Плоды страсти

– Я права, Бенжамен? Между драмой и водевилем ты выбрал водевиль?

Она задавала мне вопрос, но ее пронизывающий взгляд приказывал молчать.

– Ладно, я расскажу тебе о той безумной ночи.

Она по-прежнему держала меня за руки.

– Но ты должен немного потерпеть, ты должен выслушать и то, что произошло до кульминационного момента. Я все тебе расскажу, начиная с той самой секунды, когда я покинула нашу скобяную лавку, и до того момента, когда вернулась в три часа ночи домой и на цыпочках, чтобы вас не разбудить, прошла к своей кровати. Я думала, что вы все спите. К тому же ночь стояла темная. Я даже не заметила, что в общей спальне никого нет. Хотя, честно говоря, если бы кто-нибудь там и был, я вряд ли обратила бы на него внимание. Я находилась в… особом состоянии.

***

Итак, она возвращается после свадебного путешествия домой и, проснувшись, бродит по дому, не поднимая глаз. Ей оставлен теплый ужин, но она даже не притрагивается к тарелке. Она никому не решается взглянуть в глаза. Ее язык отказывается говорить. Она ужасно напряжена, и эта напряженность ей хорошо известна. Она словно вернулась в ледяную эпоху своего отрочества.

– Мне надо погасить Йеманжи и забрать кое-какие вещи.

Именно это она и собирается сделать. Порвать с прошлой жизнью, так и не начав новую. Она умирает от стыда. Идет по улице неуверенным шагом, словно опасаясь, что ее кости проткнут кожу. На ее счастье сейчас обеденное время и улицы Бельвиля практически пусты. Она пару раз оборачивается, чтобы убедиться в том, что за ней не следят Бенжамен с Джулиусом. Незаметно проскакивает в автоприцепчик. Этот тесный сарайчик и есть все ее прошлое. Она гасит Йеманжи, освобождает полки, срывает занавески, сует весь этот хлам в одну из тех пластиковых сумок в бело-синюю клетку, что используют земляки Бен Тайеба, когда ездят в отпуск к себе на родину. Но, в отличие от земляков Бен Тайеба, у Терезы мало вещей, и, когда сумка собрана, она ничего или почти ничего не весит. Тереза прикрывает дверь, не запирая ее на ключ. Автоприцеп открыт для всех, может быть, здесь найдет кров какой-нибудь бездомный или же в нем устроит себе офис бродячий ясновидец-шарлатан. Она выходит на улицу и в растерянности останавливается: куда идти? Ей бы хотелось спрятать содержимое своей сумки подальше, в дарохранительницу мамаши. Возможно, через десятка три лет кто-нибудь вскроет, как это сделала она сама, плетенное из лозы хранилище памяти и, в свою очередь, изумится, осознав, какое это заблуждение – судить о прошлом человека по его настоящему.

Но она боится возвращаться в нашу скобяную лавку.

Никакой скобяной лавки, никакого племени, никаких объяснений, никаких утешений, только не теперь. Откровенно говоря, больше всего на свете она боится тактичного понимания своих родственничков. Ей претит это терпеливое – как у курицы-наседки – молчание, эта, только им присущая, манера ждать, пока не вылупится, окончательно созрев, печаль. Какие терпеливые утешители, какая наигранная нежность… И потом, они думают, что видят ее насквозь, а вот нет. Они будут стараться утешить ту, их Терезу, Терезу, которая никогда не лжет.

– А ведь все начинается со лжи, Бенжамен.

Ну да, она солгала Бенжамену. Наконец-то! Наконец-то она освободилась от влияния старшего брата.

И это единственное, о чем она нисколько не жалеет.

Когда Бенжамен подослал к Терезе Рашиду с астрологическими данными мужчины и женщины, она сразу поняла, что речь идет о Мари-Кольбере и о ней, Терезе. Да только к тому времени она изменилась: уже недели минули с того момента, как страсть к звездам она променяла на любовь к мужчине. Резкая смена жизненных ориентиров. Именно тогда она по-настоящему потеряла девственность, лишившись дара предвидения. Она предпочла земную любовь небесам, она готова была променять вечность звезд на пять минут с любимым мужчиной. Ради новой страсти Тереза готова была бросить вызов звездам. Что не представляло большой трудности: достаточно было просто не верить в них.

