Обреченное королевство

— Я не могу спасти их, Сил, — с болью в голосе прошептал Каладин.

— Ты уверен?

— У меня не получалось, много раз.

— И ты думаешь, что не получится и сейчас?

— Да.

Она помолчала.

— Хорошо, — наконец сказала она. — Допустим, что ты прав.

— Тогда зачем сражаться? Я сказал себе, что попробую, последний раз. Но опять потерпел поражение, и раньше, чем начал. Спасти их невозможно.

— А разве сама борьба ничего не значит?

— Да, если им предназначено умереть. — Он потупился.

И тут у него в ушах зазвучали слова Сигзила.

Жизнь перед смертью. Сила перед слабостью. Путь перед целью.

Каладин взглянул наверх, на узкую полоску неба. Как далекая река с чистой голубой водой.

Жизнь перед смертью.

Что они хотели сказать? Человек должен искать жизнь, а потом уже смерть? Банально. Или они имели в виду что-то другое? Что жизнь приходит перед смертью? Опять банально. И, тем не менее, эти простые слова что-то говорили ему. Смерть придет, шептали они. Смерть придет ко всем. Но жизнь приходит раньше. Храни ее.

Смерть — место назначения. Цель. Но путь — это жизнь. Вот что важно.

Холодный ветер пробежал по каменному коридору, омыл его, принес запах свежести, унес зловоние гниющих трупов.

Мостовики не нужны никому. Никто не заботится о темноглазых, находящихся на самом дне. И, тем не менее, ветер шептал ему, опять и опять.

Жизнь перед смертью. Жизнь перед смертью. Живи, прежде чем умрешь.

Нога ударилась обо что-то. Он нагнулся и поднял его. Маленький камень. Едва различимый в темноте. Он знал, что происходит с ним: меланхолия, приступ отчаяния. Она часто нападала на Каладина, главным образом в недели Плача, когда облака закрывали все небо. Тогда Тьен пытался приободрить его, помочь сбросить с себя отчаяние. И Тьену это всегда удавалось.

С того времени, как он потерял брата, справляться с приступами стало тяжелее. Он стал ходячим трупом; не о ком заботиться — нечего отчаиваться. Лучше уж не чувствовать ничего, чем чувствовать только боль.

Я потеряю их всех, подумал Каладин, крепко зажмуриваясь. Почему я должен пытаться?

Разве он не дурак, пытающийся удержать их? Если бы он победил, хотя бы однажды! Этого бы хватило. Если бы он поверил, что может помочь, что в мире существуют пути, ведущие не в темноту, он мог бы надеяться.

Ты обещал себе, что попробуешь, в последний раз, подумал он. Они еще не мертвы.

Еще живы. Пока.

Есть еще кое-что, что можно попробовать. То, что всегда пугало его. Каждый раз, когда он пытался сделать так, терял все.

Перед ним стоит несчастный человек. И предлагает освобождение. Апатию. Неужели Каладин действительно хочет опять стать ходячим трупом? Ложный побег. Не защитит ни от чего. Он будет все глубже и глубже погружаться в апатию, пока самоубийство не станет лучшим выходом.

Жизнь перед смертью.

Каладин встал, открыл глаза, выпустил из рук камень. И медленно вернулся к свету факелов. Бригадники посмотрели на него, не переставая работать. Некоторые насмешливо, некоторые сомневаясь, другие ободряюще. Камень, Данни, Хоббер, Лейтен. Они верили в него. Он пережил шторм. Одно чудо уже есть.

— Есть еще кое-что, что можно попробовать, — сказал Каладин. — Но, скорее всего, в результате нас убьет собственная армия.

— Нам все равно подыхать, — заметил Карта. — Вы сами сказали. — Некоторые бригадники кивнули.

Каладин глубоко вздохнул.

— Мы должны попытаться убежать.

— Но военные лагеря хорошо охраняются, — возразил Безухий Джакс. — И мостовикам не разрешают выходить без надзора. Они знают, что мы сбежим.

— Мы умрем, — мрачно сказал Моаш. — До цивилизации много миль. Здесь нет ничего, кроме большепанцирников, и нет укрытия от сверхштормов.

— Я знаю, — сказал Каладин. — Но либо это, либо стрелы паршенди.

Люди замолчали.

