Смертельный рай

Снаружи детский плач был слышен намного громче.

Морин решительно пересекла газон между садовыми фонарями и перешагнула бордюр из железнодорожных шпал. Она впервые оказалась на участке Торпов, и ей отчего-то стало не по себе. Территория за домом была огорожена, но сквозь щели в заборе Морин заметила японский садик, о котором рассказывал Льюис. Японская культура была его увлечением, и он перевел несколько великих поэтов, авторов хайку. Он назвал несколько имен, которых она никогда прежде не слышала. Садик выглядел мирно и безмятежно. Во время того ужина Льюис рассказал историю о наставнике дзен, который велел ученику привести в порядок его сад. Ученик потратил на это целый день, собирая засохшую листву, подметая и чистя каменные аллейки, разравнивая граблями песок. Наконец учитель пришел взглянуть на результаты его трудов. «Хорошо?» — спросил ученик, показывая на тщательно убранный сад. Но наставник отрицательно покачал головой, затем поднял горсть камешков и разбросал их по ровному песку. «Вот теперь хорошо», сказал он. Морин вспомнила веселые искорки в глазах Льюиса, когда тот рассказывал эту историю.

Она поспешно двинулась вперед, слыша все более громкий крик ребенка. Прямо перед ней была кухонная дверь Торпов. Морин подошла к двери, предусмотрительно изобразив на лице лучезарную улыбку, и отодвинула ширму. Она постучала, но после первого толчка дверь открылась сама.

Морин шагнула в дверь.

— Эй! — крикнула она. — Линдси? Льюис?

Здесь, в доме, детский плач буквально разрывал уши. Она даже представления не имела о том, что младенец может кричать столь громко. Где бы ни были родители, они наверняка не слышали Морин. Как они могли не замечать этого шума? Может, они в душе? Или занимаются страстным сексом? Она неуверенно огляделась вокруг. Кухня была прекрасна — профессиональное оборудование, блестящие черные шкафчики. И пуста.

Дверь вела прямо в освещенную лучами утреннего солнца столовую. Ребенок был там, в сводчатом коридоре между столовой и каким-то другим помещением, которое, судя по виду, могло быть гостиной. Девочка была крепко привязана к высокому стульчику, лицом к комнате. Личико ее посинело от плача, щеки были залиты слюной и слезами.

Морин бросилась к ней.

— Ох, бедняжка. — Неловко балансируя тарелкой с печеньем, она нашла салфетки и начала вытирать лицо малышки. — Ну все, все.

Но ребенок не переставал плакать, размахивая кулачками и безутешно глядя прямо перед собой.

Морин потребовалось некоторое время, чтобы полностью вытереть личико девочки. От крика у нее звенело в ушах. Лишь когда она убрала салфетку в карман джинсов, ей пришло в голову взглянуть туда, куда смотрела малышка, — в гостиную.

В то же мгновение плач ребенка и звон упавшей тарелки с печеньем потонули в пронзительном вопле Морин.

2

Кристофер Лэш вышел из такси на заполненную людьми Мэдисон-авеню. В последний раз он был в Нью-Йорке полгода назад и, похоже, успел за эти месяцы отвыкнуть от него. Он вовсе не скучал по выхлопным газам стоящих в пробках автобусов, забыл неприятный запах гари вокруг уличных ларьков с кренделями. Толпы прохожих, бормочущих что-то в мобильные телефоны, сердитый рев автомобилей и грузовиков — все это напоминало ему лихорадочную суету колонии муравьев под поднятым камнем.

Крепче сжав кожаную сумку, он вышел на тротуар и проворно смешался с толпой. Он уже давно не держал эту сумку в руках, и она казалась ему теперь тяжелой и неудобной.

Он пересек Пятьдесят седьмую улицу, позволив людскому потоку нести себя, а потом свернул на юг. Еще один квартал, и толпа несколько поредела. Он перешел через Пятьдесят шестую, после чего остановился в пустой подворотне и, осторожно поставив сумку между ног, посмотрел вверх.

