Выкуп за мертвеца

— Я считаю, что нет такого мужчины, который не мог бы убить, если бы возникла крайняя необходимость, — честно признался Кадфаэль.

— Или такой женщины, — добавила Кристина с безнадежным вздохом. — Вы кого-нибудь подозреваете в этом убийстве?

Нет, она, конечно, ничего не знает. Ведь Эйнон уехал до того, как Мелисент обвинила Элиса, раскрыв свою любовь и свою ненависть. Новости еще не дошли до этих краев. Даже если Хью упомянул об этом в своей беседе с принцем, то здесь, в Трегейриоге, ничего не знали. Но наверняка узнают, как только возвратится Овейн. В конце концов Кристине станет известно, что ее жених без памяти влюбился в другую и что девушка обвинила его в убийстве своего отца, убийстве из любви, положившем конец этой любви. В каком же положении оказалась Кристина? Забытая и ненужная, но все же связанная с женихом, который не может жениться на любимой! Какой клубок, в котором запутались эти четверо несчастных детей!

— Подозреваемых несколько, — ответил Кадфаэль. — Но веских улик у нас нет. Никому из валлийцев ничто не угрожает, они здоровы, и с ними хорошо обращаются. Остается только ждать и верить, что в конце концов правосудие свершится.

— Верить в правосудие не всегда легко — резко произнесла Кристина. — Ты говоришь, у них все хорошо? А Элис и Элиуд вместе?

— Да, им дано это утешение. Они свободно ходят по крепости, поскольку дали слово чести, что не сбегут.

— А ты не можешь сказать хотя бы приблизительно, когда он вернется? — Кристина не сводила с Кадфаэля огромных глаз, руки, лежавшие у нее на коленях, были так крепко сжаты, что костяшки побелели. — И вернется ли он вообще живым и оправданным?

— Тут уж я знаю не больше твоего, — вымолвил Кадфаэль. — Но я сделаю все, чтобы ускорить ход событий. Я знаю, тебе тяжело ждать. — Но легче ли ей будет, когда Элис вернется и расторгнет помолвку с ней ради брака с Мелисент Прескот? Быть может, лучше подготовить ее заранее? Кадфаэль размышлял, как ему следует поступить, и потому не очень-то прислушивался к словам Кристины.

— По крайней мере, я облегчила свою душу, — говорила девушка не столько для Кадфаэля, сколько для себя. — Я всегда знала, как сильно он меня любит. Правда двоюродного брата он любит не меньше, если не больше. Ведь они молочные братья — ты знаешь, что это такое, ведь ты валлиец. Он не мог исправить то, что было сделано неправильно, но теперь это исправила я. Я устала молчать. Почему мы должны молча истекать кровью? Я сделала то, что давно следовало сделать, — поговорила со своим отцом и с его отцом. В конце концов я добьюсь своего.

Кристина поднялась, улыбнувшись слабой, но решительной улыбкой:

— Брат, мы еще поговорим до твоего отъезда. Я должна идти и посмотреть, как дела на кухне. К вечеру вернутся мужчины.

Кадфаэль рассеянно попрощался с девушкой и стоял, глядя ей вслед. Кристина шла раскованной мальчишеской походкой, спина у нее была прямая, осанка гордая. Лишь когда девушка оказалась у входа в дом, до Кадфаэля дошел смысл ее слов.

— Кристина! — позвал он ее, охваченный внезапным озарением, но дверь уже закрылась, девушка ушла.

Ошибки не было, и он не ослышался.

«Она знает, как сильно он ее любит. Правда, двоюродного брата он любит не меньше, если не больше, ведь они молочные братья.»

Все это он знал и раньше, он был свидетелем их ожесточенных стычек, но совершенно превратно истолковал их. Вот ведь как можно обмануться, когда каждое слово и каждый жест способствуют заблуждению! Не было произнесено ни одного слова лжи, однако выводы оказались ложными.

Она поговорила со своим отцом — «и с его отцом»!

Кадфаэль услышал бодрый голос Элиса ап Синана, повествовавшего о себе, когда только что попал в Шрусбери. Овейн Гуинеддский отдал его на воспитание, когда умер его отец…

«…моему дяде Гриффиту ап Мейлиру, и мы росли с моим двоюродным братом Элиудом, как родные братья…»

Два молодых человека, которые близки, как близнецы, — настолько близки, что не остается места для невесты, предназначенной одному из них. И девушка сражается за свои права, зная, что в сердце одного из них горит любовь, такая же безумная и страстная, как ее собственная. Если бы только… Если бы только можно было достойно разорвать узы, ошибочно связавшие двух детей. Если бы только этих близнецов можно было разделить — это единое существо, глядящее в зеркало, и неизвестно, какое отражение реально — левое или правое? Откуда было чужому знать все это?