– Хочешь знать, что меня сразу покорило в Мари-Кольбере?

Его звание. Нет, погоди, не совсем так: не само звание, а та манера, с которой Мари-Кольбер произносил его. Финансовый инспектор первого класса. Это напоминало ей русские романы, которые Бенжамен читал им, когда они были детьми. В этом «финансовый инспектор первого класса» был заключен весь Гоголь и весь Достоевский, вся патетическая русская душа обедневших и голодных мелких дворян, которые, чеканно произнося свои титулы, убеждали себя и окружающих в том, что все еще живут. Я – финансовый инспектор первого класса, это вам не лишь бы что! Разумеется, Мари-Кольбер не так чтобы уж гордился своим званием и, разумеется, не имел ничего общего с голодным босяком, но, боже мой, до чего он был на него похож, когда чопорно распрямлял худые плечи и как-то по-детски хвалился своей должностью, подчеркивая занимаемое им место в общественной иерархии!

Выпускник Национальной школы администрации и волшебница… две потерянных души… вот что покорило ее.

Она выслушала его, поговорила, согласилась встретиться еще раз, немного посмеялась про себя над жаргоном, которому он научился в Национальной школе администрации, и ее сердце сжалось от боли во время его рассказа о дурной наследственности Робервалей – «он не утаил от меня ни одного отвратительного поступка своих предков, наоборот», – сжалось до того сильно, что она решила сделать ему ребенка как можно скорее, чтобы хоть разок обновить кровь Робервалей; мысль о замужестве привела ее в полный восторг, она тут же нашла для него самые идеалистические оправдания: какая прекрасная пара, эти контрабандисты гуманитарным грузом! – однако настоящая правда заключалась в том, что все это время, произнося все эти речи, она думала лишь об одном: о той минуте, когда она разденет Мари-Кольбера, погрузит его огромное тело в горячую ванну и станет медленно массировать его. Она смягчит его суровую жизнь, сделает его самим собой. Вот что на самом деле взволновало ее. При мысли о горячей ванне ее тело начинало мелко дрожать. Ей казалось, что в этой ванне она потеряет свою угловатость, что горячая вода передаст ей свою теплоту и что только тогда она будет способна полюбить…

– Но все, как ты знаешь, произошло не совсем так, как я предполагала.

Может, это случилось из-за одной маленькой детали: в их номере люкс на Банхофштрассе оказалось две ванных комнаты.

– Как можно было разжечь любовный огонь после того, как мы разбежались по своим ванным?!

Нырнув под одеяло, Мари-Кольбер выполнил супружеский долг так, как выполняют условия делового договора. Без чрезмерного рвения со своей стороны. С презервативом. С тех пор как была окончена процедура подписания документов в компании с Альтмейером, она не могла вырвать из него ни слова. Ни слова, ни ласки. Что касается горячей ванны, то она приняла ее в одиночестве. После.

Чтобы успокоить сухое жжение внутри тела. И когда вода полностью остыла, из ванны вышел не человек, а глыба изо льда и стыда, которая и вернулась в Париж ночным поездом.

– Нет, Бенжамен, только не надо утешений! Послушай лучше о том, что было дальше. Итак, я стою перед автоприцепом и не желаю жаловаться на жизнь: и тогда не хотела, и теперь не хочу.

Куда пойти? С кем поговорить? С Лауной? Лауна – неплохое решение. Если только Лоран в отъезде. Тогда печали Лауны отвлекут ее, и из человека, нуждающегося в утешении, Тереза превратится в утешительницу. Другими словами, жизнь снова войдет в свое русло. Ну нет, Тереза не желает никого утешать. Тереза злится на весь свет. И в первую очередь на себя. На то, что сама себя выставила посмешищем. Взять, к примеру, историю с ванной, ну надо же быть такой идиоткой! Целыми месяцами мечтать о том, как она принимает эту ванну! А теперь ее тело всеми порами кожи вопит: ванны в любви ничего не стоят. Вода осушает любовь. Это объективные данные. Молодые люди, если вы любите, не мойтесь. Сразу погружайтесь в жар пламенной любви. Отбросьте предварительные водные процедуры. Впрочем, и после не мойтесь. Сохраняйте следы любви как можно дольше.