Воспоминания глупого кота (ЛП)

всех встает, иными словами, с отцом, то есть с тем, кто всем заправляет. Я делаю свои дела и что-нибудь ем, если, конечно, мне что-то кладут. Мне немного неприятно пить вчерашнюю воду, и иногда я проливаю ее на пол, наблюдая, поменяют ли мне ее, а также для того, чтобы пожаловаться. Потом я возвращаюсь в кровать, чтобы устроить себе впридачу к завтраку отдых, поваляться и вздремнуть, коль уж повезло.

Когда поднимается Мичу, другими словами, когда старшие наполовину позавтракали, я

иногда снова сопровождаю его на кухню. Когда как. Мне это нравится, потому что, должен вам сказать, Мичу – мой друг, в отличие от остальных. Я слоняюсь за ним по всему дому. Я отираюсь под дверью ванной, поджидая, когда же он закончит делать свои дела, и направляюсь с ним на кухню. В это время там, обычно, уже очень многолюдно.

Глава 3. Семейный завтрак.

Те, кто всем заправляют, сидят за столом. С ними также и Бегония-младшая, их дочура. И

даже Луис Игнасио, уже оправившийся после того случая... Хавьер, шпанец этакий, всегда влетает, впопыхах съедает яйца, на бегу запивая их кофе с холодным молоком, а иногда второпях перехватывает какой-нибудь тост с маслом и мармеладом. Отец вечно его торопит, потому что не хочет опоздать в класс, как они опоздали вчера, потому что уже много времени... итд, почем мне знать? Отец немного нудноват. И постоянно грозит Хавьеру тем, что уйдет без него. Иногда Хавьер злится и отвечает ему несколько грубовато.

Когда мы с Мичу приходим на кухню, я уже знаю, что меня там ожидает. Так что я

принимаюсь за работу. Но они еще не расшевелились и смеются так вяло и лениво. И все же я не то, чтобы демонстративно, но использую момент, чтобы потянуться. Я потягиваюсь, вытягивая передние лапы, скользя ими по блестящей плитке кухонного пола и дугой выгибая спину. Я стремлюсь добиться гибкости, которую потерял, проведя столько времени, лежа на кровати, свернувшись клубком. Я зеваю, как можно шире. Полагаю, что от этого зрелища, от моего представления, становится немного веселее, и раздается смех.

А еще я трусь спинкой о ноги Бегонии, матери Мичу, уделяющей мне больше внимания.

Но я так поступаю не только потому, что мать более внимательна ко мне, но еще и потому,

что она сбривает волосы на ногах. Я много раз видел ее в ванной в самый разгар этих трудов, потому что она никогда не закрывает дверь. Кожа Бегонии-матери такая мягкая и эластичная, что мне доставляет наслаждение тереться о ее ноги. Я трусь и трусь, прохаживаясь туда-сюда, и она мне позволяет. Более того, она легонько гладит меня по спинке своей белой рукой, и чего скрывать, ведь я не открою никакого секрета, мне это очень и очень нравится!

И сразу же начинается целое шествие. Отец, малышка Бегония, Луис Игнасио и Хавьер

все вместе поспешно уходят после телефонного звонка и ответа: “Сейчас спускаемся”. Я

услышал комментарий по поводу того, кто звонил из подъезда и ожидает внизу. Это однокашница Хавьера по журналистике, или же студентка того, кто всем заправляет, точно не знаю… во всяком случае, какая-то подруга семьи. Уже не раз я слышал имеющее к ней отношение имя – Наталья. “Звонила Наталья?” – спросил отец. А бездельник Хавьер сказал: “ Вот черт, ведь еще нет пяти минут, еще меньше четырех…” Но эта самая Наталья уже внизу. Она слишком пунктуальна и ее громкий звонок по телефону является сигналом к немедленному выходу.

Когда встает кроха Уксия и, почти всегда заспанная, босиком ползет на кухню, мать

подбадривает ее, чтобы она позавтракала, и даже намазывает ей тосты. Но не слишком-то

удачно она это делает. Не знаю, почему, но Уксия терпеть не может кофе с молоком. Ей также не нравится масло. Но вот долгими, терпеливыми уговорами матери удается заставить ее съесть йогурт и один-два тоста с мармеладом, и больше ничего. Хотя в последнее время она больше склоняется к омлету с беконом.

