Источник

– Где пост? – спросил Мэтт у Штайнберга, глядевшего мутно и сонно.

– Этажом выше, – ответил доктор, еще не пришедший в себя.

– Сколько там человек?

– Где, наверху?.. Около трех десятков, но они на три этажа.

Будучи специалистом по допросам, врач сразу понял: запираться и сопротивляться бесполезно, лучше выложить все начистоту. Убьют наверняка, но послушанием можно заработать скорую и не слишком мучительную кончину.

Адамс прикинул в уме – и толком ничего подсчитать не смог. Потому задал следующий вопрос:

– Сколько солдат на базе?

– Порядка трех сотен.

Мэтт и Линн переглянулись, затем Адамс спросил у врача, показав на бесчувственных охранников:

– Когда этих двоих хватятся?

– Они должны быть здесь, пока идет допрос, но, когда их смена завершится, придет пара новых.

Адамс всмотрелся в лицо палача, отыскивая признаки лжи, но не нашел.

– Когда кончится их смена?

– Они только заступили, значит около восьми часов.

Линн склонилась к человеку, собиравшемуся руководить ее пытками, а возможно, и смертью:

– Как можно выбраться отсюда? Ты нас выведешь?

– И с какой стати мне это делать? – ответил Штайнберг, скривившись.

Адамс посмотрел на доктора, затем на Линн:

– Ты хоть что-нибудь знаешь о планах своего шефа Джейкобса?

За несколько минут Адамс пересказал то, что поведал ожидающим смерти пленникам Джейкобс, – и эффект это произвело шокирующий.

– Вот же ублюдок! – пробормотал доктор. – И он надеется, что это ему сойдет с рук?

– Уже сходит, – напомнил Адамс. – Сейчас он на полпути к Женеве.

Отчасти Адамса удивила реакция ученого. В конце концов Штайнберг зарабатывал на жизнь, мучая и убивая невинных. Но тотальный геноцид – это оказалось слишком даже для пыточного мастера, в особенности убедившегося, что зачислен в ряды жертв.

Врач покачал в изумлении головой:

– Конечно, я знал про исследование технологии чужих, но сотрудничество с инопланетянами… невероятно. Это просто в голове не укладывается. Нет, я не могу поверить…

– Послушай, – перебил резко Адамс, пытаясь вернуть разговор к насущным проблемам, – мы хотим выбраться отсюда и попасть в ЦЕРН. Ты нам поможешь?

Штайнберг нехотя посмотрел в глаза Мэтту и выдержал его взгляд.

– Есть один путь, – медленно сказал врач.

Десятью минутами позже Штайнберг, освобожденный от кресла, шел вместе с бывшими супругами по очередному длинному коридору, и звук их шагов метался меж бетонных стен.

– А почему так безлюдно? – спросила Линн.

– Этот этаж имеет уровень секретности «А-один ультра». Сюда могут заходить немногие, и большинство из них недавно отбыли куда-то. Исходя из того, что вы мне рассказали, – в ЦЕРН. Остался лишь минимально необходимый персонал.

– А чем вообще вы занимаетесь? – решил выяснить Адамс.

– Пожалуй, эти исследования можно определить как «изучение инопланетной технологии». Здесь осуществляются проекты, прямо связанные с находками у Розуэлла. Об этаже не знает даже большинство работников «Зоны пятьдесят один». Мне тоже известно немногое, я занимаюсь допросами. Дознания проводятся в этом месте, потому что оно лучше всего охраняется и имеет высший уровень секретности. Лифт останавливается выше, сюда можно попасть, лишь имея специальный ключ.

Линн кивнула. Все трое некоторое время шли молча, следуя указаниям Штайнберга. Он знал дорогу, но рассказывать не спешил, боясь немедленной казни, – беглецы потеряют надобность во враче-палаче.

– Осторожнее, – предупредил он, когда свернули еще в один длинный бетонный туннель. – Дальше по коридору лаборатория. Сейчас должна пустовать, но кто знает?

Все трое молчали, пока не достигли дверей помещения, и тут, обуянная любопытством, Линн не выдержала:

– А чем тут занимаются?

– Хранят и исследуют тела, – прошептал Штайнберг, улыбнувшись.

– Тела? – переспросила удивленно Линн, озвучив замерший на губах Мэтта вопрос. – Чьи тела?

– Прежде всего пилота корабля, разбившегося в сорок седьмом у Розуэлла, – ответил Штайнберг гордо. – В идеальной сохранности, несмотря на проводившуюся несколько раз аутопсию.

– А чьи еще? – заинтересовался Адамс.

