Канатная плясунья

Через минуту мотор Рауля Дювернуа мягко подкатил к его ступенькам. Доротея бросилась навстречу.

— Не выходите! Не выходите! Скажите только: арестован?

— Кто? Эстрейхер? — спросил Рауль, обескураженный таким приемом.

— Конечно! В тюрьме?

— Нет.

— А где же?

— Бежал.

Доротея схватилась за голову.

— Бежал… Какое несчастье! — И про себя пробормотала: — Боже мой, зачем я не осталась в Роборэе! Я бы этого не допустила.

Но жалобы мало помогали делу, а Доротея не любила тратить слов. Она взяла себя в руки и спросила Рауля:

— Почему вы так долго задержались в гостях?

— Из-за Эстрейхера.

— Напрасно. После его побега вы должны были мчаться домой.

— Зачем?

— Вы забыли о своем дедушке. Помните, я вас предупреждала.

— Я написал ему и советовал быть осторожным. А кроме того, я думаю, что вы сильно преувеличиваете опасность.

— Как! У него медаль, за которой охотится Эстрейхер, и вы думаете, что это пустяки?

Рауль хотел выйти из автомобиля, но Доротея не дала ему открыть дверцы:

— Нет-нет, поезжайте домой. Я не знаю, нужна ли Эстрейхеру вторая медаль, но я чувствую, что борьба не кончена и он непременно нападет на вашего деда. Я так уверена в этом, что решила перекочевать в ваши края и уже наметила себе маршрут. Ваше имение под Клиссоном, до него сто пять километров. Для фургона это восемь дней пути, а в автомобиле вы доедете сегодня. Ждите меня: через неделю буду у вас.

Тон Доротеи подействовал на Рауля. Он перестал спорить и снова сел за руль.

— Может быть, вы и правы. Я должен был подумать об этом, тем более что сегодня дедушка будет совершенно один.

— Почему?

— Вся прислуга отпросилась в деревню на свадьбу одного из лакеев.

Доротея задрожала.

— И Эстрейхер знает об этом?

— Очень может быть. Я рассказывал графине об этой свадьбе, и, кажется, в его присутствии.

— Когда он скрылся?

— Третьего дня.

— Значит, уже двое суток…

И не договорила… Бросилась к фургону и тотчас выскочила с ручным саком и пальто.

— Я еду с вами. Пускайте же мотор.

Кантэн подбежал к подножке.

— Береги фургон и детей, — приказала ему Доротея, — немедленно запрягай. Не останавливайся нигде, даже ради представлений. Вот тебе карта. Красным карандашом отмечен маршрут: видишь, вот Клиссон и Мануар-О-Бютт. Никуда не сворачивай и будь на месте через пять дней.

Затрепетал заведенный мотор. Рауль вскочил и быстро сел за руль. Вдруг из фургона выбежал капитан и бросился к Доротее, со слезами протягивая к ней ручонки. Доротея подхватила его и посадила сзади, на чемоданы.

— Сиди смирно. До свиданья, Кантэн, Кастор и Поллукс, не драться.

Зашелестели шины…

На все это ушло не более минуты.

Рауль был очень рад ехать со своей очаровательной кузиной. Дорогой она попросила его рассказать подробно обо всем, что случилось после ее отъезда.

— Главное, что спасло Эстрейхера, — рассказывал Рауль, — это рана, которую он натер себе, когда бился головой о железный край кровати. Он потерял очень много крови и сильно ослабел. Потом открылась лихорадка, жар. Рана гноилась. Граф, как вы сами заметили, очень щепетилен ко всему, что касается фамильной чести. Узнав, что Эстрейхер болен, он очень обрадовался и сказал с облегчением: «Это даст нам время поразмышлять. Разразится скандал. Попадет в газеты. Не лучше ли для чести семьи избежать огласки?» Я спорил, возмущался и говорил, что надо моментально телефонировать в полицию. Но в конце концов я не мог распоряжаться в чужом доме, а граф все откладывал и колебался. К тому же Эстрейхер был так слаб, что торопиться было некуда. Неудобно, знаете, отправлять больного в тюрьму.

— А что говорил Эстрейхер? — спросила Доротея.

— Ничего. Да его и не допрашивали.

— И ничего не говорил об мне, не пробовал меня чернить?

