Дела и ужасы Жени Осинкиной

Полковник же, Анатолий Васильевич Пуговошников, напротив, был невозмутимо серьезен.

Нашли ячейку № 23 и набрали шифр — «1982» (а как все это было определено Кутиком, он же Сеня-нефанат, рассказано в главах 27 и 28 первого тома).

Ячейка открылась. Следователь щелкнул фотоаппаратом. Потом стал производить выемку, и этот момент снимал тем же фотоаппаратом уже полковник.

— Писать умеешь? — спросил следователь Ваню.

Тот молча кивнул. Писал Ваня без единой ошибки.

Следователь сунул ему в руки планшет с листом бумаги и ручку.

— Пиши, я потом на бланк перепишу.

И начал диктовать:

— «В ячейке № 23 под шифром 1982 обнаружен плоский сверток длиной 50, шириной 60 сантиметров. Обернутая в несколько слоев материи картина маслом, изображающая молодую женщину в белом платье…»

…Уже потом, когда Ваня рассматривал немногие картины Николая Чехова в доме-комоде (он не помнил, кто именно назвал так Дом-музей Чехова в Москве), то даже он увидел, как близка манера автора найденного портрета к этим картинам — блики солнца, любовь к белому цвету… Искусствовед, приятель Аллы, уверенно атрибутировал портрет: кисть Николая Чехова, портрет до сих пор был неизвестен.

Ваня поражался — сколько же оттенков может вместить белый цвет! Тут были и зеленоватые пятна — в тенях, залегших в мягких складках платья, — не отсвет ли травы за окном? Ведь художники умеют видеть то, что они называют то рефлексами, то валерами, то еще как, а другие люди вообще не видят. На белом платье видна была еще не то розоватая, не то лиловая краска, еле-еле брошенная на холст. Полные пунцовые губы девушки. Взгляд ее карих глаз — и твердый, и задумчивый. Она смотрит в окно — и розовые ее щеки горят от не видного зрителям солнца. Ваня не уставал любоваться портретом.

Постепенно выяснилось, что в Москве жил коллекционер, собиравший все работы Николая Чехова. А потом куда-то пропал. Найти его милиции пока не удалось.

Когда-то собрать работы Николая хотел брат, Антон Павлович Чехов. Он ставил его художественный талант выше своего писательского… Антон Павлович писал сестре Маше: «В „Сверчке“ за 1883 г. много превосходных рисунков Николая. Вот если бы поискать у букинистов под Сухаревой и купить!»

Ваня прекрасно понимал, о чем речь. Он знал, что на Сухаревской площади стояла знаменитая Сухарева башня — ее в 1930-е годы распорядился снести Сталин. А прадед Вани, рассказывала мама, был одним из тех искусствоведов, которые написали Сталину письмо, чтобы он этого не делал. Он им ответил, — «цинично», как сказала мама, — что пролетариат построит еще лучшие башни. Так вот под этой башней когда-то были знаменитые книжные развалы — там какие хочешь книги и старые журналы можно было купить.

А Чехов писал дальше сестре: «Я решил собрать все рисунки Николая, сделать альбом и послать в Таганрогскую библиотеку с приказом хранить. Есть такие рисунки, что даже не верится, как это мы до сих пор не позаботились собрать их».

…А письма будущий филолог Ваня Бессонов атрибутировал сам, сравнив в архиве почерк с известными письмами Николая Чехова. И даже под научным руководством Аллы написал об этом статью в специальный журнал. Но было это уже позже, во время учебного года.

Глава 37. Омск. Полная перемена декораций в «трактире „Подворье“»

Вернемся же из Евпатории и Москвы в Омск, в трактир «Подворье» — в тот момент, когда там хлопнула дверь.

…И тут Петр увидел, как именно бледнеют меловой бледностью.

Том, сидевший лицом к дверям, оцепенев, смотрел на вошедшего. В детстве они с Петей учились говорить, не двигая губами, и у них это здорово получалось. И сейчас Том именно так и сказал:

— Не поворачивайся. Это он.

Харон мигнул бармену и прошел направо в конец зала, за маленький столик на двоих в темном углу.

— Если будет уходить — задержать надо минут на десять. Я позвоню. Оперативники приедут, — шептал Том.

