Анж Питу

– Да, и еще потому, что он сын господина Оноре Жильбера, у которого восемнадцать тысяч ренты в прекрасных землях только на равнине Пийле, – грустно заметил логик.

Аббат Фортье, вытянув трубочкой губы и нахмурив брови, воззрился на Питу.

– А вот это не так уж глупо, – пробормотал он после недолгого молчания и раздумья. – И тем не менее утверждение это лишь кажется правдоподобным и ни на чем не основано. Species, non autem corpus[15].

– Вот если бы я был сыном человека, у которого десять тысяч ренты! – протянул Анж Питу, которому показалось, что его ответ произвел некоторое впечатление на наставника.

– Да, но у тебя нет такого отца. Зато ты невежествен, как тот шалопай, о котором рассказывает Ювенал[16]. Цитата эта из язычника, – аббат перекрестился, – но тем не менее справедлива. Arcadius juvenis[17]. Готов присягнуть, ты даже не знаешь, что означает Arcadius.

– А чего тут такого? Аркадиец, – горделиво выпрямившись, ответствовал Питу.

– И что это значит?

– Как, что значит?

– Аркадия была страна ослов, а у древних, как и у нас, слово asinus было синонимом слова stultus[18].

– Нет, я не хотел бы понимать это так, – заметил Питу, – поскольку мне не хотелось бы думать, что строгий ум моего достойного наставника может опуститься до сатиры.

Аббат Фортье вновь воззрился на него – и не менее внимательно.

– Право, – пробормотал он, несколько даже смягченный столь грубой лестью, – временами можно подумать, что этот негодяй не так глуп, как кажется.

– Простите меня, господин аббат, – вновь захныкал Питу, который хоть и не разобрал слов наставника, но по перемене выражения его лица догадался, что тот склоняется к милосердию, – простите, и вы увидите, какой великолепный перевод я сделаю завтра.

– Ладно, согласен, – произнес аббат, засунув в знак примирения плетку за пояс и подойдя к Питу, который, узрев этот миролюбивый жест, остался на месте.

– О, благодарю вас, благодарю! – воскликнул Питу.

– Погоди, погоди, не спеши благодарить. Да, я прощу тебя, но при одном условии.

Питу поник головой, но поскольку был в полной власти достойнейшего аббата, смиренно ждал продолжения.

– Ты ответишь мне без единой ошибки на вопрос, который я тебе задам.

– На латыни? – с тревогой поинтересовался Питу.

– Latine, – подтвердил наставник.

Питу испустил глубокий вздох.

Настало молчание, и в тишине до слуха Анжа Питу донеслись радостные вопли школьников, играющих на площади перед замком.

Питу вновь испустил вздох, более глубокий, чем первый.

– Quid virtus? Quid religio?[19] – задал вопрос аббат.

Слова эти, произнесенные с самоуверенностью педагога, прозвучали для бедняги Питу, словно труба ангела, возвещающего Страшный суд. Он так напряг все силы своего разума, что на миг ему показалось: сейчас он сойдет с ума.

Однако умственная эта работа была столь же напряженна, сколь и безрезультатна, так что ждать ответа на поставленный вопрос можно было до бесконечности. В ожидании его безжалостный экзаменатор, не торопясь, с шумом заправил обе ноздри нюхательным табаком.

Питу понял, что отвечать все-таки надо.

– Nescio[20], – объявил он в надежде, что невежество его будет выглядеть более простительным, ежели он признается в нем по-латыни.

– Ты не знаешь, что такое добродетель? – задыхаясь от негодования, возопил аббат. – Не знаешь, что такое вера?

– Да нет, по-французски знаю, – объявил Анж. – Я по-латыни не знаю.

– В таком случае убирайся в Аркадию, juvenis! Между нами все кончено, оболтус ты этакий!

Питу был до такой степени удручен, что не сделал и шагу, чтобы убежать, хотя аббат Фортье извлек из-за пояса плетку с такой важностью, с какой на поле боя командующий армией извлекает из ножен шпагу.

– Но что же мне делать? – вопросил несчастный юнец, горестно опустив руки. – Кем же мне стать, если у меня нет надежды поступить в семинарию?

– Становись кем угодно, мне это, черт бы тебя побрал, безразлично!

Добрейший аббат был до того разъярен, что уже почти дошел до богохульств.