Но теперь Кадфаэль знал. Кристина употребила это слово не потому, что неточно выразилась, — нет, она сказала именно то, что хотела. Дядя может быть приемным отцом, но настоящим может быть только родной отец.

Как и в прошлый раз, отряд вернулся с наступлением сумерек. Кадфаэль все еще пребывал в оцепенении, когда услышал, как они подъехали. Он вышел и увидел, что свет факелов играет на доспехах, грумы суетятся, кони выпускают из ноздрей облака пара. Звенело оружие, бодро перекликались люди, постукивали копыта. Свет и тени сплетались в причудливые узоры, через гостеприимно открытую дверь зала было видно, как жарко пылает очаг.

Тудур ап Рис спешился первым, шагнул к принцу и поддержал ему стремя. Овейн Гуинеддский спрыгнул с коня. Принц был на голову выше своего друга. Светлые волосы блестели в красноватом свете факелов. Приехавшие появлялись один за другим — военачальники Гуинедда, соседи из Англии. Кадфаэль наблюдал, как они спешиваются, а их воины удаляются в лагерь за манором. Но среди военачальников не было Эйнона аб Ителя, которого он разыскивал.

— Эйнон? — переспросил Тудур. — Он следует за нами, но, видимо, опоздает к столу. Ему нужно заехать в Ллансантффрейд, там живет его замужняя дочь. Только что появился на свет первый внук Эйнона. Я рад снова приветствовать тебя в своем доме, брат, особенно если ты привез принцу добрые вести. У вас случилось несчастье, и принц огорчен, что оно омрачило ваше знакомство.

— Я скорее сам ищу новостей, нежели могу их сообщить, — признался Кадфаэль. — Но я считаю, что злодеяние одного человека не может повлиять на переговоры между вашим принцем и нашим шерифом. Мы в Шропшире очень дорожим доброй волей Овейна Гуинеддского, тем более что Мадог ап Мередит снова стал разбойничать.

— В самом деле? Овейн захочет узнать об этом поподробнее, но лучше сделать это после ужина. Я усажу тебя за стол на возвышении.

Так как Кадфаэлю в любом случае надо было дожидаться приезда Эйнона, он уселся за стол и отдался приятным ощущениям. Компания в зале Тудура собралась шумная и веселая, было жарко от потрескивавшего в очаге огня, ярко горели факелы, вино лилось рекой, нежно звучала арфа. Человек такого положения, как Тудур, обладал привилегией иметь собственную арфу и арфиста. К тому же он оказался щедрым покровителем странствующих менестрелей. А поскольку во время трапезы в зале присутствовал принц, которого можно было воспевать, певцы затеяли состязание. Во дворе продолжалась суета: приезжали опоздавшие, офицеры из лагеря меняли часовых, патрулирующих границы, женщины приносили полные блюда и уносили пустые, задерживаясь, чтобы перекинуться парой слов с воинами. Сейчас этот зал стал двором принца Гуинеддского, куда приходили просители, приносились дары, являлись молодые люди, ищущие службы или милости.

Со стола уже убрали, и сотрапезники угощались вином и медом, когда в зал вошел управляющий Тудура и направился к столу, за которым сидел Овейн.

— Милорд, явился человек, который просит разрешения вашей светлости представить вам своего сына, признанного им всего два дня тому назад. Это Гриффри ап Лливарч, из Мейфода. Вы выслушаете его?

— Охотно, — ответил Овейн и, приподняв светловолосую голову, с любопытством взглянул в ту сторону. — Пусть Гриффри ап Лливарч входит.

Кадфаэль не обратил на это имя никакого внимания, а если бы и обратил, то не узнал ни имени, ни человека, которого никогда не видел. Вновь прибывший последовал за управляющим через дымный зал и, пройдя между столами, приблизился к возвышению. Это был худой и жилистый человек лет пятидесяти. На преждевременно состарившемся лице резко обозначились морщины, он начинал лысеть. Гриффри ап Лливарч шел осторожной походкой горца, у него оказались зоркие глаза пастуха. Одет он был просто, но коричневая домотканая материя выглядела вполне добротной. Подойдя к помосту, он отвесил принцу поклон валлийца, в котором не было раболепия.