Младший брат

— Ну-ка, переведите, Марк Евгеньевич,—повелительно сказала Остроухова.—Для Степана Владимировича. Вы ведь отлично, помнится, умеете переводить с листа. Так? Или вам помочь?

Марк молчал. Увы, ничто не волновало его в этот момент, кроме спасения собственной шкуры.

Но если среди трижды отрекшихся был даже Петр, если даже он, Симон, ловец человеков, не дождался петушьего крика и не успел согреть тронутых смертным холодом рук у ночного костра, то чего же. Господи, хочешь ты от грешных нас и от этого очкастого мальчика с платком, щегольски повязанным вокруг шеи?

— Клевета, — сказал он наконец. — Низкая клевета озлобленной шизофренички. Да, я выпивал с туристами. На запланированных банкетах. В номерах же у них—бывал, согласен...

— Забыв о служебной инструкции?

— Если следовать букве нашей инструкции,—обнаглел Марк,—то выйдет разве что забастовка по-итальянски. У этой, как ее, Фогель, не бывал в комнате никогда. У профессора бывал,—тут он запнулся,—но не того, с антисоветской литературой. С тем я вообще двух слов не сказал. У профессора Митчелла. Как старшего по группе. Проводил беседы, разъяснения. Вы не видите, что эта дура просто приревновала меня к остальным туристам?

— «Эта дура»,—сказала Остроухова,—ответственный сотрудник «Коммунистического завтра».

— Клерк она в отделе доставки, а не сотрудник! — огрызнулся Марк.

— Член компартии США с 1956 года.

— Что с того?—взбеленился Марк.—Да неужто шизофреникам трудно вступить в эту их партию? Может, она тогда здоровая была, откуда я знаю? И у дантиста одного я в номере бывал, он бы без меня подох от своей астмы. Приступы шли один за другим, справьтесь в архивах «Скорой помощи». Насчет прогулок под ручку, исчезновений на три дня— беспардонное вранье. Автобус в Ленинграде просто сломался по дороге из парка, а я болел, у местной переводчицы спросите. А с этой Клэр...

— С какой Клэр?—быстро спросила Остроухова.

— Ну, с туристкой Фогель. Я с ней вообще никаких дел не имел. По-русски она говорит неплохо, верно. Так я об этом писал в отчете, еще в Москве. А в Ленинграде я, повторяю, болел, а потом искал по магазинам палку для этой идиотки Уоррен, свиньи неблагодарной. Она в Самарканде ногу растянула. Если верить всякой жалобе от клиентов,—добавил он почти обиженно, — наша Контора развалилась бы. И очень скоро.

— Мы обычно и не верим,—вмешался Грядущий.—Но не только в письме загвоздка. Тут, парень, гораздо серьезней. Скверные у нас на твой счет подозрения. А ты и цидулки паршивой перевести не желаешь. Ладно, другие найдутся.

Он по-хозяйски нажал кнопку селектора, промолвив в микрофон невесть кому адресованное «заходите». Отдел-то уже опустел, только в подвале дежурные остались. Впрочем, таинственная личность явилась в считанные секунды. Это была Зайцева. Села она подальше от Марка, письмо перевела вслух без единой паузы. Степан Владимирович в такт чтению покачивал седовласой головой, и в царственном серебре на его затылке светилась нежная розовая проплешина.

— Итак, Вера,—начала Зинаида Дмитриевна,—большая часть вашего маршрута совпадала с маршрутом группы Соломина. В Самарканде и в Ленинграде вы останавливались в одних и тех же гостиницах. В США ваша группа отбыла тем же рейсом, что и группа вашего коллеги. Что вы можете сообщить нам в его присутствии по поводу этого письма, точнее, заявления от туристки Уоррен?

— Ну что говорить,—протянула Вера,—я ведь днем все подробно рассказывала...

Она покосилась на Марка, который обеими руками вцепился в сиденье стула.

— Не беспокойтесь, Верочка, говорите.

Приободренная Зайцева заговорила толково и связно. Марка она встречала на маршруте несколько раз. В Сочи на пляже ничего такого не заметила. Но в Самарканде в восьмом часу утра Соломин выходил из чужого гостиничного номера. Он сказал, что там турист-астматик, а дежурная посмотрела в список — в этой комнате значилась туристка. Вогел. Она и вышла оттуда через полтора часа, дежурная видела.

— Мы запросили Самарканд, Соломин,—мрачно сказал Степан Владимирович.— Лейтенант Опенкин сообщает, что в ту ночь вас не было в своем номере. Погоди, твоя очередь после. Что в аэропорту Пулково-то произошло, товарищ Зайцева? И в гостинице «Ленинград»?

