Танец смерти

Послышались одобрительные возгласы, только Эштон был не согласен: он скрестил на груди руки и презрительно фыркнул.

– Я в числе тех, кто не согласен с содержанием статьи.

Ну вот, начинается, подумала Марго.

– И дело тут не в собственности. Кто, например, владеет «Давидом» Микеланджело? Если бы итальянцам захотелось вдруг разбить мраморную статую и сделать из нее плитку для ванной комнаты, можно было бы с этим согласиться? Если бы египтянам пришло в голову снести пирамиды и устроить на их месте автомобильную стоянку, как бы к этому отнеслись? Они владеют ими? А если греки продадут Парфенон владельцам казино в Лас-Вегасе, скажете ли вы, что они имеют на это право?

Она помолчала.

– Ответ на поставленные мной вопросы может быть только один: нет. То, что я перечислила, принадлежит всему человечеству. Все это – высочайшие достижения человеческого духа, и их ценность закрывает все вопросы о собственнике. Так же обстоит дело и с масками Великой Кивы. Да, приобретя их, музей преступил этические нормы. Однако маски столь необыкновенны, столь ценны и великолепны, что вернуть их тано нельзя, потому что они навсегда исчезнут в темной пещере. Поэтому я скажу: публикуйте статью. Проведем дебаты. Но, бога ради, не возвращайте маски.

Она помолчала, поблагодарила за внимание и опустилась в кресло.

Марго почувствовала, что краска бросилась в лицо. Как бы ни было неприятно ей это признать, Нора Келли произвела на нее сильное впечатление.

Мензис искательно посмотрел на коллег, но не дождался дальнейших комментариев. Повернулся к Марго.

– Что-нибудь хотите добавить? Можете высказаться.

Она вскочила.

– Да, я хотела бы возразить доктору Келли.

– Пожалуйста.

– Доктор Келли не заметила одну существенную деталь: маски – религиозные объекты, в отличие от всего того, что она перечислила.

Нора тоже немедленно оказалась на ногах.

– Разве Парфенон не храм? А Давид – не библейский герой? А пирамиды – не священные могилы?

– Я вас умоляю, сейчас это уже не религиозные объекты. Никто не приносит к Парфенону жертвенных животных!

– Я с вами совершенно согласна. Эти объекты переступили свою первоначальную, исключительно религиозную функцию. Сейчас они принадлежат всем, вне зависимости от религии. То же и с масками Великой Кивы. Возможно, индейцы создавали их ради отправления религиозных ритуалов, но сейчас они принадлежат миру.

Марго чувствовала, что вся горит.

– Доктор Келли, на мой взгляд, ваша логика уместна в старшем классе школы на уроке философии, а не на собрании антропологов самого знаменитого музея естественной истории.

Все замолчали. Мензис медленно повернулся к Марго, уставился на нее голубыми глазами. Брови его недовольно сдвинулись.

– Доктор Грин, страсть в науке – чудесное качество. Но в то же время мы обязаны соблюдать корректность.

У Марго пересохло горло.

– Да, доктор Мензис.

Лицо ее горело. Как позволила она себе такую вольность? Она не смела поднять глаза на Нору Келли. Не хватает ей нажить врагов в собственном отделе.

Кураторы нервно закашляли, кто-то тихо перешептывался.

– Очень хорошо, – голос Мензиса звучал так же спокойно, как и в начале собрания. – Я узнал мнения обеих сторон. Похоже, мы поделились поровну. Я пришел к собственному решению.

И молча обвел группу глазами.

– Директору я выскажу две рекомендации. Первое: статья должна быть опубликована. Посоветую Марго начать общественные дебаты в лучших традициях журнала «Музееведение».

Набрал в грудь воздуха.

– Вторая рекомендация: маски должны быть возвращены тано. Незамедлительно.

Наступила звенящая тишина. Марго едва могла поверить своим ушам – Мензис стопроцентно на ее стороне. Она победила. Украдкой взглянула на Нору. Лицо женщины раскраснелось от волнения, как у нее самой.

