Выкуп за мертвеца

Овейн отошел в сторону, к лампаде, и при ее свете принялся изучать содержимое коробочки.

— Вот золотая нить, она закручивается. А остальные — шерсть, это видно сразу. Тут два цвета — темный и светлый. — Пристально вглядевшись, принц покачал головой. — Я не могу сказать, что это за цвета, и различаю только золотую нить. Должно быть, это толстая, тяжелая ткань — вон как закручиваются шерстинки. На эту материю ушло много таких тоненьких волосков.

— Позвольте мне взглянуть, — попросил Эйнон и, прищурившись, заглянул в коробочку. — Я вижу золото, но что до других цветов… Нет, это мне ничего не напоминает.

Тудур взглянул и тоже отрицательно покачал головой:

— Тут мало света, милорд. Днем эти нити будут выглядеть иначе.

И то сказать, при мягком свете масляных лампад волосы принца казались темно-золотыми, почти каштановыми, тогда как при дневном свете они были цвета примулы.

— Пожалуй, лучше отложить это дело до утра, — согласился Кадфаэль. — Даже если бы освещение было лучше, что можно сделать в столь поздний час?

— Этот свет обманывает глаза, — сказал Овейн, закрывая коробочку. — А почему ты решил разыскивать эту ткань здесь?

— Раз мы не нашли ее в аббатстве, надо искать там, куда уехали люди, которые во время убийства находились в аббатстве. Лорд Эйнон и два капитана уехали от нас до того, как мы обнаружили эти нитки, и была слабая надежда, что они увезли эту вещь с собой, сами того не ведая. При дневном свете мы увидим цвета такими, каковы они на самом деле. Возможно, вы вспомните, где видели такую ткань.

Кадфаэль забрал коробочку и положил в сумку. Надежда на то, что утром что-то прояснится, была слабая, но все же она оставалась. От этих тонких, трепетавших при легком дуновении шерстинок зависела жизнь человека и его душевное здоровье, и брат Кадфаэль был их хранителем.

— Завтра, при Божьем свете, мы попробуем разглядеть то, что не смогли разглядеть при свете рукотворном, — сказал в заключение принц.

Той же ночью, в предрассветный час Элис проснулся в темной камере Шрусберийской крепости. Он лежал, напряженно прислушиваясь и удивляясь, что могло разбудить его, когда он так крепко спал Он уже привык ко всем дневным звукам в крепости и к ночной тишине, которую ничто не нарушало Но сегодня эту тишину что-то нарушило и прервало его сон, единственное прибежище от дневных печалей. Что-то случилось. Элис прислушивался к отдаленному шуму и голосам.

Камера не была заперта, так как их слову верили. Элис осторожно приподнялся на локте и прислушался к дыханию Элиуда, спавшего рядом. Тот спал крепко, но сон его был тревожным. Элиуд повернулся на другой бок, не просыпаясь, дыхание его стало прерывистым. Затем оно выровнялось, и Элиуд погрузился в спокойный сон. Элис не хотел беспокоить брата. Ведь это из-за упрямства и глупости Элиса, пошедшего за Кадваладром, Элиуд стал пленником. Что бы ни случилось с самим Элисом, он не должен подвергать опасности друга.

Голоса звучали неподалеку, но толстые каменные стены приглушали звук. И хотя слова различить было невозможно, чувствовалось, что говорившие взволнованны, в воздухе ощущалась паника. Элис осторожно поднялся с постели и с минуту постоял затаив дыхание, чтобы убедиться, что Элиуд не проснулся. Затем он нащупал в темноте куртку и порадовался, что спал одетый и сейчас ему не придется отыскивать остальные вещи. Он непременно должен выяснить причину тревоги, тем более что страх за Мелисент мучил его день и ночь. Все, что нарушало привычный распорядок дня, внушало опасения.

Элис отворил тяжелую дверь, открывавшуюся почти бесшумно. Ночь стояла безлунная, но ясная. На небе, видневшемся в промежутках между башнями и зубцами крепостных стен, сияли звезды. Элис прикрыл за собой дверь и вышел. Теперь он понял, откуда доносились голоса, — разговаривали в караульном помещении. А шум, который он слышал в камере, оказался цокотом копыт по булыжникам двора. Всадник — в такой час?

