Шпион федерального значения

Преступников, как водится, не нашли. Милиция не нашла. Вернее, нашла, но доказать их вину не смогла, так как видевшие драку немногочисленные свидетели от своих показаний отказались, когда узнали, что потерпевший — чеченец, а хулиганы — русские пацаны. Покойнику все одно не поможешь, а ребятам жизнь сломаешь из-за какого-то… Да и милиция нельзя сказать чтобы сильно «пуп надрывала» ради раскрытия этого дела. Зато родственники убийц, запаниковав по поводу того, что их чада, сев в кутузку, могут оказаться в дурной компании, прикупили лучших адвокатов и, «продавливая этот вопрос» на всех уровнях, отмазали своих сыночков. Дело, как водится, развалилось, и «чада», вместо того чтобы схлопотать по пять лет «строгача», получили за убийство профессора строгое родительское порицание. Что, с точки зрения малообразованных «деревенских» родственников совершенно не означало, что они должны остаться безнаказанными. Не должны! Не могут! А то, что следствию не хватает каких-то там справок, ровным счетом ничего не значит. Всякое зло должно быть наказано! По крайней мере, так считали «чеченские чеченцы».

Это русские несут на могилы своих усопших цветы. Как будто покойники девушки! Чеченцы приносят не цветы, они приносят и бросают на могильный холмик отрезанную голову убийцы. Чему душа усопшего должна возрадоваться куда больше, чем букетику десятирублевых гвоздик!

Не испорченные цивилизацией, приехавшие из чеченской глубинки родственники подходили к сыновьям покойного, поддерживали их в их горе и предлагали свою помощь и посредничество в очевидном для них деле. Они не требовали немедленных действий, но своим деятельным участием подразумевали хоть какие-нибудь действия. Потому что это для них само собой разумелось. Ведь себя они тоже считали потерпевшей стороной.

Их предки никогда не бегали жаловаться на обидчиков властям, а брали кинжал и котомку с лепешками, прыгали на горячего скакуна и уносились в горы, где не ели и не спали, пока не находили обидчика и не убивали его в честном поединке, отомстив за своего родственника и смыв позор с себя! И невозможно было себе представить, чтобы убийца безнаказанно жил рядом с ними!

— Слушай, может, тебе автомат нужен, а? — прямо спрашивали, отозвав в сторону, родственники старшего сына покойного.

— Какой автомат? — не понимал поначалу тот.

— Хороший автомат. Новый. Сам на базаре купил! Скажи — сразу твой будет!

— Ну что вы, какой автомат? — вяло отнекивался старший сын, на которого, в первую очередь, легла кровь его родителя.

— А-а, понял, у тебя свой есть… — понимающе кивал родственник, предлагавший оружие. — Но если тебе еще один нужен — ты только скажи!

Ну как им объяснить, что Москва не горы, что здесь другие порядки? Что здесь запросто можно жить рядом со своим обидчиком и даже служить под его началом и дружить с ним семьями. Что здесь все эти «дикие» обычаи не проходят, потому что тогда каждый день придется резать по пять-шесть постовых милиционеров, которые надумают проверить твой паспорт, минимум раз в неделю — начальника жэка и без счету прохожих, которые вспомнили походя твою нерусскую мать или косо посмотрели на твою женщину! Это ж пол-Москвы придется вырезать!..

Родственники отходили. Но чуть позже подходили снова.

— Если ты не можешь, если тебе нельзя — мы сами можем их убить. Ты только скажи «да»!

— Нет! Бога ради, не надо никого убивать! — умолял обрусевший сын чеченского народа, не зная уже, как спровадить назад в Чечню загостившихся у него и жаждущих крови родственников. — Я сам разберусь с этим делом! Я обязательно их убью, всех, только попозже, когда освобожусь, сейчас у меня много срочной работы.

Как будто в жизни может быть что-то важней мести!

Две сошедшиеся по нерадостному поводу цивилизации никак не могли понять друг друга и столковаться.

Столковались их дети…

Родителям бы вовремя прислушаться к их разговорам и присмотреться к возникшей между внуками погибшего профессора и их «деревенскими» ровесниками дружбе. Но им было не до того. Не до них.