– Этика нашей профессии ясна, – продолжил Мензис. – Правило гласит... я процитирую: «Главная ответственность антрополога – перед людьми, объектом его исследования». Не могу выразить, как горько мне сознавать, что музей лишится этих масок. Но я вынужден согласиться с доктором Грин и доктором Уонг: если мы взяли себе за правило придерживаться этических норм, то мы обязаны вернуть маски. Да, момент для нас очень неблагоприятный, у нас возникнут огромные проблемы с выставкой. Прошу прощения, Джордж, ничего не поделаешь.

– Но урон антропологии, миру... – начала Нора.

– Я сказал то, что должен был сказать, – ответил Мензис, голос его звучал грустно. – Собрание закончено.

Глава 18

Билл Смитбек завернул за угол, остановился, облегченно вздохнул. Он заметил, что дверь кабинета Фентона Дэйвиса в дальнем конце коридора открыта, и фигура Брайса Харримана там не маячит. Вообще-то, Смитбек целый день его сегодня не видел, и потому к кабинету Дэйвиса он направился пружинящей походкой, потирая руки, со злорадством предвкушая поражение своего врага. Харриман так хотел заграбастать дело Хулигана. Что ж, пускай забирает. В ретроспективе эта история для «Таймс» слишком мелка: не дело, а какой-то водевиль. Пожалуй, и лучше, если она останется Харриману – тем более что совсем недавно он работал в «Пост». Такая тема как раз по нему.

Смитбек довольно хихикнул.

А вот он займется настоящим делом, убийством Дучэмпа. Кому, как не ему, освещать такую историю – необычную, захватывающую, возбуждающую. В городе она сейчас у всех на устах: спокойного, милого художника по неизвестной причине заставили повеситься на окне собственной квартиры, в результате чего он свалился с двадцать четвертого этажа на стеклянную крышу манхэттенского французского ресторана. Причем все это произошло при свете дня, на глазах у сотен свидетелей.

Возле кабинета Дэйвиса Смитбек немного притормозил. По правде сказать, этих многочисленных свидетелей оказалось страшно трудно найти, и поэтому ему приходилось довольствоваться официальными данными полиции да тем, что удавалось узнать из конфиденциальных источников. И все же он своего добьется. Нора была права, когда говорила, что он всегда доводит дело до конца. Как хорошо она его понимала. Ему надо добраться до подноготной, использовать все возможности. Он понимал, почему Дэйвис пригласил его: редактор хотел получить информацию. Не страшно, он скажет Дэйвису, что проверяет данные, полученные из конфиденциальных источников. Потом снова отправится на перекресток Бродвея и 65-й стрит: копов там сегодня не будет, и никто ему не помешает. Затем поедет в полицейский участок, потолкует со старым дружком, вытянет из него информацию до последней крошки. Нет, поправил он сам себя, крошки – не то слово. Крошки пусть подбирают другие репортеры, Смитбек отыщет целый пирог и съест его сам.

Радуясь своему умению находить метафоры, он вошел в приемную. Секретаря не было на месте. Поздний ланч, подумал Смитбек. Шагнул вперед, ощущая себя асом до кончиков ногтей, поднял руку, чтобы постучать по открытой двери кабинета.

Дэйвис сидел за заваленным столом, словно Будда, – маленький, совершенно лысый, с изящными маленькими ручками, которые, казалось, постоянно совершали какие-то движения: приглаживали галстук, играли с карандашом, проводили пальцем по бровям. Редактор предпочитал голубые рубашки с белыми воротниками и галстук-бабочку. Голос у него был высокий, мягкий, манеры женственные. Тот, кто видел его впервые, думал, что имеет дело со слабовольным человеком. Но Смитбек уже знал, что это не так. Чтобы стать редактором «Таймс», нужно, чтобы в твоих венах текло несколько пинт крови барракуды. Дэйвис был так мягок в обращении, что порой ты и глазом не успевал моргнуть, а тебя уже выпотрошили. Своих карт он никому не раскрывал, слушал больше, чем говорил, и никто не знал, что он на самом деле думает. С репортерами он не фамильярничал, с другими редакторами не якшался и, казалось, предпочитал пребывать в одиночестве. В его кабинете был только один стул для посетителей, и обычно на нем никто не сидел.