Государевы люди

Декабрь девятьсот четырнадцатого в Петрограде, который жители по привычке все еще называли Санкт-Петербургом[1], выдался особенно холодным. По схваченной льдом Неве и каналам ледяной, дующий с залива ветер тащил снежную поземку, наметая вдоль гранитных набережных громадные сугробы. Прохожих видно почти не было — кому интересно шляться ночью по морозу, рискуя отморозить нос. Да и на руку, что не было...

К Зимнему дворцу со стороны Дворцовой набережной, стреляя синим выхлопом, подъехал открытый грузовик, в котором, закутавшись в шинели, прижавшись друг к другу и нахохлившись, сидели солдаты.

Им бы теперь аккурат второй сон глядеть, а их вынули по тревоге из нагретых постелей, построили, перечли, и дежурный офицер, ничего не объясняя, а лишь страшно, потому что тоже встал ни свет ни заря, ругаясь, приказал разобрать винтовки и не мешкая спускаться во двор.

На ходу оправляясь, пристегивая подсумки с выданными боевыми патронами, отчаянно зевая и махом крестя щепотью пальцев перекошенные рты, сетуя на судьбу и начальство, солдаты, грохоча ботинками по мраморным ступеням, сбегали вниз. Хотя сетовали не очень-то — здесь, в столице, в каменных казармах, в глубоком тылу, служба была не в пример легче, чем где-нибудь у черта на куличках в Карпатских горах, в мокрых землянках, под обстрелом немецкой артиллерии.

— Стройся!

Быстро разобравшись, построились в две шеренги. Фыркая и дергаясь, подъехал белый, заиндевевший грузовик.

— Садись!

Подсаживая друг друга, попрыгали в кузов.

— Смотри, не спать у меня!.. Держись крепче! — крикнул, погрозив кулаком в кожаной перчатке, офицер и, накинув на голову башлык, рысцой побежал в кабину.

Куда их везут, зачем, никто не знал и не спрашивал. Начальству — ему виднее будет...

Заворачивая с набережной к дворцу, грузовик, хоть и был перемотан поперек колес цепями, пошел юзом по накатанной санями до ледяной корки мостовой. Солдаты, хватаясь друг за друга и за воздух, качнулись к борту, уперлись, выругались по матери.

Грузовик выровнялся, проехал еще метров тридцать и встал перед какими-то большими деревянными, крашенными в полоску воротами, ожидая, когда их откроют. Офицер выскочил из кабины, по-быстрому переговорил с высунувшимся из деревянной будки караульным, зашел через калитку внутрь, и через несколько минут ворота распахнулись.

— Проезжай.

Водитель дал газу, и грузовик въехал во внутренний двор.

Заскочивший на подножку офицер показывал дорогу. Остановились подле какого-то крыльца.

— Слазь!

Окоченевшие солдаты попрыгали вниз, где рассыпались по сторонам, подскакивая на месте, колотя ногой об ногу и стуча друг дружку кулаками по спинам, чтобы согреться. Из их ртов, оседая серебристым инеем на волосах, густо валил пар.

— А ну, кончай разброд! Стройся! — гаркнул офицер.

Недовольные солдаты построились.

И еще минут десять ждали, переминаясь с ноги на ногу, в строю. Потом дверь распахнулась, кто-то крикнул:

— Заходь!

И мечтающие о тепле солдаты разом, гурьбой бросились вперед, оскальзываясь на заснеженном крыльце.

— Отставить! В бога, в душу!.. — остановил их офицер. — Куда прете, скоты?! Порядок забыли?! Заходить по одному!.. Шагом... арш!

Солдаты, разобравшись в цепь, нетерпеливо подгоняя впереди идущих жесткими тумаками в спину, стали забегать в дверь. Последним, стряхивая с башлыка и погон снег, зашел и офицер.

В просторном вестибюле, не проходя далее двери, солдаты остановились, встав плотной кучкой, опасливо озираясь по сторонам.

— Гляди, ребяты, сколько золото-та!..

Офицер, приказав замереть на месте, побежал куда-то вверх. Но совсем скоро вернулся в сопровождении какого-то господина в сюртуке.

— Сюда, будьте любезны, — показал тот.

Офицер, заступив за его спину и страшно гримасничая — вращая глазищами и шевеля губами, — украдкой показал кулак.