— Каждый день мы будем грабить трупы, — сказал Каладин. — И они не посылают с нами никого, потому что боятся скальных демонов. Большинство работ мостовиков служат одной цели — занять наше время, отвлечь от ожидающей нас судьбы, так что мы можем приносить обратно не слишком много трофеев.

— Ты думаешь, что мы можем выбрать одну из этих расщелин и ускользнуть? — спросил Шрам. — Они пытались составить карту. Команды никогда не выходили по другую сторону Равнин — их убивали скальные демоны или вода сверхштормов.

Каладин тряхнул головой.

— Нет, я предлагаю кое-что другое. — Он ударил ногой по предмету, лежавшему на земле перед ним, — упавшему копью. Копье полетело к Моашу, который, удивленный, поймал его.

— Я могу научить вас им пользоваться, — тихо сказал Каладин.

Люди молча глядели на оружие.

— Что это нам даст? — спросил Камень, забирая копье у Моаша и внимательно оглядывая его. — Мы не можем сражаться с армией.

— Нет, — сказал Каладин. — Но, если я обучу вас, мы сможем напасть на стражников у ворот, ночью. Мы сможем пробиться наружу. — Каладин посмотрел на них, встретившись глазами с каждым. — Как только мы освободимся, они пошлют за нами солдат. Садеас не допустит, чтобы какие-то мостовики, убив его людей, безнаказанно скрылись. Будем надеяться, что он недооценит нас и вышлет маленькую группу. Если мы и их сумеем убить, то сможем уйти достаточно далеко и спрятаться. Очень рискованный план. Садеас сделает все, чтобы поймать нас, и, скорее всего, отправит в погоню целую роту. Шторм его побери, но нам вряд ли удастся даже выйти из лагеря. Но это хоть что-то.

Он молчал, пока мостовики обменивались неуверенными взглядами.

— Я с тобой, — сказал Тефт, выпрямляясь.

— И я, — шагнул вперед приободрившийся Моаш.

— И я, — сказал Сигзил. — Лучше мне плюнуть в лица алети и умереть от их мечей, чем оставаться рабом.

— Ха! — сказал Камень. — Я приготовлю вам столько еды, что вы будете убивать с полным желудком.

— А ты не будешь сражаться вместе с нами? — удивленно спросил Данни.

— Ниже меня. — Камень задрал подбородок.

— Ну, а я буду, — сказал Данни. — Я с вами, капитан.

Заговорили и другие, каждый вставал, некоторые уже подобрали копья с земли. Они не кричали от возбуждения и не ревели, как некоторые отряды, которые Каладин вел. Они — рабы и низко стоящие рабочие — боялись самой мысли о восстании. Но хотели.

Каладин шагнул вперед и начал обрисовывать план.

Глава сорок четвертая

Плач

Пять лет назад

Каладин ненавидел Плач. Он знаменовал конец старого года и начало нового, четыре недели дождя, беспрерывно лившего с мрачных небес. Никогда яростного, никогда страстного, как сверхшторм. Медленного, непрекращающегося. Как кровь умирающего года, делающего последние спотыкающиеся шаги к поворотному знаку. Остальные сезоны уходили и приходили совершенно непредсказуемо, но Плач всегда возвращался в то же самое время, каждый год. К сожалению.

Каладин лежал на скошенной крыше своего дома в Хартстоуне. Рядом стояло небольшое ведро смолы, прикрытое куском дерева. Оно было почти пусто — он закончил конопатить крышу. Плач — не самое лучшее время для такой работы, но что делать, если крыша постоянно протекает. Они просмолят ее заново, когда Плач закончится, но по меньшей мере следующие несколько недель ему не придется раздражаться при виде ручейка, льющегося на обеденный стол.

Он лежал на спине, глядя в небо. Возможно, надо спуститься и уйти внутрь, но он уже и так промок. Он остался. Чтобы посмотреть и подумать.

Рядом с городом расположилась еще одна армия. В эти дни их было много — они часто шли именно в Плач, чтобы запастись припасами и перейти на новые поля сражений. Редкий случай, Рошону довелось приветствовать знаменитого военачальника: сам сверхмаршал Амарам, вероятно далекий родственник Рошона, глава обороны алети в этом районе и самый известный из всех воинов, оставшихся в Алеткаре; большинство остальных сражалось на Разрушенных Равнинах.