– О, тела сомнительного происхождения, найденные со времени катастрофы у Розуэлла.

– Подобные тому, какое нашла моя группа в Антарктиде? – уточнила Линн, и врач кивнул в подтверждение. – Значит, были и другие?

– Конечно же, – улыбнулся он, словно объяснял маленькому ребенку.

Адамс понимал: любопытствовать сейчас – не самое лучшее занятие. Важно то, что происходит в Женеве. Реагировать надо быстро: со дня на день заработает машина в ЦЕРНе – к чему тратить время на то, чтобы просто удовлетворить ученые интересы? Но он понимал, что для Линн дело не только в науке. Вся ее группа мертва из-за находки останков, и она считала долгом довести их работу, их исследование до конца. Она должна была сделать это ради погибших.

К тому же, признался он себе, и его глодало любопытство: хотелось выяснить, что же в этой комнате. Тем более что узнанное могло оказаться полезным в схватке с Джейкобсом и его командой в Женеве.

С другой стороны – риск. А вдруг Штайнберг солгал и тел там нет? Может, доктор обманул и вывел их прямиком к главному посту охраны на этаже? Врач мог и не поверить в рассказ о замыслах Джейкобса. Или сделать вид, что поверил, и заманить в ловушку.

Но Адамс пристально вглядывался в доктора, наблюдал за тем, как он говорил, бледнел и краснел, как стучало его сердце, как потел. Конечно, некоторая нервозность неизбежна, когда идешь под дулом пистолета, но, если учесть ее, прочее на лживость не указывало. Адамс имел опыт в распознании лжи и был уверен в способности ее замечать. Потому, чуть помедлив, все же разрешил остальным зайти в комнату.

– Я не знаю, есть ли кто-нибудь внутри, – честно предупредил Штайнберг. – Так что, пожалуйста, осторожнее.

Адамс кивнул, вытягивая из-за пояса пистолет, взял его на изготовку и занял позицию у двери. Штайнберг наклонился, прижал ладонь к сенсорной поверхности, одновременно оптический сканер проверил сетчатку глаза. Замок щелкнул, и дверь распахнулась.

По знаку Мэтта Линн вступила в комнату следом за врачом.

– Эндрю! – приветствовал Штайнберг дружелюбно. – Я думал, ты уехал вместе с остальными.

– Вилли?! – воскликнул удивленно старший коллега Штайнберга. – Что ты здесь делаешь?

Стремительно войдя в комнату, Адамс наставил пистолет на того, кого именовали Эндрю, – тот был всего шагах в двадцати от двери.

Изумление на лице пожилого ученого указывало: едва ли он будет кричать либо бороться. Мужчина в халате буквально оцепенел от удивления и страха.

Адамс велел ему лечь на пол и сцепил его руки пластиковыми наручниками, позаимствованными у охранников из камеры пыток. Оглядел комнату – больше никого. Зато кое-что интересное, даже очень… Адамс поднял Эндрю с пола, поставил на ноги, сам же продолжил осматривать помещение.

Лаборатория больше походила на морг: огромный металлический цилиндр, в стены врезаны десятки холодильных камер для хранения трупов. Почти у входа, на почетном месте, в заполненном жидкостью аквариуме плавало тело.

Мэтт и Линн увидели его одновременно и замерли с разинутым ртом.

Штайнберг посмотрел на них и улыбнулся.

– Мистер Адамс, доктор Эдвардс, – произнес чинно и официально, – позвольте представить вам экспонат номер А-один, тело пилота космического корабля, разбившегося в Розуэлле.

Линн вместе со Штайнбергом подошли к аквариуму, Адамс подтолкнул туда же беднягу Эндрю, на чьем бедже значилось солидное: «Профессор Э. Треверс».

Они прижались к самой стенке из плексигласа, не в силах оторвать взгляда. К удивлению Линн, тело вовсе не походило на то, что отыскалось в антарктическом льду. Да, оно имело пару рук, пару ног, голову, но на этом сходство заканчивалось.

Сорокатысячелетние останки из Антарктиды, судя по виду, могли попасть туда и неделю назад – настолько они походили на тела современных людей. Но то, что парило в аквариуме, и отдаленно не напоминало человеческие пропорции… Крохотное туловище, короткие тоненькие ручки и ножки, выпуклый животик – так похоже на изголодавшегося ребенка. Гигантская голова значительно больше, чем у людей. Окружность черепа вдвое превышала типичную человеческую – наверняка существо обладало высокоразвитым интеллектом. На маленьком лице – огромные, глубоко посаженные глаза. Рот малюсенький, словно рудимент, обреченный эволюцией на исчезновение.