— О нет. Он прекрасно разыгрывал больного, измученного сильным жаром. По моему настоянию Шаньи написал в Париж, прося навести справки об Эстрейхере. Через три дня пришла телеграмма: «Очень опасный субъект. Полиция его разыскивает. Подробности письмом». Получив телеграмму, Шаньи позвонил в полицию, но, когда явился бригадир, было поздно: Эстрейхер бежал через окно уборной, выходящее в сторону оврага.

— А что говорилось в письме?

— Убийственные подробности. Зовут его Антоном Эстрейхером. Он — бывший морской офицер, исключенный из списков за кражу. Потом его судили за убийство, но оправдали по недостатку улик. В начале войны он дезертировал с фронта, за несколько дней до нашего приезда в Роборэй установили, что он воспользовался документами своего родственника, умершего несколько лет тому назад, и прокуратура отдала приказ об его задержании под именем Максима Эстрейхера.

— Как жаль, что его упустили. Профессиональный бандит. Взяли и не сумели удержать.

— Найдем его, не беспокойтесь.

— Найти-то найдем, да не было бы поздно.

Рауль прибавил ходу. Они ехали быстро, почти не замедляя скорость в деревнях. Смеркалось, когда они доехали до Нанта. Здесь пришлось остановиться и запастись бензином.

— Через час будем дома, — сказал Рауль.

Доротея попросила его подробно описать усадьбу и все прилегающие к ней дороги, расположение комнат в доме, лестницы, входы. Она подробно интересовалась привычками и образом жизни дедушки Дювернуа, его возрастом — ему было семьдесят пять лет — и даже его собакой Голиафом, огромным догом, очень страшным на вид, но неспособным защитить хозяина.

Миновав Клиссон, Рауль решил сделать крюк и заехать в деревню за кем-нибудь из прислуги. Но Доротея категорически запротестовала.

— Чего же вы в конце концов боитесь? — почти рассердился Рауль.

— Всего. От Эстрейхера нечего ждать пощады. Мы не должны терять ни минуты.

Автомобиль мягко свернул на проселочную дорогу.

— Вот и Мануар, — показал Рауль. — Видите освещенные окна?

Остановились у каменной стены усадьбы. В стене были пробиты ворота. Рауль спрыгнул на землю и попробовал их отворить. Возле дома громко лаяла собака, заглушая шум мотора. По лаю Рауль понял, что это Голиаф и что он не в доме, а на дворе, возле террасы.

— Ну что, — нетерпеливо окликнула его Доротея. — Почему вы не отпираете?

— Тут что-то неладно. Ворота заперты на задвижку и на ключ, а замок с той стороны.

— Разве их запирают иначе?

— Конечно. Ворота заперты кем-то чужим. И потом вы слышите, как заливается Голиаф?

— Ну?

— За углом есть другие ворота.

— А вдруг они тоже заперты? Придумаем что-нибудь другое.

Доротея села к рулю, подвинула машину к стене, немного вправо от ворот, нагромоздила на сиденье подушки, стала на них во весь рост и скомандовала:

— Монфокон!

Мальчик понял, что нужно, и быстро вскарабкался на плечи Доротеи. Его ручонки едва достали до края стены. Доротея подсадила его, и он мигом очутился верхом на стене. Рауль бросил ему веревку, мальчик завязал ее вокруг талии, и Доротея спустила его во двор. Он быстро шмыгнул к воротам, отодвинул задвижку, повернул ключ и впустил Рауля и Доротею.

Доротея жестом подозвала Монфокона и тихо приказала ему:

— Обойди вокруг дома и, если увидишь где-нибудь лестницу, свали ее на землю.

На террасе метался Голиаф, с лаем и воем царапаясь в дверь, а из-за двери доносились стоны и шум борьбы.

Чтобы напугать бандитов, Рауль выстрелил в воздух, отпер дверь своим ключом и быстро взбежал на лестницу.

В вестибюле, слабо освещенном двумя свечами, лежал на полу дед Рауля и слабо стонал. Рауль бросился к нему, а Доротея схватила свечу и метнулась в соседнюю комнату. Комната была пуста. В открытом окне торчал конец приставленной лестницы. Доротея бросилась к окну и осторожно выглянула.

— Тетя, я тут, — отозвался из сада Монфокон.

— Ты кого-нибудь видел?

— Да. Они выскочили из окна. Я не успел свалить лестницу.

— Ты рассмотрел их?

— Да, их было двое. Один незнакомый, а другой тот противный бородач.