Русский транзит

Ну да и тут внутри уютно. – Мистер Боярофф? Вам пакет. Доставить в номер?

Мне? Пакет? Ах, да! Одежка! Сам же заказывал.

– Спасибо. Завтра. Утром.

– Мистер Смирнофф? Ваш ключ.

Деликатная вышколенность. Вышколенная деликатность. Видок у меня после всех сегодняшних злоключений мало соответствует столь шикарному отелю. И вообще! Тишетка, сникерсы, штаны непотребные, все в дерьме каком-то. «Вам пакет». С одежкой – не желаете ли привести себя в порядок? И Вальке: «Ваш ключ»… – рука у него снова плетью повисла, а второй рукой он эту «плеть» непроизвольно придерживал… – ключ от номера изящно был опущен в нагрудный карман пиджака. (Да, это вдвойне-втройне удача, что существует у людей Конторы рефлекс «без пиджака ни шагу!»- и простреленное плечо укрыто от посторонних глаз – дырочка? за гвоздь зацепился! – и ключ есть куда сунуть, не вынуждая джентльмена к болезненным телодвижениям. Счет оплачен, остальное – личная жизнь.

Лифт. Валька назвал свой этаж. Я промолчал. Демонстрация взаимного доверия: уж номер ключа профи Головнин (таки Смирнофф!) засек, как и я, впрочем, засек номер его ключа. Без слов ясно – мы сначала к Вальке. Хотя бы для того, чтобы дверь открыть. Как не помочь обезрученному собрату по Афгану! Заодно понюхать чем пахнет…

Запашок у него в апартаментах был казарменный. И порядок тоже казарменный. Только не солдатская казарма, а офицерская. У солдатиков-то если и воняет, то сапожным кремом, мастикой, портянками и поллюцией, а порядок у солдатиков идеально-уставной, иначе пожалте зубной щеткой сортир вычищать! Офицерье же распрягается вовсю: вонь перегарная, одеколонная, колбасно-копченая, табачная, конопляная, блевотная. Порядочек же в номере Смирнова-Головнина был такой, будто полдюжины Медведенков здесь тешилось, стремясь уложиться в полчаса. Бар-дак! И, естественно, картонка-табличка снаружи: «Please, Do Not Disturb!». Не лает, не кусает, а внутрь не пускает – у нас в Америке, в отелях такая табличка понадежней любого замка. То-то! Личная жизнь.

Посреди всего этого бардака мы с Валькой и сели. И я сказал: «Говори!». Старший сказал, сенсей распорядился. Валентин Сергеевич Головнин и посвятил меня во все вышесказанное.

Когда же я подскочил от возмущения (так вроде правдиво все изложил Валька Голова, и вдруг – он не имеет отношения к Конторе!!!), собрат по Афгану и проорал диким шепотом: «Ты до сих пор не врубился?! Я ж тебе рассказываю-рассказываю!».

Он же мне рассказывает-рассказывает: за все время не было ни единого провала при переправке «золота партии», а нынче – случилось… Гриша-Миша-Леша, Бояров, полиция. Это – звон. Откуда он – резидентуру не интересует, но волнует. Кто виноват? Головнин. Что делать? Загасить звон, лечь на дно. С чего начать? С ликвидации: Гриши-Миши-Леши, Боярова и… Головнина.

Он же мне рассказывает-рассказывает: Контора жертвует агентами при малейшей «засветке», из мешка могут вытряхнуть в любой момент! Головнин-Смирнов и сюда бы ни за какие коврижки не вернулся, если бы… если бы здесь оставались пусть самые расчудесные, но лишь коврижки. Ясно? Нет?

Он же рассказывает: дипвализы набиты под завязку! Не здесь, естественно, а в… в надежном месте. Но «ключик» от надежного места – здесь. И что это за «ключик», знает только Головнин, которому и поручено вручить груз «товарищу Павлу». Но вот стоит ли?

Он же рассказывает-рассказывает: там, за Океаном, в Совдепе творится НЕЧТО. Никто толком не знает, что? Но НЕЧТО. Головнин чует – жареное! Будь нынешняя ходка благополучной, майор Головнин, может, и вернулся бы на Родину. Однако есть ли смысл совать башку для очевидного откусывания, если… Да и на руках сумма приличная. Ты не представляешь, Саша, насколько приличная. Любые деньги когда-то кончаются, но если их по умному вложить, то… И «Русский Фаберже» тоже не тележка с «горячими собаками», «Русский Фаберже» даст такую прибыль!