Мол, вести себя как подобает, а не то... мать вашу ети!.. скулу набок, а все зубы — в горсть! Но солдаты и без его стращаний боялись лишнего шагу ступить.

По лестнице, распугивая дробным топотом сумрачную тишину, спустились куда-то, в освещенный электрическими лампочками подвал, где у стены, рядком, были сложены большие деревянные ящики с прибитыми с боков ручками.

— Вот эти! — ткнул господин пальцем в ящики. — Общим числом — восемь. Только, прошу вас, голубчик, осторожней!

Офицер кивнул. И, обернувшись к солдатам, приказал:

— По четверо — разберии-сь!

Солдаты рассыпались на четверки.

— Берете с четырех углов, подымаете и нежно, как мамка — дитё, несете наверх в машину! И не дай вам бог!..

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие, доставим в лучшем виде! — крикнул кто-то из солдат.

— То-то!..

Солдаты, забросив винтовки на спины, ухватились за ручки, разом разогнулись, крякнули от натуги и, коротко семеня ногами, потащили неподъемные ящики к лестнице.

— Куда прешь-то? Куда толкаешь дьявол?! Осаживай, осаживай, — переругивались они, таща ящики вверх по ступеням. Холодно уже никому не было — всем было жарко.

Офицер зорко наблюдал за происходящим и, когда кто-нибудь случайно спотыкался или ненароком задевал углом ящика перила лестницы, подскакивал и, суя в самый нос черный, обтянутый кожей кулак, прикрикивал:

— А вот я тебя... раззява!..

Во дворе, дымя выхлопами, стояли еще два, кроме того, на котором они приехали, грузовика. Ближний — сдав задом к самому выходу.

— Подавай по одному!

В машины ящики грузили прямо с крыльца, через сброшенный задний борт — четверо подавали снизу, еще четверо, перехватывая, принимали, пятясь и таща их на себя.

Погруженные ящики, чтобы они не елозили, крепко привязали к бортам и прикрыли сверху рогожей.

— Садись!..

Разбитые на три команды солдаты расселись в трех грузовиках, прямо на ящиках.

— Трогай!

Первая машина на малой скорости вырулила из ворот. За ней вторая. За ней — третья...

Улицы были пустынны, но колонна все равно еле-еле, так что любая полудохлая кляча обгонит, плелась по заснеженным улицам, прорезая мельтешню снега светом электрических фар.

— Чего так медленно-то, чай не яйца на ярмарку везем! — ругались, коченея и хлопая себя по плечам, солдаты.

Хотя отчего ж не яйца — и яйца тоже!..

Ехали долго, хотя совсем недалече — в пакгаузы Московского вокзала, где еще некоторое время петляли среди занесенных путей, пробуксовывая на переездах на обледеневших рельсах.

— Куда ехать-то?

— Да вон туда, к стрелке...

Наконец — нашли.

— Вылазь, приехали!

Впереди, в тупике, на запасном пути, под одиноким, иссеченным ветром электрическим фонарем стоял товарный вагон.

И вновь солдатам пришлось прыгать и переминаться с ноги на ногу, чтобы хоть чуть-чуть согреться, потому что куда-то запропастился кондуктор.

Наконец его отыскали в теплой будке стрелочника, извлекли на свет божий и приволокли к вагону.

— Вы чего, чего, я же туточки, рядом был! — возмущался тот.

— Туточки!.. — передразнивали его солдаты.

Первый грузовик сдал задом к вагону.

— Ближе, ближе подгоняй!

Солдаты откатили вбок дверь и, разом подхватив, поволокли внутрь первый ящик.

— Шибче, шибче, ребяты! Налегай!.. — подбадривали они сами себя, надеясь побыстрее управиться и оказаться в теплой казарме. — Ну чево стоишь, чево рот раззявил — тяни давай!..

Ящики рядком, как в подвале дворца, легли в вагон.

— Закрывай!

С грохотом накатившись, захлопнулась дверь.

Кондуктор свел вместе усики проволоки, запечатав их свинцовым пломбиром и, кутаясь в огромный овчинный тулуп, полез на открытую, позади вагона, площадку.

Откуда-то, весь в клубах пара, подлетел маневровый паровоз, который, дав длинный свисток, подцепил вагон и поволок его за стрелку, а оттуда, сдавая назад, — к отстаивающемуся неподалеку пассажирскому составу. Тому, что утром пойдет на Москву.