Наемный убийца

В наступившей тишине Энн слышала его хриплое взволнованное дыхание. Наконец она сказала:

– Нет. Я вас не брошу.

Он прошептал:

– Это хорошо. Это очень хорошо. – Он протянул руку и, поверх мешков, коснулся ее холодных как лед пальцев. Прижал ее руку на мгновение к своей небритой щеке: не хотел прикоснуться к этим пальцам изуродованными губами. Сказал: – Как хорошо, что можно кому-то довериться. Во всем.

2

Энн долго молчала, прежде чем заговорить снова. Ей хотелось, чтобы голос ее звучал как надо, чтобы не выдал омерзения, которое она испытывала. Потом попыталась что-то сказать – попробовать, как он звучит; на ум не пришло ничего, кроме «Я вас не брошу». В темноте ей ярко представилось все, что она читала об этом преступлении: старенькая секретарша, убитая выстрелом в переносицу, упавшая в коридоре, министр-социалист со зверски раскроенным черепом. Газеты называли это убийство самым страшным политическим убийством с того дня, когда король и королева Сербии были выброшены из окон дворца, чтобы трон перешел к князю – герою войны1.

Ворон опять сказал:

– Хорошо, что можно кому-то вот так довериться.

И в этот момент его изуродованный рот, который никогда раньше не казался ей таким уж особенно гадким, представился ей так ясно, что ее чуть не вырвало. И все-таки, подумала она, я не могу бросить все это, я не должна выдать себя, пусть он отыщет Чамли и его босса, и тогда… Она резко отодвинулась от него в темноте.

Ворон сказал:

– Они там сейчас выжидают. Пригласили шпиков из Лондона.

– Из Лондона?

– В газетах про все это писали, – ответил он гордо. – Сержанта уголовной полиции Матера, из Скотленд-Ярда.

Энн едва сдержалась, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния.

– Он здесь?

– Может, прямо здесь. Ждет.

– Почему же он не идет сюда, в сарай?

– В темноте им меня не поймать. Потом, им уже известно, что вы тут. Они стрелять не смогут.

– А вы? Вы сможете?

– Там ведь нет никого такого, кому я не хотел бы пулю всадить.

– А как вы думаете отсюда выбраться днем, когда будет светло?

– Я не стану дня дожидаться. Мне нужно только, чтоб чуть рассвело – видеть дорогу. И куда стрелять. Они-то не могут первыми стрелять; и так стрелять, чтоб убить, тоже не имеют права. Это дает мне шанс. Мне и надо-то всего несколько часов спокойных. Если я от них уйду, им меня в жизни не найти. Только вы будете знать, что я в конторе «Мидлендской Стали».

Ее охватила беспредельная ненависть. В отчаянии она спросила:

– И вы что же, станете вот так стрелять, совершенно хладнокровно?

– Вы же говорили, вы на моей стороне.

– О да, – устало ответила Энн, – да, да. – Она пыталась размышлять. Это было уже слишком: приходилось спасать не только весь мир, но и Джимми тоже. И если дело дойдет до последней черты – миру придется потесниться и уступить Джимми первое место. А что, интересно, думает Джимми обо все этом? Она прекрасно знала его безупречную честность, тяжеловесную, не допускающую юмора в вопросах морали; и головы Ворона, поднесенной Матеру на блюде1 будет недостаточно, чтобы заставить его понять, почему она так поступила, почему связалась с Чамли и Вороном. Даже ей самой объяснение, что она хотела предотвратить войну, казалось неубедительным и каким-то чудн?ым.

– Давайте поспим все-таки, – сказала она. – Нам предстоит длинный-предлинный день.

– Я думаю, теперь, может, и засну, – ответил Ворон. – Вы даже не представляете, как мне полегчало.

Но теперь Энн не могла спать. Слишком многое нужно было обдумать. Ей пришло в голову, что можно ведь стащить у Ворона пистолет, пока он спит, и позвать полицию. Это, несомненно, спасло бы Джимми. А толку-то что? Никто ее рассказу не поверит; доказательств, что это Ворон убил старика, все равно нет. И все равно Ворон мог сбежать. Ей нужно было время, а времени не оставалось. До ее слуха донесся слабый гул. Это с юга, с военного аэродрома, поднимались в воздух самолеты. Они шли высоко, воздушным дозором, охраняя Ноттвич, его карьеры и шахты, ключевые предприятия «Мидлендской Стали». Крошечные искорки света, каждая – не крупнее светлячка, они в строгом порядке шли над стальными путями; над товарным двором; над сараем, где укрылись Энн и Ворон; над Сондерсом, хлопающим себя руками по груди и плечам, чтобы хоть как-то согреться в своем убежище за платформой; над Эки, которому снилось, что он читает проповедь в соборе Святого Луки; над сэром Маркусом, без сна сидевшим у телеграфного аппарата.