Некуда

– Да, это правда; но он может быть замешан; его могут увлечь.

– Удержите его.

– Я вас прошу об этом. Я вас прошу защитить его.

– Да от чего же защитить? Помилуйте, я вас уверяю, его ни в чем не подозревают.

– Это все равно: он ходит… или может ходить на сходки.

– Уговорите его, чтоб не ходил.

– Разве они слушают?

– Вы мать, – он вас скорее всех послушается.

– Ах, разве они слушают.

– Но что же я-то могу для вас сделать?

– Вы начальник.

– Да уж если матери не слушают, то как же вы надеетесь, чтобы начальника послушались.

– Запретите им собираться на сходки.

– Их давно об этом просили.

– Чту просить? Запретите просто.

– Мы не можем ходить за ними в каждый дом. Москва велика, – они везде собираются.

– Прекратить как-нибудь все эти беспорядки.

– Только об этом и заботимся; но это вовсе не так легко, как некоторые думают; нужно время, чтобы все пришло в порядок.

– О боже мой! ну, выслать их вон из города, ну, закрыть университет.

Хозяин пожал плечами и сказал:

– Сударыня, это от нас не зависит, и желательно, чтобы этого не случилось.

«Баба! я всегда говорила, что ты баба, – баба ты и есть», – подумала Варвара Ивановна, усевшись в карету и велев ехать вверх по Тверской.

В другом официальном доме объяснения Богатыревой были не удачнее первых. Здесь также успокоивали ее от всяких тревог за сына, но все-таки она опять выслушала такой же решительный отказ от всякого вмешательства, способного оградить Сержа на случай всяких его увлечений.

– Ну, наконец, арестуйте его, пока это все кончится! – воскликнула Богатырева, выведенная из всякого терпения спокойным тоном хозяина.

– Что такое? – переспросил тот, полагая, что ослышался.

– Арестуйте его, – повторила Богатырева. – Я мать, я имею право на моего сына, и если вы не хотите сделать ничего в удовлетворение моей справедливой просьбы, то я, мать, сама мать, прошу вас, арестуйте его, чтоб он только ни во что не попался.

Хозяин посмотрел на Богатыреву и нетерпеливо ответил:

– Я вам уже имел честь доложить, что у нас нет в виду ни одного обстоятельства, обвиняющего вашего сына в поступке, за который мы могли бы взять его под арест. Может быть, вы желаете обвинить его в чем-нибудь, тогда, разумеется, другое дело: мы к вашим услугам. А без всякой вины у нас людей не лишают свободы.

– Нет, я не обвиняю, но я прошу вас арестовать его, чтоб вперед чего не случилось… я прошу вас…

– Извините, сударыня: у меня много дела. Я вам сказал, что людей, которых ни в чем не обвиняют, нельзя сажать под арест. Это, наконец, запрещено законом, а я вне закона не вправе поступать. Вперед мало ли кто что может сделать: не посажать же под арест всех. Повторяю вам, это запрещено законом.

– И это запрещено законом! И это запрещено законом! – воскликнула отчаянная мать.

Начальник, взглянув еще раз на Богатыреву, удерживая улыбку, подтвердил:

– Да-с, это запрещено законом, – а затем обратился к другим просителям.

– Это запрещено законом! когда ж это было запрещено законом? Знаем мы вас, законников. Небось, своего сына ты бы так упрятал, что никто бы его и не нашел, а к чужим так ты законы подбираешь, – ворчала Варвара Ивановна, возвращаясь домой с самым растерзанным и замирающим сердцем.

Но материнский инстинкт велик и силен.

У поворота к бульварам Варвара Ивановна велела кучеру ехать назад, проехала Тверскую, потом взяла налево Софийской и, наконец, остановилась у маленького деревянного домика в одном из переулков, прилегающих к Лубянской площади.

Здесь жил частный стряпчий, заведовавший делами Богатыревых.

На счастье Варвары Ивановны, стряпчий был дома. Он выслушал ее рассказ, предложил ей воды и затем расспросил, чего ей хочется.

– Удалить его хоть из Москвы, – отвечала Богатырева.

– Так пошлите его в Рязанскую губернию.

– Да не едет. Ведь не связанного же его отправить!

Стряпчий подумал минуту и потом ответил:

– Мы это уладим.

