одиннадцать крестиков проставлено, приходится теперь подбегать то к одному, то к другому — поразительную тупость порой выказывают заокеанские путешественники на таможне. А вот и двенадцатый, Алэн Грин, бодрый старичок, при дорогом фотоаппарате на груди, только костюмчик полотняный измят до невозможности. На вертящемся конвейере загорается номер нью-йоркского рейса, и в зал начинают вплывать чемоданы и баулы.

— Простите, запамятовал ваше имя...

— Марк. А вы, если не ошибаюсь, Альберт?

— Зовите Бертом, как все.—Улыбнувшись, профессор Уайтфилд вдруг кидает на Марка взгляд, слишком, пожалуй, пристальный для первого знакомства. — Простите, тут написано, что надо предъявлять к осмотру все рукописи, книги, печатные материалы... У меня в чемодане научная литература—надо заранее распаковать? Марк не без снисходительности качает головой.

— Откроете, если попросят, но это бывает совсем редко. Вы же не везете ничего такого?

— Нет, — отвечает Берт, отходя в сторону.

Таможенник пропускает подопечных Марка с завидной легкостью, «Кажется, пронесло»,—думает он, и напрасно—под мышкой у толстой миссис Файф обнаруживается тоже не тоненькая книга «Россия — загадка без тайны», известный отчет одного промаявшегося в Москве три с лишним года западного корреспондента.

— Форбидн,—говорит таможенник.— Ай маст тейк ит фром ю. Анти-совьет литрача форбидн конфискейшн.

— Марк! — взывает американка. — Вы не могли бы поговорить с этим молодым человеком? Я ее только что купила—девять девяносто пять! В твердом переплете! И половины не прочла! Она совсем не антисоветская!

— Совсем не антисоветская,—поддакивает мистер Файф,—и совсем новая. Марк разводит руками. — Жаль, миссис Файф. С другой стороны, вы же не прятали свою книжку? Ну и отлично! Получите квитанцию, а будете улетать—и книгу вернут.

— Мне она сейчас нужна!—гневается миссис Файф.—Проводите меня к начальнику таможни.

— Ноу, чиф нау абсент, хир, тейк ёр ресит, миссис! — втолковывает ей таможенник.—Слушай, объясни этой засранке, что я мог бы книгу и без квитанции забрать, пусть спасибо скажет!

По ту сторону барьера прислушиваются к сваре Клэр Фогель и еще одна дамочка средних лет. Миссис Файф, сдавшись, прячет в сумочку квитанцию и с оскорбленным видом присоединяется к группе. Хитрый Марк, между прочим, беззастенчиво ей соврал—уезжать группе предстояло из Ленинграда, и никто, разумеется, не станет возиться с пересылкой туда этой несчастной книги. Жаль. Такого рода чтиво частенько доставалось в подарок Марку, а отобранный репортаж был, кажется, не из самых глупых.

Загружен багаж, автобус урчит у подъезда, а через десять минут уже мягко катит по вечереющему шоссе с самой высокой концентрацией рекламных щитов в Советском Союзе—меха, часы, хлопок, станки, лекарства, черная икра, водка. Над пустынным полем буйствует, обещая хорошую погоду, безоблачный кровавый закат, и утомленные пассажиры затихают, заглядевшись. А Марк устраивается поудобнее на своем вертящемся кресле и, распутав длинный шнур микрофона, просит внимания.

— Дамы и господа,—говорит он, щеголяя и манерным обращением, и отличным выговором, — повторю для тех, кто забыл или не расслышал, что моя фамилия Соломин, что зовут меня Марком, я сотрудник Конторы по обслуживанию иностранных туристов, и мне поручена ваша группа на все три предстоящие недели. — Он переждал возгласы вежливого энтузиазма. — Рад приветствовать вас в Москве, столице Советского Союза, который, кстати, называть Россией неправильно, это лишь одна из пятнадцати союзных республик. Уверен, что вы порядком устали и проголодались.

— Еще бы! — отвечают ему почти хором.

— Вот и хорошо, сейчас отдохнете. Направляемся мы в гостиницу «Украина»...

— Э-э,—пыхтит мистер Файф,—а нам говорили в агентстве, что мы будем в «России» или в «Метрополе»... что они самые лучшие...

— И вы поверили?—укоризненно восклицает Марк.—«Украина» в сто, да что там, в тысячу раз лучше! И тише, и нарядней, и потолки высокие... К тому же она занимает один из знаменитых московских небоскребов, тех самых, — время показать некоторый либерализм, — которые у вас прозвали свадебными пирогами... Сейчас приедем, определитесь по номерам, потом перекусим, а потом можете сладко спать до полдевятого утра... Мы приближаемся к Москве с северо-запада, по Ленинградскому шоссе. Направо, обратите внимание, памятник, стилизованный противотанковый еж, отмечающий место, где в тысяча девятьсот сорок первом году были остановлены немецкие войска... Да-да, именно так близко они и подошли тогда к столице... Программа у нас насыщенная. Завтра утром объезжаем на автобусе весь город, после обеда отправляемся в Третьяковскую галерею. Послезавтра встанем пораньше и пойдем в мавзолей Ленина, затем в Кремль, а повезет—и в Оружейную палату. Вечером—цирк. На третий день—музей имени Пушкина, уникальная коллекция импрессионистов, краткий тур по московскому метро—-это, дамы и господа, восьмое чудо света,—вечером ужинаем в одном из лучших ресторанов Москвы, в среду утром вылетаем в Сочи. На лобовом стекле нашего автобуса, обратите внимание, всегда будет картонка с номером 66—видите? Дома слева—это еще не Москва, нет, это город Химки, но еще минута... секунда... вот мы пересекаем кольцевую автомобильную дорогу длиною в 109 километров, которая обозначает границу города, и оказываемся уже в Москве, вон на том плакате написано: «Превратим Москву в образцовый коммунистический город! »