Дела и ужасы Жени Осинкиной

Гость не знал, кто у Вани отец. А хозяева постарались быстро сменить тему. Но не запомнить колоритный обмен репликами было невозможно.

И вот вчера, накануне своего выходного дня, отец вечером пришел с сослуживцами. Сразу сели выпивать. Отец не знал, что Иван дома, и говорил громко.

— Последние дни орлы наши что-то совсем мышей не ловят!

— Если мышей — то почему орлы? Коты, значит… — пьяно возразил один из гостей.

— Почему — коты? А мышь-полевка? Орлы ее очень даже приветствуют.

После короткой дискуссии насчет фауны отец сказал:

— А один, они рассказывают, им так загнул: «Вы что, ребята, берега попутали?» И будто бы из аппарата нашего полномочного… Так пустые к нам вечером и подъехали.

— Да ты слушай их больше! Ловчат, скрытничают…

Затихли. Только слышен был звон стопок и кряканье. А у Ивана на несколько мгновений будто остановилось сердце.

Он не спал всю ночь. Ему казалось, что за эту ночь он стал старше на много лет. А наутро решил уйти из дома. Мачеха о нем не пожалеет. Хоть он и звал ее по просьбе отца мамой, матерью ему она стать не захотела или не смогла. Жалко ему было только младшего брата. «Сделают из него такого же вора», — горько думал Ваня.

Глава 12. Урал. Европа и Азия

Женя между тем пересекала Ульяновскую область.

— Слышь, Калуга, что тут, мужики совсем, что ли, завили горе веревочкой — уже не сеют, не пашут?

Саня, с виду небрежно, еле касаясь, держа руль, изумленно озирался по сторонам.

Зрелище и правда было странное.

На протяжении всего пути по области вокруг были видны только заросшие лебедой поля. Хотя, как помнила Женя из географии, область входила в полосу черноземья. Как же можно было бросать незасеянной такую землю?

— Калуга, глянь — тыщи гектаров не засеяны!

— Санек, тут же и покосы хорошие — луга вон какие! А трава перестоялась, теперь уж не скосишь. Да что они, скотину, что ли, не держат?

Остановились заправиться; вышла и Женя — как всегда, постоять хоть по минуте на каждой ноге, подняв другую повыше, и сделать несколько приседаний на растяжку. Леша-Калуга говорил с заправщиком:

— А чего — вы скотину не держите?..

— Почему не держим? Держим.

— А чего ж траву не косите?

— А попробуй покоси — сразу под суд попадешь. Не дают никому.

— Кто не дает-то?

— Начальство. Власти.

— А сами чего ж не косят?

— Говорят — денег нет.

Переехали реку Ардовать, затем Сызранку — 35 километров до Сызрани, 240 — до Самары. Пошли пологие всхолмия, простертые до самого горизонта. Жене казалось, что и дышится здесь по-другому, чем в Москве, — полной грудью. Как будто открывавшиеся просторы расширяли ее грудную клетку.

Спустя час езды от Самары дорога начала нырять и взмывать гораздо чувствительней, чем перед Мордовией. Сначала мягкие всхолмия накатывали на равнину, а потом все выше вздымались рыжие холмы, становились все круче и прорезались оврагами. Это были отроги Урала.

Уже темнело, и Жене было обидно, что она не увидит, как начинается Урал — через двести километров, как сказал Саня. На минуту остановились почти в полной уже темноте — и вдруг справа из леса послышался страшный крик.

Кричала девушка. Тут они разглядели, что впереди на дороге стоят два мотоцикла — без людей. Один с коляской. Саня и Леша, не раздумывая, выскочили одновременно из двух передних дверец и, крикнув Жене: «Из машины никуда!», оба кинулись в лес.

И очень скоро из леса донеслись уже другие крики, не женские, а мужские. Что там происходило, Женя, конечно, не видела.

А там было четверо не то чтобы пьяных, но отнюдь не трезвых местных парней. Младшему двадцать, старшему — двадцать четыре. Когда первого же Саня одним пинком сбил с ног, а второй от удара Леши в скулу отлетел и, стоя на четвереньках, стал выплевывать зубы, раздался ровный голос Калуги:

— Все отслужили?