К Харону мгновенно подошел бармен — не тот, с которым недавно разговаривал Петр (тот невозмутимо протирал полотенцем кружки), а другой, невысокий, с ранней лысиной, — и угодливо перед ним склонился. Харон сказал два слова, тот кивнул, Харон встал и двинулся за ним.

Каким-то шестым чувством, которое в первые же годы развивается у того, кого каждый день готовят для военной службы, Петр почувствовал, что оружие, спрятанное Хароном, где-то здесь, что за ним он сюда и пришел. А зачем еще идти в трактир, на люди, человеку, которого ищут?

— Оставайся здесь, звони своим, я на задний двор, — прошелестел неподвижными губами Петр, встал и пошел к выходу нарочито расхлябанной, не кадетской походкой.

Харон, затылком уловив движение по залу, остановился, повернул голову, зыркнул в его сторону глазами. Но, видимо, ничего опасного не увидел — долговязый подросток посидел в трактире и пошел по своим делам.

Как только Петр вышел, а Харон скрылся где-то в служебных помещениях, Том набрал номер оперативника. Ему пришлось назвать свое имя, и он почувствовал, как на том конце провода оперативник слегка опешил. «Том Мэрфи» — только американцев нам в этих делах не хватало! Интерпол, что ли, включился?.. Но потом врубился (видно, был уже предупрежден о возможной информации со стороны), повторил, запоминая, адрес, бросил: «Едем!» — и отключился.

…Если схрон внутри — сделать уже ничего нельзя, если во дворе — что-то сделать еще можно. Главное — чтоб убийца не успел вооружиться. Его оружие где-то здесь, это ясно. Что ж, работаем вариант «Двор».

И Петр легко перемахнул через метровую ограду и очутился внутри, в замкнутом пространстве. Небольшой дворик был пуст — если не считать трех высоких мусорных баков и двух ящиков, сколоченных из неструганых досок, набитых каким-то тряпьем. Мятный холодок где-то возле желудка ясно указал Петру напрямую и безусловную опасность для жизни. И тут же кто-то внутри него, но, пожалуй, теперь ближе к голове, чем к желудку, произнес то ли отцовским голосом, то ли голосом самого Петра: «Ну что ж, Петушок, — дело военное!»

А в это самое время в трактире еще более сильный страх, только не за себя, а за Петра сковал Тома, но тоже не лишил его воли к действиям. Поэтому второй его звонок был Часовому. Тот ответил коротко:

— Я рядом. Сейчас буду.

У него, Том знал, при себе оружие. А это уже совсем другое дело. (Том в течение одного дня будто повзрослел на несколько лет и мыслил непривычными для себя категориями.) Получалось, Петру надо будет продержаться всего несколько минут. Но хорошо известно, что лишить человека жизни можно и за секунды.

Двинуться на помощь другу детства Том не мог. Во-первых, он мало чем помог бы Петру — скорей уж был риск помешать, лишить свободы действий. А во-вторых, именно сюда с минуты на минуту должны ворваться те, кого он вызвал, и нужно будет сразу указать им направление.

Потекли минуты. Бармен за стойкой продолжал сосредоточенно протирать кружки. Второй, лысоватый, не появлялся.

…Харону, вышедшему во двор, сразу бросился в глаза стоящий внутри ограды тот самый подросток, который только что вышел из трактира. Он сделал два шага к нему.

— Тебе чего тут надо, а? Вали отсюда!

И вдруг, к своему удивлению, Петр услышал свой голос — прежде чем успел сообразить, что сказать:

— А вы что мне тыкаете? Что-то не припомню, когда мы с вами на брудершафт пили!

К этому моменту Петр уже интуитивно понял — или почувствовал, — что у Харона оружия еще нет. И что это, несмотря на мощную мускулатуру Харона, очевидную в любой одежде, все-таки несколько уравнивает их шансы — у обоих по две руки и по две ноги, не больше и не меньше. И Петр понял — Харон не может при нем достать оружие из тайника: по-видимому, для этого надо повернуться к нему спиной, а Харон этого делать не хочет. И Петр приготовился защищаться. Автоматически он принял стойку, повернулся к противнику левым боком, правую ногу чуть отставил назад, прикрыл локтями ребра.