Некуда

– Он все в своем кабинете: ведомости какие-то составляет в дирекцию.

– А вы же чем занимались все это время?

– Я? Пока еще ничем.

– Она хозяйничает; у нее все так хорошо, так тихо, что не вышел бы из дома, – сочла нужным сказать Лиза.

– А! это прекрасно, – опять протянула Зинаида Егоровна, и опять все замолчали.

«В самом деле, как здесь скучно!» – подумала Женни, поправив бретели своего платья, и стала смотреть в открытое окно, из которого было видно колосистое поле буревшей ржи.

– Здравствуй, красавица! – проговорила за плечами у Женни старуха Абрамовна, вошедшая с подносом, на котором стояла высокая чайная чашка, раскрашенная синим с золотом.

– Здравствуй, нянечка! – воскликнула с восторгом Женни и, обняв старуху, несколько раз ее поцеловала.

– А ты, проказница, заехала, да и горя тебе мало, – с ласковым упреком заметила Лизе Абрамовна, пока Зина наливала чай в матушкину чашку.

– Ах, полно, няня!

– Что полно? не нравится? Вот пожалуй-ка к маменьке. Она как проснулась, так сейчас о тебе спросить изволила: видеть тебя желает.

Лиза встала и пошла к коридору.

– Ты послушай-ка! Постой, мол, подожди, не скачи стрекозою-то, – проговорила Абрамовна, идя вслед за Лизой по длинному и довольно темному коридору.

Лиза остановилась.

– Ишь, у тебя волосы-то как разбрылялись, – бормотала старуха, поправляя пальцем свободной руки набежавшие у Лизы на лоб волосы. – Ты поди в свою комнату да поправься прежде, причешись, а потом и приходи к родительнице, да не фон-бароном, а покорно приди, чувствуя, что ты мать обидела.

– Что вы, в самом деле, все на меня? – вспыльчиво сказала долго сдерживавшаяся Лиза.

– Ах, мать моя! не хвалить ли прикажешь?

– Ничего я дурного не сделала.

– Гостей полон дом, а она, фить! улетела.

– Ну и улетела.

– Как это грустно, – говорила Женни, обращаясь к Бахареву, – что мы с папой удержали Лизу и наделали вам столько хлопот и неприятностей.

Бахарев выпустил из-под усов облако дыма и ничего не ответил. Вместо его на этот вызов отвечала Зина.

– Вы здесь ничем не виноваты, Женичка, и ваш папа тоже. Лиза сама должна была знать, что она делает. Она еще ребенок, прямо с институтской скамьи и позволяет себе такие странные выходки.

– Она хотела тотчас же ехать назад, – это мы ее удержали ночевать. Папа без ее ведома отослал лошадь. Мы думали, что у вас никто не будет беспокоиться, зная, что Лиза с нами.

– Да это вовсе не в том дело. Здесь никто не сердился и не сердится, но скажите, пожалуйста, разве вы, Женни, оправдываете то, что сделала сестра Лиза по своему легкомыслию?

Для Женни был очень неприятен такой оборот разговора.

– Я, право, не знаю, – отвечала она, – кто какое значение придает тому, что Лиза проехалась ко мне?

– Нет, вы, Женичка, будьте прямодушнее, отвечайте прямо: сделали бы вы такой поступок?

– Я не знаю, вздумалось ли бы мне пошалить таким образом, а если бы вздумалось, то я поехала бы. Мне кажется, – добавила Женни, – что мой отец не придал бы этому никакого серьезного значения, и поэтому я нимало не охуждала бы себя за шалость, которую позволила себе Лиза.

– Правда, правда, – подхватил Бахарев. – Пойдут дуть да раздувать и надуют и себе всякие лихие болести, и другим беспокойство. Ох ты, господи! господи! – произнес он, вставая и направляясь к дверям своего кабинета, – ты ищешь только покоя, а оне знай истории разводят. И из-за чего, за что девочку разогорчили! – добавил он, входя в кабинет, и так хлопнул дверью, что в зале задрожали стены.

Осторожно, на цыпочках входили в комнату Ольги Сергеевны Зина, Софи и Женни. Женни шла сзади всех.

Оба окна в комнате у Ольги Сергеевны были занавешены зелеными шерстяными занавесками, и только в одном уголок занавески был приподнят и приколот булавкой. В комнате был полусвет. Ольга Сергеевна с несколько расстроенным лицом лежала в кровати. Возле ее подушек стоял кругленький столик с баночками, пузыречками и чашкою недопитого чаю. В ногах, держась обеими руками за кровать, стояла Лиза. Глаза у нее были заплаканы и ноздерки раздувались.