– Но вы же не знаете, что моя тетушка уже считает меня аббатом!

– А теперь она узнает, что ты недостоин даже стать пономарем.

– Но, господин Фортье…

– Я сказал тебе: вон! Limina linguae[21].

– Ну что ж, – произнес Питу с видом человека, который долго противился принятию мучительного решения, но, наконец, принял. – А вы позволите мне забрать мой пюпитр? – спросил он, надеясь, что это даст ему некоторую отсрочку, а за это время в сердце аббата Фортье возобладают чувства милосердия и жалости.

– Забирай, забирай, – прозвучало в ответ, – и пюпитр, и все, что в нем находится.

Поскольку школа размещалась на втором этаже, Питу уныло поплелся вверх по лестнице. Он вошел в класс, где вокруг большого стола, казалось, все еще занимаются четыре десятка школьников, с огромными предосторожностями приподнял крышку своего пюпитра, чтобы проверить, все ли обитатели оного на месте, с бережностью, свидетельствовавшей о заботливом отношении к этим представителям животного мира, водрузил его на голову и медленно, размеренным шагом побрел по коридору.

В конце его, указывая на лестницу рукой, сжимающей плетку, стоял аббат Фортье.

Хочешь не хочешь, а надо было пройти через это Кавдинское ущелье[22], и Анж Питу постарался сжаться и принять как можно более приниженный вид. Впрочем, это не спасло его от последнего контакта с орудием, которому аббат Фортье был обязан успехами лучших своих учеников, хотя воздействие оного на Анжа Питу, гораздо более частое и продолжительное, чем на кого-либо другого, привело, как мы уже могли убедиться, к совершенно ничтожным результатам.

Пока Анж Питу, неся на голове пюпитр, бредет в Пле, квартал, где проживает его тетка, мы скажем несколько слов о его наружности и о его прошлом.

II. Глава, в которой доказывается, что тетка – Это совсем не то, что мать

В тот момент, с которого начинается наше повествование, Луи Анжу Питу, как он сам сообщил в только что происходившем разговоре с аббатом Фортье, было семнадцать с половиной лет. Это был длинный худой парень, желтоволосый, краснощекий, с темно-голубыми глазами. По его круглой физиономии был разлит свежий, невинный румянец, а толстогубый и, что называется, до ушей рот, который Питу частенько разевал, позволял увидеть полный набор великолепных, грозных – для всего, что съедобно, – зубов. Костистые руки, заканчивающиеся лапищами размером с лопату, умеренно кривоватые ноги, могучие колени чуть ли не с детскую голову, из-за которых едва не лопались тесные черные панталоны, ступни, огромные, но тем не менее вполне удобно помещавшиеся в порыжевших от долгой носки кожаных башмаках, а если к этому еще добавить некую хламиду из бурой саржи, нечто среднее между курткой и блузой, то вот вам точный и беспристрастный портрет теперь уже бывшего воспитанника аббата Фортье.

Теперь нам остается обрисовать его нравственный облик.

В возрасте двенадцати лет Анж Питу имел несчастье стать сиротой, лишившись матери, у которой он был единственным сыном. А это означает, что после смерти отца, которая случилась, когда Анж был младенцем, он мог, поскольку мать души в нем не чаяла, делать все, что ему заблагорассудится, и это весьма способствовало его физическому развитию, каковое изрядно обогнало духовное. Родившись в очаровательной деревне по названию Арамон, расположенной в лесу на расстоянии одного лье от города, юный Анж, едва начав ходить, принялся за изучение родимых чащоб, а все силы ума направил на войну с животными, населяющими их. И таковое направление ума к одной-единственной цели привело к тому, что в десять лет Анж Питу был искуснейшим браконьером и первоклассным птицеловом, причем стал он им без особого труда, а главное, без чьих-то наставлений, дойдя до всего благодаря лишь инстинкту, которым природа одаривает человека, рожденного среди лесов, инстинкту, в какой-то мере сходному с инстинктом животных. Следы зайцев и кроликов были для него открытой книгой. На три лье в окружности он знал все мочажки[23], и повсюду там на деревьях, пригодных для ловли птиц на манок, можно было обнаружить следы его ножа. Непрестанными упражнениями Питу достиг в некоторых видах подобной охоты высочайшего мастерства.