Дмитрий Донской

Все спешились. Владимир велел снять с князя доспехи. Сабур выхватил кинжал и мгновенно срезал ремни.

Тело Дмитрия, словно из тесной скорлупы, вышло из стальной темницы.

На белой рубахе нигде не виделось следов крови. Дмитрий был оглушен ударами, но вражеское оружье не смогло пробить русской брони.

Принесли родниковой воды из Смолки. Смочили голову, дали глотнуть.

– Глотнул!

И тотчас все смолкли, и воины попятились: Дмитрий открыл глаза.

Тяжело и сурово посмотрел он вокруг. – Государь! – кинулся к нему Владимир.

Дмитрий узнал его.

– Жив, государь?!

Дмитрий тревожно приподнялся. Владимир, схватив его руку, поднял князя:

– Митенька! Наша взяла, наша!

Дмитрий молчал, оглядывая собравшихся.

– Дайте коня…

Холмский быстро подвел своего, во многих местах захлестанного кровью.

– Сядь на сего, государь. Иного белого негде искать.

Дмитрий, шатаясь, подошел и тяжелой рукой взялся за высокую холку. Он постоял так, опустив голову, чувствуя, что земля колеблется, что конь как в тумане. И вдруг нашел равновесие, мгновенно сел в седло и улыбнулся.

Наконец ему стало легко, и огромная тяжесть, давившая ему грудь и плечи, свалилась.

– Спасибо вам, братья.

С коня он обнял севших в седла Ольгердовичей, Владимира, Холмского, воина Сабура и улыбающегося Григорья Холопищева.

Они поехали по просторному Куликову полю, по траве, озаренной багровым заревом заката. И ноги коня до колен взмокли и почернели от окровавленной травы.

Дмитрий помолчал над телами Белозерских. Столько раз с младенческих лет бывали они вместе, и вот сбылись их давние мечтанья померяться силами с извечным врагом.

Поцеловал мертвое, залитое кровью лицо Бренка:

– Знать, суждено тебе было пасть тут, меж Доном и Днепром, на поле Куликове, на речке Непрядве, на траве-ковыле. Положил голову за Русскую землю.

С Бренка сняли жесткий от крови, как кожух тяжелый, плащ великого князя, сняли панцирь и золоченый шелом. И Дмитрий обрядился в них.

Он обвел глазами широкое поле, всюду застланное телами, – белели холстинки одежд, поблескивало в багрянце зари тяжелое вооруженье. И страшно было слышать несмолкаемый вой, стоны и вопли. Видеть, как раненые ползут к нему из вечереющей черной травы.

– Простите меня, братья! Благословите нас!

Он подъезжал к знакомым телам. Останавливался, глядел в их потемневшие лица.

– Отплясался, Тимоша? – тихо спросил он и вспомнил его песни, улыбку и медведя.

– Тут один в беспамятстве есть! – сказали подошедшие воины. – По доспехам вроде как князь. А чей, не умыслим. Драгоценное жуковинье на Нем. С коня стало трудно различать лица. Дмитрий вплотную подъехал к Кириллу.

Чувствуя на себе взгляд Дмитрия, Кирилл открыл глаза, и взгляды их встретились. Тяжелый панцирь Кирилла, пробитый под грудью копьем, давил его. На голове чернела сабельная рана.

– Жив, княже? – спросил Кирилл и снова закрыл глаза.

– Срежьте ему ремни! – велел Дмитрий и сказал Владимиру:

– Никак не упомню, где я его встречал?

Заметив драгоценное кольцо на его руке, Дмитрий спросил:

– Кто ты? Почему я не знаю тебя?

– Знаешь, княже. Тайницкую башню те клал. А потом в бегах был, от гнева твоего таился.

– Тебя, что ль, покойник Михайло Ондреич искал по Боброкову жуковинью?

– Покойник? Значит, пал Михайло Ондреич?

Кирилл протянул руку:

– А жуковинье, вот оно. Не снимается!

– Оставь себе.

И велел воинам:

– Помогите ему.

И пошел уж было, да Кирилл позвал!

– Княже!

– Что ты, брате?

– Какие ж мы братья? Я во прахе лежу, а ты на коне скачешь. Любо те, что столько нас полегло?

– Немощен, а лют! Смири гордыню, бо смертный час лих и близок. Отныне жизнь повернула по-новому. Не для чего в нее старые грехи тянуть.

