Человек, который знал все

Остаток пути до Москвы они преодолели на знакомой синей «Тойоте».

Глава пятнадцатая

ГЛУБИНА РЕЗКОСТИ

Нормальный мужчина вполне неказистой наружности Яша Исаакович Рывкин, будучи уже в зрелом возрасте, однажды подслушал краем уха два слова, от которых он просто сошел с ума. Но лучше по порядку.

Помимо того, что Яша Исаакович недурно умел чинить отечественные телевизоры и сносно зарабатывал этим на жизнь (себе, обожаемой супруге Асе Евсеевне и дочке Марине), он еще увлекался черно-белой фотографией.

Имея свой маленький, но гордый парк фотокамер (школьная 15-рублевая «Смена 8» и тяжеленький дальномерный «ФЭД», аналог немецкой «Лейки»), Яша Исаакович прилежно снимал воспаленные городские закаты и причесанные девочковые портреты. Изредка его добычей становились смазанные, боязливые ню Аси Евсеевны — творческие порывы мужа заставали ее врасплох то выступающей из ванны, то натягивающей толстые трикотажные колготки.

Воскресными утрами при любой погоде Рывкин ездил на трамвае в один укромный скверик, облюбованный воробьями и самопальными фотографами, где можно было прикупить всякие дефицитные стеклышки-фильтры, хитрые адаптеры или ворованную заводскую фотобумагу, а главное — послушать высказывания прожженных знатоков. Они обычно тусовались элегантной могучей кучкой, небрежно курили и вполголоса решали судьбы мирового фотоискусства. Яша Исаакович позволял себе притулиться где-нибудь с краю либо за спинами этого консилиума, согревая на груди под драповым пальто свой престарелый «ФЭД». Вот так он и уловил сочетание слов, потрясшее робкий разум. Это были слова:

«бриллиантовость изображения».

Ничего прекраснее он просто никогда не слышал.

Такой же острый восторг до сих пор настигал Яшу Рывкина лишь один раз — в день, когда они с женой доставили домой на общественном транспорте их новорожденную Мариночку, распеленали на двуспальном диване и долго разглядывали. Кожа у спящей Марины светилась, как розовый жемчуг. Она состояла вся из маленьких пухлостей, стянутых нежными нитями складочек. Потом Яша Исаакович говорил взахлеб буквально всем, каждому встречному и постороннему: «Моя собственная дочка — это вам даже не описать! Вы видели картину? Так это лучше, чем она!..»

А теперь он все больше молчал, не строил правильных домашних натюрмортов и не заставлял Асю Евсеевну позировать. Он то шпионил с видоискателем за маневрами тюлевой занавески, просеивающей августовские кружевные блики, то подозрительно принюхивался к прозрачной лиственной тени, прилегшей на дворовую скамью.

Все это было бы чудно и трогательно, если бы не катастрофический обвал семейного бюджета. Первый удар по нему был нанесен покупкой зеркальной фотокамеры «Киев-19», которая заменила собой остро необходимые демисезонные обновки — какие именно, Яша Исаакович не запомнил. Зато запомнила Ася Евсеевна. Она еще не произнесла страшную фразу про «вырванные годы», но, к сожалению, очень скоро произнесет.

Вторым (уже почти смертельным) ударом стал новый стомиллиметровый объектив «Калейнар-5Н». Напрасно Яша Исаакович приводил разумные доводы, насколько длиннофокусную покупку он совершил и как жизненно важна бывает малая глубина резкости при максимально раскрытой диафрагме, — ничего не помогло!

Тогда он пустил в ход решающий козырь, последнюю уважительную причину. А именно: купленный объектив снабжен байонетом типа «Nikon». И по качеству оптики не уступает аналогичному японскому!.. Тут Ася Евсеевна и выкрикнула свои горькие убийственные слова: «Это же вырванные годы!!..» В смысле, прожитые с Яшей Исааковичем.

Потом, вплоть до самого отъезда к родителям на Украину, она молчала. Молча варила супы с фрикадельками и молча стирала семейное белье. А в один прекрасный день приготовила две большие кастрюли — супа и картофельного пюре, в последний раз постирала манатки Яши Исааковича и вместе с грустно-болтливой девочкой Мариной отбыла в плацкартном вагоне с Киевского вокзала.

Осиротевший Рывкин долго и обстоятельно горевал, решая по ходу дела глубоко моральное противоречие между чувством и долгом (причем под грифом «долг» у него числились длиннофокусные и прочие оптические заморочки). На этой почве он совсем забросил ремонт телевизоров, залез в долги — уже в буквальном смысле слова — и стал хозяином микроскопического фотоателье в спальном районе столицы.