Он же рассказывает-рассказывает: Перельман свое отыграл, а Степан Сергеевич Смирнов приказал срочно свернуться, фирму приказал передоверить указанному Смирновым лицу. Лицо же это – пока тайна. Даже не столько коммерческая, Саша, сколько жизненно важная для того самого лица. Перельман один-единственный знает имя «преемника» (ну и Головнин, разумеется!), нынешней ночью Перельман сыграл бы в «кубик», а «Русский Фаберже» перешел бы к… к частной фирме, ничего общего не имеющей с КГБ, разве что в прошлом, но отныне не желающей иметь ничего общего с Конторой.

– И вдруг вместо этого жиденыша-стукача являешься ты, черт бы тебя побрал! Где Перельман, Саша? Или ты его… Сам?..

– Сам. Я его… сам, – блефанул я. Не стал ведь собрат по Афгану уточнять, что – сам? Я Перельмана сам… запер в… надежном месте.

– Вот и отлично! – заключил Головнин. – Мы поладим, Саша? Мне кажется, мы поладим, а?

Я промолчал. Но утвердительно. Так он истолковал мое молчание. Ну-ну. Каждый судит по себе. Но – это моя жизнь.

Протянув паузу, я как бы посторонне сказал:

– Пойду-ка посплю. Глаза слипаются.

– На ход ноги? – предложил напарник (ему мнилось, что я уже напарник), вытрясая последние капли «Джи энд Би», которую мы усидели за беседой в ночи. Мол, выпьем и тем скрепим уговор, что намного дороже денег. На кого теперь полагаться Вальке Голове, как не на Сашку Боярова! На кого теперь полагаться Сашке Боярову, как не на Вальку Голову! Отверженные. Хм, Гюго.

– Давай! – согласился я. Опять же пусть он толкует последний непроизнесенный тост как угодно, но «Джи энд Би» был, есть и останется моим любимым горячительным, а тост… непроизнесен. Выпьем!

Я встал, стряхнул несуществующие крошки:

– Один не боишься оставаться? – из светской вежливости поинтересовался. Мы же не гомики, чтобы вдвоем в номере ночевать. Не гомики, и не совки, которым эка диковина переспать с однополым существом, запершись и обезопасив себя категоричным-нерушимым: «Please! Do Not Disturb!».

– До утра! – попрощался Валька, дав понять, что не боится оставаться один, даже если неожиданно нагрянут те, кому картонка-табличка не указ. – Уже пол четвертого. Спать нам от силы часов пять осталось. Спокойной… ночи. День будет трудный.

– Ага! – я чистосердечно зевнул и как бы невзначай: – А мне еще… а-ау-уа… – мол, дела-делишки.

Бытовыми необязательными репликами мы микшировали «громкость» событий минувших и грядущих. И уже на пороге, в спину он достал меня необязательной репликой, тоже сквозь зевок:

– Только рыжей не звони. Мы… а-ау-уа… всех наших слушаем…

Я машинально кивнул, даже не оборачиваясь, прикрыл за собой дверь с легким щелчком, пошел-пошел по коридору к лифту, надавил на кнопку вызова. Это как шальная пуля – заполучив ее, продолжаешь бежать и вопить «ура!», а метров через двести вдруг ноги подкашиваются, все кружится, и мысль: «Неужели!».

Последняя мысль.

«Рыжей не звони». Я знаю только одну-единственную рыжую, которой бы позвонил, сам пообещал: ОК! ЗВОНЮ! Валентин Сергеевич Головнин отсоветовал. Он, выясняется, тоже ее знает. И знает чуть больше, чем я. Он, конечно, ждал от меня, что я, будто в дурной мелодраме, подскочу, вытаращу глаза и стану допытываться подробностей. Он ждал от меня, что я вернусь, как только до меня последняя фраза в спину дойдет. Я не вернулся. А может, он и не ждал моего возвращения – иди, Бояров, отдыхай, ворочайся-мучайся, утро вечера мудреней, завтра придешь к Вальке Голове за милую душу: если не прельстила перспектива дележки умопомрачительной суммы, то помрачнение ума на почве коварства-и-любви так или иначе приведет обратно к собрату по Афгану за дополнительной информацией.

Сбрендил Валя? Вряд ли. «ВИЛ-7», разумеется, мозги отмораживает. Парней под воздействием «вилки» так и кличут: отмороженные. Но воздействие это не вечно. Уже в номере отеля Смирнов-Головнин был в уме-здравии. Говорливость его объяснима не только «вилкой», но и вполне трезвым расчетом: все отходные пути майору Конторы отрезаны, кроме кривой дорожки, по которой он предложил бежать вместе – а будучи давно и неплохо знаком с Бояровым, Валя Голова отдает себе отчет, что Бояров не впишется в тему, пока не овладеет разумной и достаточной информацией о ней. Шаг вперед, да… но с открытыми глазами.