Отлежишься – еще будешь строить. Может, башни и не понадобятся, станем терема ставить без стен, без бойниц, среди открытого поля, не сторожась врага.

И тронул коня.

Кирилл привстал:

– Терема? А на чьих костях?

Но Дмитрий уже не слышал его, и Кирилл упал навзничь.

Дмитрий поехал к полкам, ждавшим его. Но никто не ждал, что явится он на коне, в доспехах, как прежде.

И радостный рев воинств, увидевших живого Дмитрия, был страшен, как первый клич этой великой битвы.

Они стучали мечами о щиты, подкидывали копья:

– Слава! Слава те, княже Митрие!

Другие увидели Владимира Серпуховского:

– Слава те, хоробрый Володимер, выручник наш!

Они не смолкали долго. Наконец Дмитрий крикнул им:

– Братие! Где наш враг? Распался, рассыпался, как пыль перед лицом бури! Не удался ты, Мамай постылый, в Батыя-царя! Пришел ты на Русь с девятью ордами и с семьюдесятью князьями, а ныне бежишь в ночной степи, а может, валяешься под конскими копытами. Нешто тебя Русь гораздо употчевала? Ни князей с тобой нет, ни воевод. Нешто ты гораздо упился у быстрого Дона, наелся на поле Куликовом? Навеки заказаны тебе дороги на Русь. Да будет путь тебе темен и ползок! Вижу на вас, братие, кровавые рубцы, они вам на вечную славу о дне, как вы тут Орду с конца копий своих кормили, как мечами своими клали гостей спать на траве-ковыле! Слава! Но и тем слава, что остались тут лежать на вечные времена.

И воины вслед за ним закричали:

– Слава!

Боброк вернулся к рассвету.

Где-то по ночным дорогам уже двигались сюда телеги, груженные несметными сокровищами Золотой Орды, где-то темными дикими степями гнали сюда стада овец, коней. Вели пленных, длинноглазых смуглых полонянок, воинов, несли прирученных беркутов, захваченных в ханском обозе.

Боброк, узнав от Серпуховского, что Дмитрий жив, направился к великокняжескому шатру, доставая золотой галицкий кубок.

Светало. И Боброк впервые увидел Куликово поле в слабых лучах зари.

Как не схоже было оно с тем, на котором он ложился послушать землю!

Он видел много полей после горячих битв. Он остановился.

Поле все сплошь гудело стоном и плачем. И над всем этим тихо поднимался розовый – не от крови ль? – туман.

Боброк снова засунул за пояс кубок и повернул коня в сторону, туда, где его воины разжигали костры.

Глава 49

КАФА

Мамай успел перейти Красивую Мечу на Гусином Броде, времени останавливаться здесь у него не было.

Его охватил страх, что кто-нибудь из воинов выдаст его, чтоб услужить Дмитрию. Он отделился от всех и с Бернабой и семерыми из мурз кинулся к Рясскому полю.

Бернаба предложил укрыться в Рязани.

– Ты не знаешь Олега! – ответил Мамай.

О, Олег рад бы был отдать Мамая Москве – это был бы верный дар, от которого Дмитрий не отказался б. Но Олег теперь сам вместе с Ягайлой бежал к Одоеву. Следом за Олегом из Рязани бежала и Евфросинья с Федором и со всей родней. Олег обещал ждать их в Белеве. Олег рассудил, что, будь он на месте Дмитрия, непременно бы спалил Рязань!

На закате второго дня хан решился сойти с седла, притаился в густом кустарнике, опасаясь зажечь огонь. Кони дышали тяжело. Ноги их дрожали, жилы вздулись, по мокрым мослакам сочилась кровь.

Вдруг беглецы насторожились и снова кинулись в седла. Не щадя плетей, помчались вдоль Дона вниз: они явственно различили храп, и ржанье, и топот погони. И худо было, что Бернабов конь откликнулся ржаньем на ржанье.

Но едва остановились снова, как хруст разрываемого кустарника, топот и конский визг вновь обнаружили близкую наступающую погоню. Поскакали, меняя дороги, делая петли в перелесках, в оврагах, в лесных ручьях и реках.

Наконец силы иссякли. Старый мурза Турган, потомок Чингиза, замертво свалился в траву. Поднимать не стали, стремясь уйти подальше, запутать следы.

Но словно лесные нечистые силы подсказывали врагу места, в которых пытался передохнуть обессилевший, ошалелый хан. Едва останавливались, снова возникал топот погони.

– Кони дальше не понесут нас! – крикнул Бернаба.