Клиентов было оскорбительно мало, но и с этими одиночками случались острые художественные разногласия. Кого-то не устраивала мягкая дымка в духе итальянского «сфумато». Как минимум три заказчика отказались от снимков и потребовали вернуть деньги, поскольку их смутила смелая игра светотеней на собственных законопослушных лицах.

За те несколько лет, пока Яша Исаакович расплачивался за фотооборудование, оно успело превратиться в грошовый антиквариат. Потом незаметно подкрались резвые цифровые новинки, и Рывкин горячо забеспокоился — что же теперь будет с бриллиантовостью изображения? Если так пойдет, скоро вообще никто не вспомнит о драгоценной эмульсии с зернами серебра. И как быть с высоким творчеством?

Хотя высокое творчество все равно было не ахти каким высоким. Самый творческий заказ Яша Исаакович получил от одной романтичной бухгалтерши, чей супруг ушел в дальнее плавание по Интернету и утонул в виртуальных романах. Бухгалтерша поначалу дико отчаивалась, месяцами не видя ничего, кроме затылка мужа, отвернувшегося от семьи к монитору, скандалила, горевала, а потом нашла дерзкое технологическое решение. Она выловила своего благоверного на сайте знакомств и под псевдонимом Юная Гейша легко вскружила ему голову. Отношения развивались бурно: за две недели бухгалтерша узнала много новостей о сексуальных пристрастиях «этого маньяка». К Яше Исааковичу она пришла в стратегически острый момент, когда маньяк затребовал от Юной Гейши «голых» фотографий, и нужно было на что-то решаться. «Вы человек порядочный, пожилой, — сказала она Рывкину. -

Вам я могу довериться!» Сорокадвухлетний Яша Исаакович обреченно кивнул и пошел ставить свет. Гейша принимала гинекологические позы, требуя, чтобы «все было резко». Ей хотелось выглядеть смертельно обольстительной. Яшу Исааковича задевало то, что бухгалтерша неумело побрила интимные места, и теперь они зияли ядовито-алыми прыщами. Короче говоря, творческий процесс имел свои трудности.

Другой случай неформального общения с клиентом Рывкин запомнил на всю оставшуюся жизнь. Этого клиента привели в наручниках. Точнее, сначала возник такой бесцветный, недопроявленный тип — из тех, кого Яша Исаакович называл мысленно «лица в штатском». Он явился зимним вечером, к самому закрытию ателье (очевидно, специально дожидался), и с порога заявил, что Рывкину придется задержаться ради срочного заказа. Нужно было не уважать самого себя, чтобы не возразить: «Что значит «придется»? Рабочий день кончился. Приходите завтра». На этом возражения закончились. Не потому, что сам заказчик назвал несусветно высокую цену — всего лишь за фото на загранпаспорт, а потому что в каждом его движении, в каждом слове присутствовала жесткая угроза. Было ясно: так просто он не уйдет. Яша Исаакович снял пальто и пошел ставить свет.

Штатский ненадолго исчез, чтобы вернуться в обнимку с каким-то полупьяным гражданином, — выглядело так, будто один гуляка нежно поддерживает другого, но уже в первом приближении стало видно, что этот второй пристегнут к нему наручниками. Потом его отстегнули и усадили на табурет перед объективом. Рывкин дважды требовал приоткрыть глаза. Фотографируемый в ответ вежливо бормотал: «Не беспокойтесь, вы мне не мешаете!..» Выведенный из себя Яша Исаакович как можно свирепее предупредил, что сейчас вылетит птичка. Клиент вытаращил глаза и засмеялся. Ему нельзя было отказать в придурковатом обаянии. В отличие от своего конвоира, он никуда не торопился, а вроде как плыл, покачиваясь, на невидимой волне. «Лицо в штатском» нервно глядело на часы и спрашивало, когда будут готовы снимки. Яша Исаакович сохранял остатки достоинства за счет максимальной неторопливости: «Будут. Придется подождать. Не меньше часа». Кто бы мог предугадать, что эти слова заставят озабоченного штатского избавить Рывкина от своего присутствия на целый час? Он вдруг решил отъехать по срочным делам, предупредив, что в случае чего фотограф «отвечает головой», и прибавил еще одну суконную фразу об уголовной ответственности. И вполне в уголовной традиции пристегнул подконвойного к чугунному радиатору.