Дмитрий Донской

– Время к весне, – сказал Олег. – Пора думать, как камень класть будем.

– По всему ль городу сразу? – спросил Кирилл. – Может, с башен начнем?

Олег промолчал. Потом, будто в раздумье, полюбопытствовал:

– Где б ты думал поставить мне терем? Тут будто шумно – от площади недалеко. Мне б где-нибудь потише место выбрать.

– А на углу, над Трубежом, высокое место. Оттуда и Оку видать.

– Ты мне обскажи, как ставить терем. Чтоб, как уговорились, хорош был.

– Как у патриарха на Босфоре поставим.

– Так гляди: завтра спрошу. Обмысли.

– Сделаю, княже.

Ранние сумерки уже погасили свет в маленьких окнах. Зажгли свечу, у икон теплились лампады. Нежный туманный и теплый свет наполнил горницу.

Когда Кирилл собрался идти, Олег сказал:

– Людям скажи, чтоб камень везли в тое место, где ты покажешь складывать.

– Да ведь там, где кладут, башни станут. Чего ж его с места на место переволакивать?

– Пущай переволокут. Об башнях разговор в другой раз будет.

– Велю, княже. Пущай.

Бернаба прошел с Кириллом в сени.

– Ты не гневись, Кирилле. Все недосуг до тебя зайти. Андрейка растет?

– Да что ему подеется! Балует.

– Снеси ему.

Бернаба дал золотое яблоко, покрытое толстой, как у кабана, кожей.

– Отколь сей плод?

– С Орды князь получил.

– С Орды?

– Он уж с Покрова с Мамаем перекликается. Дружбу завести норовит. Сам в Орду ехать хочет.

– Чего?

– Силу за ней чует. Мамай заколол хана Махмета. Вроде хана стал.

Слыхал?

– Сам?

– Теперь у Орды – сильный хозяин.

– А ты об нем не заскучал?

– Я – Олегов. – Хитришь… Теперь Олег уж не под татар ли стать думает?

– Да если б великим князем остаться, то и под Ордой бы сел.

– Не твои ль в том хлопоты?

– А ты сей разговор забудь.

– Может, ему ордынским обликом терем удумать? Я таких строек не строил.

– Строй, как уговор был. Ему и Византия снится.

– Гляди сам. Чтоб потом не перемышлять.

И уже пошел было, да спохватился:

– Слышь, Бернаба!

– Что ты?

– Чего ж это он терем ставить прежде башен выдумал? Со стен бы начать, город крепить, а с теремом успелось бы.

– А ты ставь, как велят. Ты весь – в его милости. Нечего поперек идти.

– Ой, не твои ль тут хитрости?

– А мне чего хитрить? Олегу служу, об его удобстве забочусь.

Кирилл пошел по темному городу. В окне у великого князя по-прежнему светлым туманом горел огонь. Захолодало, дул студеный ветер, небо вызвездило, сапоги скользили по оледенелым тропкам.

На площади пылал костер.

Вокруг костра сидели, укутавшись в тулупы, мужики, невдалеке под дерюгами и армяками стояли выпряженные лошади.

– Ночевать, что ль, тут удумали?

– А где ж? Прежнего-то города не стало: где и есть двор, под гостями али под монахами занято.

Другой примирительно сказал:

– Да нонече ночь, не сказать, что студена. Студеней того видывали.

Кирилл подошел к огню ближе, чтоб поглядеть приказчика и передать ему Олегов наказ. Один из мужиков обратился к белобородому крестьянину, усердно жевавшему корку беззубым ртом.

– Ты, дедок, сулил сказки сказывать.

– А морозно.

– Ежели длинна будет, мы по снежку попрыгаем, опять слушать подсядем.

– Да не. Длинную в тепле хорошо говорить. А тут другие надобны.

Все смолкли. Старик выплюнул корку на ладонь и всунул ее в карман.

