Русский транзит

Головнин сжимал кулак мертвой хваткой. Я не без усилий разомкнул палец за пальцем – да! Три маленьких ключика на кольце с брелком. Брелок – красное пластиковое яблоко величиной с шарик пинг-понга, символ Нью-Йорка. Я сунул ключики себе в карман и перешагнул через Вальку. Вероятно, он очень дорожил ими – даром что в глубоком обмороке, но очнулся на секунду, веки дрогнули, прорезались мутноглазые щелочки, кулак снова сжался, фантомно ощущая ключи с брелком.

– С-с-сань… С-с-сан-н-нь… – просвистел Головнин. Меня окликал, а может, выругался по неискоренимой русской привычке. Не знаю.

Он опять впал в обморок. Ничего. Полежит-полежит, очухается. Это реакция на «ВИЛ-7», похмелье, упадок сил. Иного предполагать я не стал, иначе… только мне и хлопот, что цацкаться с курьером партии, когда с минуты на минуту нагрянут преследователи-ищейки. Ведь преследуют, ведь ищут – следовательно, и сюда нагрянут. Следовательно, Смирнова-Головнина подберут: жить буду? будете, но плохо! А мне абсолютно не хочется составлять в этом смысле компанию Вальке Голове. Меня, в конце-концов, дама ждет!

Если же я ошибаюсь, и преследователи-ищейки не сообразят спуститься в номер Смирнова-Головнина, то все равно его обнаружат рано или поздно. Не поздно. Рано! Защелкнув за собой дверь, я перевернул картонку-табличку: «Please, Make Up Room Now».

Да уж, пожалуйста, уберите номер. А также уберите из номера обессилевшего постояльца. И как там дальше сложится для майора Конторы – произвол судьбы. Нет, произвол – это отличительная черта Совдепа, здесь – будь любезен отвечать пусть и по всей строгости, но Закона.

А мне отвечать не за что. За чужие грехи разве что. Не буду. Мне бы сейчас не ответ держать, а вопрос… Где-то тут у нас «специалист по вопросу»?!

Мы благополучно покинули отель. Мы благополучно сели в «порш». Мы благополучно переждали «парад организмов». И… благополучно не задали друг другу никаких вопросов, хотя они поднакопились – и у нее, и у меня. Но Марси ждала объяснений от меня, а я – от нее. Потому-то мы отвлеченно перебрасывались репликами на тему шествия меньшинств, откладывая на потом главное: кто есть кто из нас?!

Признаться, я по запарке обрадовался, увидев Марси в коридоре отеля. Мол, ага, все-таки была она дома, когда я пытался хоть что-нибудь втолковать автоответчику. Мол, поняла, умница, и примчалась. Но! Я ведь указал автоответчику время звонка. И пусть десять минут, прошедших с той поры, растянулись и вместили чертову уйму событий, но они не перестали быть всего лишь десятью минутами. Даже на крыльях любви невозможно перенестись за десять минут из Гринвича-Виллидж к Центральному парку, к отелю, которого я, кстати, ей не назвал, к номеру, тоже мною не названному: 1703. А значит… А хрен знает, что это значит!

Внешность обманчива. Детскость черт Марси постоянно сбивала меня с толку. О своем отношении к женщинам я говорил и не раз. Но то в Совдепе. Им от меня нужно было не слишком много, да и мне от них. Как-то всерьез не воспринимал. Да простят Боярова здешние феминистки, но… курица – не птица, баба – тоже человек, разумеется. Однако – через «тоже». Сначала – мужик. Впрочем, и не только в Совдепе. Я не говорю о собственных похождениях-отдохновениях в «кошкиных домах»- заплатил и получи. Я говорю о Хельге. Ведь при всей ее могучести и прозападной непринужденности осталась она бабой. Русской. Которой без хозяина как-то неуютно. Помнится, побеседовали, что называется… Еще во Франкфурте. Я в телевизор влип, а она посидела-посидела и: «Делай со мной что хочешь, но я пошла спать!». «Да-да, – говорю, – как же, как же!». «Только делай, делай!». «Что?». «Что хочешь…». Сколь бы ни качала мышцы, а баба и есть – подчиненная. При всем при том, что в английском языке понятие м-м… траха – паритетно, если можно так выразиться. Кто кого подчиняет в процессе м-м… траха – и не скажешь. По-английски, во всяком случае. Паритет.