На другой стороне улицы поднималось к небу высотное здание. На нем не было ни таблички с номером, ни названия, сообщающего, что там находится. Вполне хватало фирменного логотипа, который, благодаря бесчисленным хвалебным репортажам, стал почти столь же известным символом Америки, как золотые дуги «Макдоналдса»: изящный вытянутый символ бесконечности прямо над входом в здание. На половине его высоты имелся уступ, а еще выше ажурная конструкция, окружающая небоскреб, словно лента, отделяла несколько последних этажей. Впрочем, подобная простота выглядела обманчиво. Цвет здания придавал ему ощущение глубины, словно лакированное покрытие самых роскошных автомобилей. В новейших учебниках архитектуры этот небоскреб называли «обсидиановым», но определение было не вполне верным; казалось, будто он излучает теплое сияние, на фоне которого соседние постройки выглядели холодно и мрачно.

Оторвав взгляд от фасада, Лэш достал из кармана пиджака фирменный бланк. Надпись в заголовке рядом с символом бесконечности гласила: «Корпорация „Эдем“», внизу стояла печать «Курьерская доставка». Он снова перечитал короткое письмо.

«Уважаемый доктор Лэш!

Мне понравился наш сегодняшний разговор, и я рад, что вы можете безотлагательно с нами встретиться. Ждем вас в понедельник в 10.30 утра. Пожалуйста, предъявите приложенную визитку сотруднику охраны в вестибюле.

С уважением,

Эдвин Мочли, директор вспомогательной службы».

Не получив от повторного прочтения никакой новой информации, Лэш убрал письмо в карман.

Подождав, пока сменится сигнал светофора, он поднял сумку и перешел улицу. Небоскреб располагался на некотором удалении от тротуара, что создавало некий оазис спокойствия. Мраморные сатиры и нимфы в фонтане плясали вокруг какой-то сгорбленной фигуры. Лэш с любопытством посмотрел на скульптуру сквозь туман водяных брызг, но так и не смог понять, мужская это фигура или женская.

Вращающиеся двери за фонтаном постоянно пребывали в движении. Лэш снова остановился, внимательно наблюдая за людьми — почти одни входящие. Скоро половина одиннадцатого, так что это не могут быть сотрудники. Нет, наверняка это клиенты, вернее, потенциальные клиенты.

Пройдя в большой просторный вестибюль, Лэш опять остановился. Стены были из розового мрамора, рассеянный свет создавал ощущение необычного тепла. Посередине находилась стойка администратора, того же обсидианового цвета, что и само здание. У стены справа, за пропускным пунктом, располагались лифты. Мимо Лэша тянулся нескончаемый поток посетителей — толпа людей разного возраста, расы, роста, телосложения. Все выглядели полными надежды, возбужденными, слегка взволнованными. В воздухе почти физически чувствовалось напряжение. Одни клиенты направлялись в дальний конец вестибюля, где двойные эскалаторы поднимались к широкому сводчатому проходу с неброской надписью золотыми буквами над ним: «Обслуживание кандидатов». Другие шли к ряду дверей под эскалаторами с надписью «Прием заявлений». Третьи поворачивали налево, где Лэш заметил оживление и феерию красок. Он с любопытством подошел ближе.

Во всю высоту стены, от пола до потолка, располагались бесчисленные плазменные экраны. На каждом из них человек что-то говорил в камеру. Тут были мужчины и женщины, старые и молодые. Лица настолько различались, что Лэш несколько мгновений не мог найти между ними ничего общего. Потом он понял — на всех лицах сияли безмятежные улыбки.

Он присоединился к толпе, стоящей перед стеной в немом восхищении. Слышался шум множества голосов, вероятно доносящихся из скрытых между экранами громкоговорителей. Впрочем, благодаря какому-то фокусу с воспроизведением направленного звука он мог с легкостью выделить отдельные голоса и связать их с лицами на мониторах. «Моя жизнь полностью изменилась», — говорила симпатичная молодая женщина на одном экране, будто обращаясь прямо к Лэшу. «Если бы не „Эдем“, не знаю, что бы я делал, — сказал ему мужчина на другом, загадочно улыбаясь, словно ему была известна некая тайна. — Все стало иначе». Еще на одном мониторе голубоглазый блондин с лучезарной улыбкой произнес: «Это самое лучшее из всего, что я когда-либо сделал. И точка».