А зря!

Ведь законы детского общежития очень созвучны «законам гор» — они так же непосредственны и наивны и точно так же жестоки, потому что не приемлют полутонов. Если тебя обидели — то нужно дать сдачи; если задели кого-то из своих — бросайся в драку, чтобы его защитить; если «их» много, то собирай «наших», сходясь стенка на стенку! И там, и там геройство трактуется одинаково, а обвинение в трусости считается худшим из обвинений!

При этом у мальчишек были свои застарелые обиды: у московских — за «наезды» русских на «кавказцев» и жесткие дворовые стычки, у «деревенских» — за бомбежки и обстрелы их сел, за убитых русскими солдатами отцов и братьев.

Пацаны решили разобраться с обидчиками по-свойски. По-пацански. Это была игра, но эта игра была отображением той, взрослой, чеченской войны. Дети всегда играют во взрослые игры: девочки — в матерей и семьи, мальчики — в войнушку!

Они подкараулили тех самых «хулиганов»…

К сожалению, это оказались совсем не те хулиганы, которые избили профессора, тех, кого родители, боясь мести «кавказцев», прятали на дачах и у дальних родственников в маленьких провинциальных городах. Это были другие парни, но эти парни знали тех парней, потому что были с ними в одной компании и, значит, должны были ответить за нанесенные ими обиду.

Если по законам гор. И по дворовым законам тоже!

Чеченские мальчики, собрав побольше «своих», напали на компанию русских ребят, отмутузив их по первое число. И все бы было нормально — мальчишки всегда дерутся, и никто из этого трагедий не делает, но в «чеченской стенке» были не только московские мальчики, а были вполне закаленные, которые участвовали в боевых действиях, хоть и на подхвате, бойцы. Которые видели смерть — видели застреленных, зарезанных, разорванных, раздавленных людей, неважно, чеченцев или федералов, и поэтому относились к смерти немного иначе, чем их московские сверстники. Проще — относились!

В пылу драки, когда русские, отступая, схватились за какие-то палки и кому-то врезали по голове, один из чеченцев, рассвирепев, выдернул из-за пояса нож и пырнул им ближайшего противника в живот. И пырнул еще раз!

Тот ахнул и упал на колени.

И сразу, мгновенно, драка закончилась. Все — и русские, и чеченцы — стояли и, тяжело дыша, смотрели на корчившегося на асфальте от боли и страха мальчишку, между пальцами которого ползла, быстро заливая асфальт, черная кровь.

Они стояли так, наверное, с полминуты, после чего, разом сорвавшись с места, разбежались в проулки и проходные дворы.

Мальчик остался.

И умер.

Чеченских подростков тут же отправили домой, где никакая милиция их достать не могла. Московским чеченцам бежать было некуда.

— Вы что, вы с ума все посходили! — хватались за головы их родители.

Они представить не могли, что их ухоженные, посещающие кружки и музыкальные школы дети способны на такое! Конечно, случалось и раньше, что они заявлялись домой в рваной одежде и с синяками на физиономиях, но все это списывалось на «детские забавы». В то, что их дети давно, на кулачках, враждуют с обзывающими их «обезьянами» русскими, они не знали. Или, что вернее, не хотели знать.

У детей был свой мир, в котором шли свои маленькие национальные войны, в которые они взрослых не пускали. Русские защищали свою территорию и свое право быть полноправными хозяевами этих улиц. «Кавказцы» доказывали кулаками свое с ними равенство. Все улицы и дворы давно были поделены на «свои» и «чужие», и тот, кто нарушал границы, был бит. «Черных» территорий было гораздо меньше, но тем отчаянней «кавказцы» их отстаивали.

В стороне от этих, незаметных для глаз родителей, битв остаться было практически невозможно. Нейтралитет враждующими сторонами не признавался. Если ты «черный», значит, ты — их. Если ты прошел по «нашей» улице, значит, ты хочешь получить. Ну так получай! И целая ватага ребятни издевалась и била кулаками по лицу нарушителя границ, после чего он действительно становился «чужим», волей-неволей прибиваясь к «черной» стае.