Что ж, в гостиничном буфете товарищ Зайцева засекла Марка в обществе какой-то молодой американки, а затем выходящим из гостиницы с нею же и с советской женщиной, кажется, вторая была беременна. В «Пулково» же эта самая американка не хотела отдавать какого-то конверта, а когда его отобрали, орала на русском языке Бог весть что.

— Что именно, Вера?

Зайцева, краснея, повторила одну из фраз, выпаленных сгоряча Клэр. Перед отлетом, у паспортного контроля, Соломин обнимался с ней и целовался, и вроде бы она плакала, а Соломин нет, но был очень расстроен. И еще: одна из его группы, хромая с палкой, дала ему какой-то сверток, а он взял и еще в благодарностях перед ней рассыпался.

Где-то в середине Верочкиного рассказа двухкилограммовый кусок отличной вырезки, полученный сегодня Зинаидой Дмитриевной в продуктовом заказе и лежавший до поры до времени в сумке под столом, вдруг начал протекать. Мерзавцы из распределителя при ГУМе вечно экономили на полиэтиленовых пакетах. Из сумки заструился темно-красный ручеек, к которому мгновенно пристроилась сообразительная давешняя муха.

— Так что же?—посуровела Остроухова.—Неужели все это правда? Объясните, если можете, Соломин!

Неужели отрекаться в третий раз? Почему не попробовать. Ведь ни единого факта у них, сволочей, нет. Коридорная в Самарканде ошиблась, не из того номера вышел Марк. При прощании следовало утешить туристку — элементарно же, кому нужна истерика в аэропорту, подумаешь, целовался, кто не целуется на прощание с туристами, и письмо она взяла из глупости, от жалости к русской бабе в положении... и не знала о чем... Ах, Зайцева, ах, гадина! А один ход—и вовсе выигрышный.

— Ты об этом пакете, Вера?—как мог грубо спросил Марк, доставая из сумки подарок Хэлен. Растерянная Зайцева кивнула.— Некрасиво. Что же ты стучишь на товарища, не разобравшись? Да и сама—неужто в советских колготках ходишь? Позволь не поверить. Подарок я, конечно, взял, Степан Владимирович, да и как было отказаться от такого прогрессивного подарка, Зинаида Дмитриевна, он будто создан для вашего кабинета. Вот и доставил я его,— приговаривал Марк, развязывая тугой узел на разноцветной тесемке,—согласно инструкции, чтобы сдать администрации отдела... У, проклятый!

Последний возглас относился, естественно, к узлу. В эту минуту в дверь постучали, чернявый Коля из Первого отдела протянул Степану Владимировичу телетайпный бланк—всего несколько строк—и исчез. Пробежав текст глазами. Грядущий вдруг побагровел и не то что отдал листок Остроуховой, а прямо-таки метнул его на стол.

Бедный Марк все еще возился с узелком, все надеялся на строгий выговор, на жалкий свой козырь, но Зинаида Дмитриевна уже привстала на своем стуле и простерла к нему судьбоносный перст.

— Хватит ломать комедию, Соломин!—сказала она, точь-в-точь как чекисты из телефильмов.—Решительно все равно, что у вас там в сверточке, хоть индульгенция от папы римского.

— Сволочь! — вдруг пробасил Грядущий.

— По... почему?—залепетал Марк.

— Сам знаешь, гнида! — наливался кровью Степан Владимирович. Сам все понимаешь, не зырь тут на меня голубыми глазками. Добра нынче стала Советская власть, а будь моя воля, я б тебя в расход вывел еще раньше, чем твоего братца. Ты хуже шпиона, Соломин, ты предатель, мы таких в войну расстреливали перед строем, ты власовец!—орал старик, брызгая слюной.—В партию пролезть хотел, Иуда! Отчеты! Семинары! Задушевные разговоры! И я же его, паскуду поганую, в партию хотел рекомендовать... характеристика... 1

— Вы так разнервничались, Степан Владимирович,— забеспокоилась начальница. — Не стоит эта мразь таких волнений. Выпейте воды. Верочка! А виновником всего скандала овладело нечто вроде болевого шока. Пока отпаивали Степана Владимировича, он хладнокровно размышлял о том, как бы ему половчее и поскорее уйти из этого крайне неприятного места. Телетайп, очевидно, сообщал, что Баевский, арестованный диссидент, является Соломину М. Е. родственником, сводным братом.