Отодвинул овчину от лица и, оборотясь к огню, сказал:

– Был грецкий царь и богат и славен, да минуло сие. Вовсе захирела великая Византия. И вот сели греки думать, как им дела поправить. Ниоткули дары им не идут, податные народы отпали, стены в Цареграде обветшали, а чинить не на што. Вот, к примеру, у нас стены пожжены, а мы собрались да паче тех новые воздвигать будем. А там не то. И надумали греки, что никто столько денег не даст царю Константину, как Русская земля. Надобно, значит, опять зазывать русских паломников. А русские туда ходить стали неохочи – дорога длинна, через татар ходить боязно, а святыни и диковины у нас и свои завелись. И решили греки – чем заманить? Думали-думали и вспомнили – как кто из Руси ни придет, всяк спрашивает: а где, мол, у вас Вольгов щит прибит над воротами? А щит, может, и поныне б там висел, да ворота те давно изветшали и рассыпались, а новые построить денег нет. Вот и надумали греки хоть тесовые ворота соорудить и на них Вольгов щит прибить. Пускай, мол, русские приходят – дивуются. Хорошо. Поставили ворота…

– Выходит, дедко, на это нашли казны?

– Да не, из достушек слепили кое-как. Надо щит прибивать. А щит тот давно потерялся. Стали по городу русский щит искать. Великой переполох наделали: нету нигде щита. Николи греки русского оружия себе не добывали.

Вот у одной старухи спрашивают: "Нету ли у тебя, Василиса, русского щита муж-то твой родом с Киева?" "А может, и есть, – говорит старуха, поглядите на дворе". И видят: действительно, длинной, округлой, железной лежит в сарае. "То, – говорит старуха, – муж мой с Киева приволок".

Обрадовались греки: хоть одна будет у них теперь память о былой славе Вольгов щит.

– Хороша слава! Вольг-то их сперва раскрошил, а потом, чтоб о позорище помнили да смирно сидели, щит свой прибил…

– Ты молчи. Твой рассказ и я знаю. Прибили они это над воротами славу пустили. Приезжают али приходят из Москвы, от митрополита, люди.

"Во, – говорят греки, – Вольгов щит!" А москвитяне глянули да и ахнули: мы, мол, Византию чтим, а гляньте-ко, чем Вольг их победил; это ж корыто, из коего в Киеве гусей кормят!.. Тако греки свою древнюю славу подновили.

Морозные звезды в небесной синеве, ветер, взлохмативший на тулупах овчину и колыхающий пламень костра, снег, отразивший небесную синь, рыжие заиндевелые бороды мужиков и нежная даль Византии – все сплелось в голове Кирилла.

Дед снова жевал корку, а мужики разложили огонь пожарче и приноравливались вздремнуть вокруг костра – благо овчин вдосталь.

– Дедко, – спросил Кирилл, – от кого ты про ту Византию слышал?

– А тебе что?

– Полюбилось, как сказывал.

– А в лето я на Москву отседа товары возил. Там сказывали.

– Знать, московская сказка.

– Там слыхал. А ты бы шел себе спать.

– Да я уж иду.

– С богом.

Едва отошел, встретилась женщина, увязшая с головой в мужской тулуп.

Он бы прошел, но она окликнула:

– Никак, Кирша? Родной!

– Овдотьица! Отколе?

– У родных была.

– А идтить в эту пору одной не боязно?

– Бог не выдаст, свинья не съест.

– Смела!

– Такой уродилась.

– А ты будто бодрей стала.

– Дело одно надумала.

– Ну?

– Только чтоб промеж нас. В Орду пойду.

– Ты?

– Как потеплеет, так пойду. А не управлюсь, на ту весну непременно.

– Чего?

– Своих выкупать.

– У те затылок… как? Не горячий?

– Не смейсь!

– Да не, я не смеюсь.

– Ну то-то. Иди да помалкивай.

Он удивленно посмотрел ей вслед и пошел домой. Ворота были на запоре, он отодвинул потайной кол и протиснулся внутрь двора.

В избе горела свеча, и мальчик лежал на лавке, накинув на босые ноги курчавое овчинное одеяло.

– Чего не спишь?

– Дожидаюсь.

– Спал бы.

– Скушно.

– А не боязно?

– Не.

– Думал, что ль, об чем?

– Мать вспоминал.

– А ты не горюй. Ей теперь уже хорошо.

– А и себя жалко.

– Чего?

– Может, она обо мне плачет. Ночь ведь.

– Она теперь спит. В Орде тьма прежде нас наступает.

– Чего так?

– Спи. Так от бога.

– А ты?

– А мне подумать надо.

Кирилл взял с затопа уголек и сел за стол. От него отодвинулись и стены, и Рязань. На белой крышке стола сияло теплое море, в небе летели белые птицы, а между морем и небом он замыслил диковинный терем, и уголь в быстрых пальцах создавал тот терем на белых досках стола.