Феминистки здешние – они дуры. Именно потому, что стоят на позиции расейских мужиков: мы главнее! Непременно надо самоутвердиться за счет противоположного пола. А означает это как раз: слабо… Только замордованный коммунальный совковый мухомор колотит кулачком по столу: кто в доме хозяин?!! Впрочем, это от бессилия, а я не жалуюсь – если и не всесилен, то силен, хозяин, да! С Марси так не получилось. Я было покровительствовать стал – как же иначе! рожица-то почти детская! Н-нет, не то… А что – то?! Трудно… Паритет.

Вот и за руль она меня не пустила. То есть громко сказано: не пустила. Просто села сама за руль и все! И мы двинулись. Куда? В Квинс. Я назвал ей адрес Перельмана. А больше ни звука не произнес. Она – тоже. Этакое понимание с полуслова. А вернее, непонимание в ожидании слов, игра в молчанку – кто первый не выдержит.

Ну-ну! Паритет так паритет.

Вероятно, меня навел на глубокомысленные рассуждения о равенстве полов «парад организмов». Вероятно. И еще рассуждения: наши с Марси личные отношения – личное дело каждого из нас… но как быть с общественными отношениями? А вот я и погляжу, столкнув нос к носу Перельмана и мисс Арчдейл. Ох, не так уж случайно появилась в свое время мисс Арчдейл на пороге «Русского Фаберже»! Буль-Перельман. Очная ставка, известно, лучшее средство достижения-постижения истины. Другое дело – нужна мне эта истина? Эта? Не нужна.

«Мы всех наших слушаем».

Из всех «наших» один Перельман в пределах досягаемости. Буду рад, если истина окажется иной. Но я не страус, чтобы голову прятать, а задницу выставлять! Тьма низких истин мне все же дороже. Тьма тьмущая! Мисс Арчдейл – человек Конторы? Ну и на кой мне жена из компетентных органов? Да и ей на кой муж-Бояров с учетом прошлых и нынешних подвигов? Значит, задание выполнено – и было все лишь заданием. Не хотелось бы мне, чтобы контакт Бояров-Арчдейл оказался заданием, но знать-то наверняка я должен?!

Подъехала она к домику Левы безошибочно. А ведь я никаких пояснений-подробностей не давал. Типа: здесь лучше налево, здесь лучше направо, тормозни. Не впервой мисс Арчдейл бывать у Перельмана, так что ли? Тьма низких истин.

Гляди, Лева, обещал тебе Бояров: «Я вернусь!»- и вернулся. Гляди, Лева, кого я с собой привел! Давно не виделись, СОСЛУЖИВЦЫ?!

Чуть ли не в привычку у меня вошло двери непременно вышибать. Я уже изготовился, опередив мисс Арчдейл метров на пять (хорошо хоть, соображения у нее хватило поотстать, а то и вовсе засветилась бы: понятия, мол, не имею, куда приехали, но пойду поперек батьки!), но вовремя осекся – открыто, то бишь не заперто. Что за новости!

Три новости. Плохая. Очень плохая. И… хорошая.

Плохая: Перельмана в доме не обнаружилось, хотя следы пребывания имелись.

Очень плохая: «запасник» тоже пустовал, хотя и там Лева порядком наследил.

И – хорошая: Марси – не человек Конторы.

Леву волокли будто мешок с дерьмом – из «запасника» к выходу. Надкусанная пицца – «что-нибудь из питания» была расплющена чьим-то каблуком. Будь я криминалистом, тут же отправил бы пиццу на экспертизу – отпечаток! Леву тащил один человек судя по сморщенности коврового покрытия, судя по разбитой китайской вазе. Будь их хотя бы двое, взяли бы за руки, за ноги, вынесли, а тут – волокли.

Я присел на корточки, изучая пиццу, уже протянул было руку, чтобы поднять ее с пола, и услышал голос Марси:

– Не трогай, Алекс.

Из чисто мужского упрямства тронул бы! Но это был не приказ, не просьба это была. Совет.

Я оглянулся – она невесомо скользнула к телефону, взяла трубку через платок. Прыгать? Руки ей выламывать? Рот зажимать? Это – Марси! Нет, не могу. И не хочу. И не знаю что делать. И не делаю шаг вперед. А по ее совету: не делаю ничего.

– Тэрри! – сказала она в трубку. – Я. Да. Верно. И быстро! Да, успею! – и дала отбой. – Алекс, ты готов?

Я? Готов! Всегда готов! Только к чему? К борьбе за деньги Коммунистической партии будьте готовы! Всегда готовы! У них, понимаете ли, внутренняя разборка, неувязочки увязывают, а я, видите ли, должен на привязи послушно ходить?!