Огненные Купола

– Как я понимаю, у вас вполне определенные политические взгляды, – заметил Стрейджен. Элрон мгновенно насторожился.

– Я всего лишь поэт, милорд Стрейджен, – самоуничижительно ответил он. – Мне интересен драматический момент нынешней ситуации – исключительно ради искусства, понимаете?

– О, разумеется.

– Откуда взялся этот Айячин? – спросил Спархок. – Насколько я понял, он мертв вот уже несколько столетий.

– В Астеле нынче творятся странные дела, сэр Спархок, – заверил его Элрон. – Происходит то, что многие поколения сохранялось в крови истинных астелийцев. Сердцем мы знаем, что Айячин не мертв. Он не умрет, пока жива тирания.

– Рассуждая практически, Элрон, – вставил Стрейджен в самой изысканной своей манере, – ведь, если я не ошибаюсь, это движение рассчитывает на крепостных как на основную свою силу. Что же их привлекает? Какое дело людям, привязанным к земле, до того, кто возглавляет правительство?

– Крепостные – это скот, стадо. Они пойдут туда, куда их пожелает направить пастух. Довольно лишь шепнуть им на ушко слово «освобождение», и они с радостью ринутся за вами даже ко вратам преисподней.

– Так, значит, Сабр на деле не намерен их освобождать?

Элрон расхохотался.

– Дорогой мой, да какой разумный человек всерьез захотел бы освободить крепостных? Какой смысл в том, чтобы отпускать на свободу скот? – Он оборвал себя и настороженно огляделся. – Я должен вернуться прежде, чем мое отсутствие будет замечено. Котэк ненавидит меня и ждет не дождется удобного случая оклеветать меня перед властями. Я вынужден улыбаться ему и быть вежливым с ним и с парой раскормленных свинок, которых он называет сестрами. Я вынужден молчать, господа, но когда настанет день нашего освобождения, Господь мне судья, многое переменится в этом доме! Социальные перемены бывают порой сопряжены с насилием, и я почти что могу поручиться, что Котэк и его сестрицы не увидят рассвета нового дня. – Его глаза сузились с заносчивой таинственностью. – Но я слишком много говорю, господа. Я должен молчать. Молчать!

Он рывком запахнулся в черный плащ и с решительным видом и высоко поднятой головой удалился в дом.

– Милый молодой человек, – заметил Стрейджен. – Отчего-то при виде его у меня шпага зудит в ножнах.

Спархок что-то одобрительно проворчал, глядя в залитую дождем ночную мглу.

– Надеюсь, что к утру дождь уймется, – сказал он. – Ни о чем я так не мечтаю, как побыстрее выбраться из этой сточной канавы.

ГЛАВА 11

Утро выдалось хмурое и непогожее. Спархок и его спутники наскоро позавтракали и подготовились к отъезду. Барон и его семейство еще спали, а их гостям отнюдь не хотелось затягивать прощание. Они выехали в путь примерно через час после рассвета и галопом направились на северо-восток по дороге в Дарсос. Хотя никто не говорил об этом вслух, всем хотелось отъехать от замка как можно дальше, чтобы гостеприимному хозяину не вздумалось их нагнать.

Незадолго до полудня отряд миновал белый каменный столб, который отмечал восточную границу владений барона Котэка, и все дружно вздохнули с облегчением. Всадники перешли на шаг, а Спархок и другие рыцари придержали коней, чтобы поравняться с каретой.

Алиэн, камеристка Эланы, плакала, и королева и баронесса Мелидира безуспешно старались успокоить ее.

– Бедняжка так мягкосердечна, – пояснила Мелидира Спархоку. – Ужасы этого жилища довели ее до слез.

– Может, кто-нибудь в этом доме сказал тебе что-то неподобающее? – грозно осведомился Келтэн у плачущей девушки. Отношение Келтэна к Алиэн было странным. С тех пор, как ему запретили откровенно ухаживать за ней, он принялся не менее рьяно опекать ее. – Если кто-то оскорбил тебя, я вернусь туда и научу его хорошим манерам.

– Нет, милорд, – безутешно отвечала девушка, – ничего подобного не было. Просто все они заперты в этом чудовищном месте, как в западне. Они ненавидят друг друга, но вынуждены провести вместе остаток дней и так и будут терзать друг друга до самой смерти.