Я так подозреваю, что Уксия не завтракает большей частью потому, что Бегония-мать, и я

это видел, сам видел, дает ей деньги, чтобы она купила себе что-нибудь на перемене. И так все ясно, вот бы всем так… Я вот тоже предпочитаю консервам, купленным в супермаркете, рыбу, спрятанную в холодильник, да только мне-то ее не дают.

Ну да ладно, иной раз что-нибудь, да свалится: несколько хамсинок, один-два анчоуса,

или немножко тушки хека, в общем что-нибудь перепадает… Понятно, что от случая к

случаю, не как Уксии, которая каждое утро получает двадцать дуро на свои причуды и капризы.

Впрочем, я не хочу быть скотиной и неблагодарной свиньей, потому что Уксия очень

хорошо ко мне относится и защищает меня от Луиса Игнасио, когда этот хулиган с

воплями гоняется за мной, или самым жестким образом приказывает валяться на полу.

Уксия злится и берет меня на руки, чтобы защитить. Короче, малышка очень даже

заслуживает эти свои двадцать дуро, чтобы купить на них что-нибудь на переменке.

Глава 4. Спокойные дни и дни аврала.

Иногда, когда все, кроме Бегонии-матери уходят, я возвращаюсь в кровать Мичу, чтобы

снова немножко поваляться с закрытыми глазами. В это время я чувствую себя еще более довольным, и могу подумать. Пожалуй, даже больше, чем просто подумать – повспоминать. Бегония считает, что я сплю, но это вовсе не так. Иной раз она что-нибудь рассказывает, и даже поет о своих радостях и печалях, и я узнаю обо всем.

Кровать Мичу обычно остается не застеленной, в беспорядке разбросанной, и даже

хранит капельку тепла его тела. Так что, когда мать открывает окна, чтобы проветрить

комнату (а нужно заметить, что проветривание – это уж слишком), я, прежде всего, сворачиваюсь клубком среди подушек и одеял и славно провожу время, наблюдая за ее

похождениями, слушая ее шаги и даже телефонные разговоры, конечно помимо тех, что

она ведет сама с собой, как я только что говорил. Как правило, она каждое утро разговаривает со своей матерью, она же и бабушка. Так ее величают все, кроме Бегонии, которая зовет ее мамой, так что я совершенно не знаю ее имени. Так вот эта мама-бабушка приходит к нам, когда никому и никуда не нужно уходить спозаранку, и мы поднимаемся гораздо позже, короче говоря, по субботам и воскресеньям. Эти дни самые веселые, потому что никому не нужно спешить, и просто глупо и бесчеловечно поднимать ребят с кровати.

Отец же, наоборот, и в эти дни все также встает самым первым. После того, как примет

душ и побреется, он готовит завтрак. Иногда, прежде чем кто-нибудь сунет на кухню нос,

он уходит из дома и возвращается через час, или позднее, с сумками, полными еды.

Признаю свою слабость, в эти дни я сажусь к нему поближе, потому что от сумок исходит

такой превосходный запах, нет, не запах, а восхитительный, упоительный аромат мороженой рыбы, пробуждающий мои фантазии и мечты.

Скверно то, что на следующий за вторым днем, проведенным без спешки, повторяется

более привычная сцена: вечно суетливые, поспешные завтраки на бегу, опоздания Хавьера, резкие слова отца, громко выговаривающего ему, чтобы он поторапливался и не был лентяем, а самое худшее, когда все спокойно, – это появление Чон. Чон – это женщина, врывающаяся в дом, как сильный сквозняк, как ураган, и переворачивающая все вверх дном, как говорят, для того, чтобы навести порядок и чистоту. Закончились мир и спокойствие, тишина и покой. Чон не дает мне жизни, она толкает и задевает меня, стоит только зазеваться. Хотя я понимаю, что у нее нет злого умысла, и она не первый раз сталкивается со мной, отпихивая в сторону щеткой. Вдобавок ко всему, она, улыбаясь, грозит мне, но ее улыбка не внушает мне никакого доверия.

Она приходит не каждый день, а дважды, между неторопливыми днями и днями со

спешкой. А, да что там говорить, когда она приходит, у меня совсем нет времени на воспоминания, потому что первое, что она делает, это снимает постельное белье детей,