Через полчаса богатыревская карета остановилась в одном из переулков Арбата. Из кареты сначала вышел стряпчий и вошел в дверь, над которою была табличка, гласившая: «Квартира надзирателя такого-то квартала».

Варвара Ивановна осталась в карете.

Спустя десять минут пришла и ее очередь вступить в «квартиру надзирателя квартала».

В очень хорошо и со вкусом меблированной комнате ее встретил военный господин с немецким лицом и очень страшными усами.

В его фигуре и лице было что-то весьма сложное, так сказать, немецко-вахмистровски-полицейско-гусарское. Видно было, однако, что он умен, ловок, не разборчив на средства и с известной стороны хороший знаток человеческого сердца.

Он внимательно усадил Варвару Ивановну в кресло, терпеливо выслушал ее отчаянный рассказ, соболезновал ей и, наконец, сказал, что он тоже не вправе для нее сделать многого, но, видя ее беспомощное положение, готов сделать что может.

– Бога ради! – умоляла его Варвара Ивановна.

– Будьте спокойны, сударыня.

– Я вас прошу принять от меня эту безделицу, – проговорила самым сладким голосом Варвара Ивановна, подавая надзирателю сторублевую бумажку.

Надзиратель сказал:

– Напрасно беспокоитесь, – и спрятал бумажку.

Богатырева встала и, разинтимничавшись, порицала нерешительное, по ее мнению, начальство.

– Какое это начальство! – восклицала она. – Удалить такое начальство нужно, а не давать ему людьми распоряжаться.

Надзиратель посмотрел на нее при этом приговоре и подумал:

«Вот тебя бы, дуру, так сейчас можно спрятать даже и без всякой благодарности», – но не сказал ни слова и спокойно проводил ее с лестницы.

Варвара Ивановна уехала совершенно спокойная. Перед вечером она пожаловалась на головную боль, попросила сына быть дома и затем ушла к себе в спальню.

У Сережи были два товарища: сосед Бахарева – Ступин, и сын одесского купца, Иона Кацен.

Молодые люди уснули и, кажется, весь дом заснул до полуночи. Но это только так казалось, потому что Варвара Ивановна быстро припрыгнула на постели, когда в четвертом часу ночи в передней послышался смелый и громкий звонок.

Прежде чем сонный лакей успел повернуть ключ в двери, звонок раздался еще два раза и с такою силою, что завод, на котором тянули проволоку, соединявшую звонок с ручкою, имел бы полное право хлопотать о привилегии.

Наконец дверь отворили, и в переднюю, брязгая шпорами и саблей, вошел квартальный немецко-вахмистровски-полицейско-гусарского вида.

Лакей зажег свечу и побежал за шкаф надеть что-нибудь сверх белья.

Из-за разных дверей высунулись и тотчас же спрятались назад разные встревоженные мужские и женские лица.

Квартальный стоял, подперши руки фертом, и ожидал, пока лакей снова появится из-за шкафа.

В это время Варвара Ивановна успела накинуть на себя платье и, выйдя в залу, сама пригласила надзирателя.

– Бога ради скорее все кончите, – говорила она, ломая руки.

– Не беспокойтесь, – отвечал надзиратель. – Я только боюсь одного.

– Ничего не бойтесь.

– Я боюсь, чтобы ваш муж не наделал завтра тревоги.

– О, за это я вам даю мое слово.

– Что это такое? – тихо спросил входящий Алексей Сергеевич.

– За Сергеем, – вздохнув, отвечала Варвара Ивановна, не глядя на мужа.

– Сережу арестуют?

– Ведь видите; что же тут еще спрашивать?

– Наша печальная обязанность… – начал было надзиратель, но в залу вошел Сергей Богатырев. Он дрожал как в лихорадке и старался держать себя как можно смелее.

– За мной? – спросил он.

– За вами.

– Что ж, я готов.

У него стукнули зубы.

– Лошади внизу, – спокойно отвечал надзиратель, – но мне для порядка нужно взглянуть на вашу комнату. Там, конечно, ничего нет?

– Не знаю, может быть, что-нибудь и есть, – отвечал бледный студент.

– Сережа! Сережа! что ты говоришь? – простонала с упреком Варвара Ивановна.