Элис пошел вдоль стены на звук голосов. В темноте заржала лошадь. Постепенно проступали очертания предметов, на фоне неба темнели башенки и зубцы. В запертых воротах сейчас зияла длинная узкая щель, в которую мог проехать всадник, — калитка для всадников была отворена. Всего несколько минут тому назад через нее во двор крепости проехал гонец со срочным донесением, и калитку еще не успели закрыть.

Элис подобрался поближе. Дверь сторожки была приоткрыта, и отблеск факелов, горевших внутри, дрожал на темных булыжниках. Голоса то становились громче, то затихали. Элис урывками различал слова.

— …сожгли ферму к западу от Понтсбери, — рассказывал гонец, все еще запыхавшийся от бешеной скачки, — и там остались… Они разбили лагерь на ночь… Еще один отряд огибает Минстерли, чтобы присоединиться к ним…

Другой голос, резкий и ясный, — по всей видимости, это был опытный сержант — спросил:

— Сколько их?

— Всего… если они объединятся… Говорят, сотни полторы…

— Лучники? Копейщики? Пехота или конница? — Этот вопрос задал не сержант — голос был молодой. От тревоги и напряжения он звучал выше, чем обычно. Алана Хербарда подняли с постели. Значит, дело серьезное.

— Милорд, в основном пехота. Есть у них и лучники, и копейщики. Они могут осадить Понтсбери… им известно, что Хью Берингар на севере…

— Враг на полпути к Шрусбери! — прозвучал взволнованный голос Хербарда, которому впервые предстояло командовать в бою.

— На это они не осмелятся, — вмешался сержант. — Им нужна добыча. Фермы в долине… ягнята…

— Мадог ап Мередит еще не отомстил за свое поражение в феврале, — сказал гонец, который все еще не отдышался. — Они близко… Там, в лесу, не такая уж богатая добыча… Но боюсь…

Если валлийцы на полпути к Шрусбери, то им еще ближе к ручью в лесу, где в феврале нападавшие потерпели поражение. А добыча…

Элис прижался лбом к холодному камню и задохнулся от ужаса. Горстка женщин! Вот когда пришло возмездие за его глупую браваду! Теперь там его возлюбленная — молодая, красивая, стройная, как ива, с волосами светлыми, как лен. Коренастые темноволосые валлийцы из Повиса будут из-за нее драться и убивать друг друга, а вволю натешившись, убьют и ее.

Он вышел из своего укромного уголка, прежде чем осознал, что делает. Терпеливая понурившаяся лошадь могла его выдать, но она стояла тихо, и он прокрался мимо. Элис не решился вскочить на нее, так как, услышав стук копыт, стражники выскочат во двор. От боков усталой лошади шел пар. Она ткнулась носом в протянутую руку Элиса. Потрепав лошадь по шее, он вышел в открытую калитку.

Справа был спуск к главным воротам крепости, слева — выход в город. Итак, он вышел из крепости, и теперь он — клятвопреступник. Даже Элиуд не заступится за него, если узнает.

Городские ворота откроют только на рассвете. Элис повернул налево, в город, и пошел по незнакомым улицам, разыскивая место, где можно будет спрятаться до утра. Он не задумывался о том, удастся ли ему выбраться из города незамеченным. Он знал одно: ему необходимо попасть к Броду Годрика до того, как туда доберутся его соотечественники. Интуитивно ориентируясь и блуждая по городу, он пошел в сторону восточных ворот. Так Элис добрался до церкви Святой Марии. Правда, он не знал, что это за церковь, но устало опустился на паперть, пытаясь укрыться от холодного ветра. Его плащ остался в камере. Элис покрыл себя позором, но зато был свободен и шел к Мелисент, чтобы освободить ее. Что значит его честь по сравнению с ее безопасностью?

Город пробуждался рано. Торговцы и путешественники поднимались и шли к городским воротам еще до того, как полностью рассвело, чтобы пораньше отправиться по своим делам. С ними вместе по Вайлю шагал и Элис ап Синан, безоружный, без плаща, героический и нелепый, — он шел спасать Мелисент.

Еще не совсем проснувшись, Элиуд протянул руку и, не обнаружив своего двоюродного брата, резким движением сел на тюфяке. Элиса рядом не было. Но его красный плащ все еще был тут — значит, Элис где-то неподалеку. Зачем он поднялся так рано и вышел один из камеры? Однако у Элиуда возникло чувство потери, которое пронзило его, как физическая боль. Здесь, в заточении, они ни на минуту не расставались, словно для обоих вера в счастливый исход зависела от присутствия друг друга.