Кто-то пролепетал:

— Все…

— Значит, родине урона не нанесем, — удовлетворенно подхватил Саня, сделал захват и дернул самому крупному, который только что прижимал вырывавшуюся девушку к земле, руку из плеча. Тот завыл.

Оставив всех четверых на лужайке под деревьями в лежачем положении и пообещав на обратном пути подъехать и добавить, приятели вывели из леса рыдающую девушку, на которой были джинсы, выпачканные в земле, и в клочья разорванная блузка. Они посадили ее назад к Жене и уселись сами.

— Куда едем? — коротко спросил Леша.

— Я в Похвисневском районе живу… Далеко, пятьдесят километров… — девушка говорила еле слышно, уткнув лицо в ладони.

— А сюда-то тебя как занесло?

— А у нас клуб не работает… На дискотеку только в Клявлино ездим…

— А чего ж с четырьмя пьяными поехала? Они ваши, что ли?

— Похвисневские… Они когда сюда ехали, не пьяные были… Тут напились…

— Так ты что села-то к ним? Не понимала, что ли?.. — не выдержал Леша. — Тебе лет-то сколько?

— Шестнадцать… А как мне домой добираться? — и девушка опять горько-горько заплакала. — Пятьдесят километров пешком-то не пройти…

Тут заговорила Женя, до этого слушавшая разговор, вдавившись в угол сидения, с расширенными от жалости к девушке глазами.

— Ты в школе учишься? А как тебя зовут?

— В одиннадцатый пойду… Оля…

— А что, Оля, у вас там хороших мальчиков совсем нет?

— Так пьют же все! — выкрикнула Оля, не переставая плакать уже навзрыд. — С десяти лет уже все пьют! Моя подружка в восемнадцать лет замуж вышла — полгода назад… Со школы дружили… Так он ее уже бьет!

Всю недолгую оставшуюся дорогу Оля проплакала. Сквозь горькие слезы она рисовала безрадостную картину жизни девушек в ее поселке и в селах вокруг. Из ее рассказа вытекало, что никакой надежды у них не было — иной жизни, кроме как со спившимися или спивающимися мужьями, будущее не сулило. Только те, кто уезжали в город, могли на что-то рассчитывать. Но это мало кому удавалось и не всегда хорошо кончалось.

Женя примолкла. В Москве, среди книг, телефильмов «про любовь», рассказов маминых подруг про чьи-то трогательные романы и удачные браки (может, про другие случаи при ней просто не говорили?) будущее выглядело иначе.

Глядя на полосочки, оставшиеся от Олиной блузки, — девушка придерживала их руками на груди, — Женя представила, как Оля появится в таком виде перед своей мамой, и попросила Саню остановиться. В багажнике она распатронила свою сумку и нашла для тоненькой Оли подходящий салатовый топик. Та тут же за багажником и переоделась, благодарно поцеловав Женю в щечку.

Они высадили зареванную Олю у ее калитки и двинулись дальше.

Ночью проехали Татарстан и Башкортостан — Женя их так и не увидела: она сладко спала, уютно свернувшись на заднем сиденье. Длинные ноги ей не мешали — подтянутые к животу, почему-то нисколько не затекали.

В шесть утра по московскому времени (в восемь по местному) все плавало в молоке тумана. Въезжали на Урал, но видна была только дорога впереди, и то несколько метров. Водители поставили машину на обочину и проспали три часа.

В полдень по-местному Урал открылся взорам, залитый солнцем. Справа внизу был город со сказочным названием Сим. И над ним, высоко над обрывом, под которым он простерся, парили черные, как копоть, коршуны. Проехали первый перевал. Справа от дороги стояли заброшенные фермы с обнаженными стропилами.

«Усть-катавский лесхоз» — на вывеске был изображен олень. «Катав-Ивановск». «Усть-Катав. Основан в 1758». Справа — маленькие поля, картофельное и капустное.

За рулем сидел теперь Леша. Саня взял мобильник, лежавший на панели прямо над коробкой скоростей (единственное, как объяснил он Жене, неподвижное место в машине), и набрал номер.

— Здравия желаем, товарищ генерал-лейтенант. Выполняем задание. Идем по Уралу. Обстановка штатная. Рады стараться, товарищ генерал-лейтенант.