– Кое-кто говорил мне, что в этом есть некая справедливость, – заметил Спархок, не глядя на свою дочь. – Ну хорошо, все мы имели возможность побеседовать с глазу на глаз с бароном и его домочадцами. Кто-нибудь услышал что-то полезное?

– Крепостные вот-вот взбунтуются, – сказал Халэд. – Я побродил по конюшне и прочим пристройкам, поговорил с ними. Отец баронессы, кажется, был добрым господином, и крепостные любили его. После его смерти Котэк показал свое истинное лицо. Он жестокий человек и любит применять кнут.

– Что такое кнут? – спросил Телэн.

– Разновидность плети, – мрачно ответил его сводный брат.

– Плети?!

– Это заходит куда дальше обычного. Крепостные и впрямь ленивы, Спархок. В этом сомнений нет. И они довели до совершенства искусство притворяться тупицей, больным или калекой. Сдается мне, что это всегда было что-то вроде игры. Господа знали, что крепостные притворяются, и крепостные знали, что никого не могут обмануть, – по-моему, и тех, и других эта игра развлекала. Потом, несколько лет назад, господа вдруг перестали играть. Вместо того чтобы уговаривать крепостных поработать, дворяне все чаще стали прибегать к кнуту. За одну ночь они отбросили прочь тысячелетнюю традицию и предались жестокости. Крепостные никак не могут этого понять. Котэк не единственный дворянин, который дурно обращается со своими крепостными. Говорят, то же самое творится во всем Западном Астеле. Крестьяне обычно склонны к преувеличениям, но, похоже, они все убеждены, что их хозяева перешли к намеренной жестокости, дабы попрать освященные обычаем права и превратить своих крестьян в самых настоящих рабов. Крепостного нельзя продать, а вот раба – сколько угодно. Этот тип, которого зовут Сабром, весьма искусно играет на таких слухах. Если человеку сказать, что кто-то собирается продать в рабство его жену и дочь, этот человек волей-неволей забеспокоится.

– Это не слишком сходится с тем, что говорил мне барон Котэк, – вставил патриарх Эмбан. – Барон прошлым вечером выпил больше, чем следовало, и наболтал много такого, о чем в трезвом виде молчал бы, как убитый. По его мнению, главная цель Сабра – изгнать из Астела тамульцев. Честно говоря, Спархок, я слегка скептически отнесся к тому, что говорил о Сабре этот эсосский вор, но Сабр явно оказывает большое влияние на дворян. Он делает упор на расовые и религиозные различия между эленийцами и тамульцами. Котэк неизменно называл тамульцев «безбожными желтыми собаками».

– У нас есть боги, ваша светлость, – мягко возразил Оскайн. – Если вы дадите мне несколько минут, я, быть может, даже припомню кое-какие их имена.

– Наш приятель Сабр не теряет времени даром, – заметил Тиниен. – Дворянам он говорит одно, крепостным – другое.

– По-моему, это называется «лгать и нашим, и вашим», – вставил Улаф.

– Думаю, что имперские власти очень скоро испытают настоятельную необходимость узнать, кто такой Сабр, – задумчиво проговорил Оскайн. – Мы, безбожные желтые собаки, неизменно стремимся к тому, чтобы знать в лицо вожаков и смутьянов.

– Чтобы их поймать и повесить, верно? – укоризненно спросил Телэн.

– Вовсе не обязательно, молодой человек. Когда природный талант пробивает себе путь наверх, разве можно тратить его так бездарно? Уверен, что у нас нашлось бы применение талантам этого Сабра.

– Но ведь он ненавидит вашу Империю, ваше превосходительство, – заметила Элана.

– Это несущественно, ваше величество, – улыбнулся Оскайн. – Тот факт, что кто-то ненавидит Империю, еще не делает его преступником. Всякий, кто пребывает в здравом уме, ненавидит Империю. Бывают дни, когда ее ненавидит и сам император. Наличие мятежников – верный признак того, что в данной провинции что-то неладно. Мятежник полагает делом чести указать нам на проблемы, так что проще позволить ему пойти дальше и уладить их. Я сам знаю нескольких мятежников, из которых вышли очень неплохие губернаторы.

– Это весьма интересное направление мысли, ваше превосходительство, – сказал Элана, – но как же вы склоняете к сотрудничеству людей, которые ненавидят вас?