– Здравствуй, Женичка! – безучастно произнесла Ольга Сергеевна, подставляя щеку наклонившейся к ней девушке, и сейчас же непосредственно продолжала: – Положим, что ты еще ребенок, многого не понимаешь, и потому тебе, разумеется, во многом снисходят; но, помилуй, скажи, что же ты за репутацию себе составишь? Да и не себе одной: у тебя еще есть сестра девушка. Положим опять и то, что Соничку давно знают здесь все, но все-таки ты ее сестра.

– Господи, maman! [6]уж и сестре я даже могу вредить, ну что же это? Будьте же, maman, хоть каплю справедливы, – не вытерпела Лиза.

– Ну да, я так и ожидала. Это цветочки, а будут еще ягодки.

– Да боже мой, что же я такое делаю? За какие вины мною все недовольны? Все это за то, что к Женни на часок проехала без спроса? – произнесла она сквозь душившие ее слезы.

– Лиза! Лиза! – произнесла вполголоса и качая головою Софи.

– Что?

– Оставьте ее, она не понимает, – с многозначительной гримасой простонала Ольга Сергеевна, – она не понимает, что убивает родителей. Штуку отлила: исчезла ночью при сторонних людях. Это все ничего для нее не значит, – оставьте ее.

Все замолчали. Лиза откинула набежавшие на лоб волосы и продолжала спокойно стоять в прежнем положении.

– Пусть свет, люди тяжелыми уроками научат тому; чего она не хочет понимать, – продолжала чрез некоторое время Ольга Сергеевна.

– Да что же понимать, maman? – совсем нетерпеливо спросила после короткой паузы Лиза. – У тети Агнии я сказала свое мнение, может быть, очень неверное и, может быть, очень некстати, но неужто это уж такой проступок, которым нужно постоянно пилить меня?

– Да, – вздохнув, застонала Ольга Сергеевна. – Одну глупость сделаем, за другую возьмемся, а там за третью, за четвертую и так далее.

– Если уж я так глупа, maman, то что ж со мной делать? Буду делать глупости, мне же и будет хуже.

– Ах, уйди, матушка, уйди бога ради! – нервно вскрикнула Ольга Сергеевна. – Не распускай при мне этой своей философии. Ты очень умна, просвещенна, образованна, и я не могу с тобой говорить. Я глупа, а не ты, но у меня есть еще другие дети, для которых нужна моя жизнь. Уйди, прошу тебя.

Лиза тихо повернулась и твердою, спокойною поступью вышла за двери.

Глава пятнадцатая

Перепилили

Гловацкой очень хотелось выйти вслед за Лизой, но она осталась.

Ольга Сергеевна вздохнула, сделала гримасу и, обратясь к Зине, сказала:

– Накапь мне на сахар гофманских капель, да пошлите ко мне Абрамовну.

Женни воспользовалась этим случаем и пошла позвать няню.

Лиза сидела на балконе, положив свою головку на руку. Глаза ее были полны слез, но она беспрестанно смаргивала эти слезы и глядела на расстилавшееся за рекою колосистое поле.

Женни подошла, поцеловала ее в лоб и села с ней рядом на плетеный диванчик.

– Что там теперь? – спросила Лиза.

– Ничего; Ольга Сергеевна, кажется, хочет уснуть.

– Что, если это так будет всегда, целую жизнь?

– Ну, бог знает что, Лиза! Ты не выдумывай себе, пожалуйста, горя больше, чем оно есть.

– Что ж это, по-твоему, – ничего? Можно, по-твоему, жить при таких сценах? А это первое время; первый месяц, первый месяц дома после шестилетней разлуки! Боже мой! Боже мой! – воскликнула Лиза и, не удержав слез, горько заплакала.

– Полно плакать, Лиза, – уговаривала ее Гловацкая. Лиза не могла удержаться и, зажав платком рот, вся дергалась от сдерживаемых рыданий.

– Перестань, что это! Застанут в слезах, и еще хуже будет. Пойдем пройдемся.

Лиза молча встала, отерла слезы и подала Женни свою руку.

Девушки прошли молча длинную тополевую аллею сада и вышли через калитку на берег, с которого открывался дом и английский сад камергерши Меревой.