Смерть в Лиссабоне

— Он владеет одним издательством.

— Что издает это издательство?

— Массу авторов-мужчин. Но художественной литературы оно издает недостаточно. Не хватает детективов, любовных романов. Детские книги совсем не издают. Я хочу все это изменить. Хочу пристрастить к чтению нечитающую публику. Увлечь их, воспитывать их вкус.

— Португальцы к литературе, как и к еде, относятся очень серьезно.

— Вы полицейский и не читаете детективов?

— Из страха, что они окажутся такими же скучными, как реальная жизнь. А если не окажутся, это будет неправдой.

— Дело не в этом. Тринадцатилетний подросток не станет читать Жозе Сарамагу, а дать ему детектив — и, глядишь, к семнадцати годам он и за Сарамагу примется.

— И что тогда станет с нашей нацией футболистов?

— Она превратится в нацию образованных футболистов, — сказала Луиза и от души рассмеялась. Смех ее был хрипловатым, возможно от «Мальборо», но какая разница? Все равно у меня от него заколотилось сердце.

Мы съели крабов и выпили еще пива, обсуждая книги, фильмы, актеров, знаменитостей, наркотики, проблемы славы и успеха; я заказал омара на гриле, а Луиза вызвалась заплатить за вино, заявив, что такого чудесного я наверняка еще не пробовал. Потом мы заказали вторую бутылку, а через полчаса вышли из обдуваемого кондиционером помещения в зной пустынной улицы, где не было ни машин, ни людей и где даже деревья, казалось, застыли в сиесте.

Мы шли взявшись за руки. Возле самой двери ее дома она схватила меня и почти волоком потащила наверх. Едва успев открыть дверь, она бросилась ко мне в объятия. Мы целовались в темном коридоре, потом она ногой захлопнула дверь с такой силой, что в кухонном шкафу звякнула посуда.

Она провела меня через гостиную, на ходу сбросила сандалии и, когда мы очутились в спальне, расстегнула на мне рубашку и стала гладить мою грудь. Она дернула плечами, и платье ее очутилось на полу. Она спустила с меня брюки и, смело глядя мне прямо в глаза, стала трогать меня через трусы. Я притянул ее к себе, и она прыгнула на меня, как кошка, обхватив ногами мои бедра, а руками — шею. Она медленно клонилась назад, терлась лобком о мой живот, щекоча его волосами, горячая, нестерпимо жаркая. Она не отпускала меня, пока нас обоих не начала сотрясать дрожь. Тогда она опустила руки и легла, радуясь моему нетерпению, и мы упали на кровать.

Нас разбудил уличный шум. Смеркалось, и лиссабонцы спешили по домам. Мы молча снова приникли друг к другу и занялись любовью. Темное зеркало следило за нами. В открытое окно был виден бархатный кусочек неба, по которому плыл красный огонек, сопровождаемый треском винтов вертолета. Комната была полна сладким и липким запахом секса — пота, духов. В одночасье жизнь обрела полноту.

Не знаю, как выбрался я из ее квартиры. Короткий момент расставания — и вот я уже в машине и еду из города через сумрачный парк Монсанту. Тело мое все еще хранит ее запах, грудь раздувается.

Войдя в дом, я чувствовал себя так, будто в банке у меня появилась крупная сумма денег, а холодильник ломится от еды, хотя на самом деле ни того ни другого не было.

Было десять часов вечера. В кухне горел свет, и оттуда доносились голоса. Оливия сидела в углу и слушала Фауштинью — местного рыбака, развалившегося на стуле с бутылкой пива. Он с жаром осуждал правительство и квоты на рыболовство, установленные Европейским союзом.

Когда я вошел, он с трудом поднялся мне навстречу. Оливия, казалось, почувствовала облегчение. Она выглядела утомленной. Мы поцеловались.

— Ты пахнешь по-другому, — сказала она и отправилась спать.

Фауштинью, пьяный и мрачный, поставил на стол бутылку с пивом и обнял меня за плечи.

— Пойдем, — сказал он. — Вам надо повидаться с этим пареньком. Он видел кое-что в ту ночь. Это поможет вашему расследованию. Поговорите-ка с ним! Деньги у вас найдутся?

Мы прошли в парк и через подземный переход вышли к автостоянке на другой стороне Маржинал. Фауштинью вел меня к лодочной станции. Он заглядывал под лодки и в лодочные сараи. Я плелся сзади, наслаждаясь бесцельностью прогулки.

— Чего ты так торопишься? — крикнул я ему.

— Так уже целый час прошел, — отвечал он.

— По-моему, ты говорил, что он здесь ночует.

— Он же бродяжка. С таким что угодно может случиться. Может, спугнул его кто.

— Надеюсь, ты не сказал ему, что я из полиции?

— Нет, но я уже час как ушел, и, возможно, он что-то заподозрил.

— Ты его знаешь?

— Встречал как-то. Тощий такой парнишка. Чернявый, может с негритянской примесью. Носит куртку с чужого плеча, размера на два больше, чем надо.

Мы обыскали всю лодочную станцию и автостоянку. Безрезультатно. Присев на корму лодки, я закурил, глядя в море и нисколько не сожалея о потраченном даром времени. На обратном пути мы завернули в «Красное знамя» и выпили агуар-денте, выгнанного из вино верде— кислого вина, которое Антониу привез из Минью в пятилитровых бутылях.

Фауштинью все продолжал описывать мне парнишку, по-видимому убежденный, что я ему не верю. Мы с Антониу сидели за стойкой, безучастно глядя на него.

К дому я подошел уже в теплом ночном мраке. На секунду приостановившись возле нижней ступени лестницы, ведущей в мансарду, прошел в спальню, разделся и голышом залез в постель. Я чувствовал, что весь пропах Луизой.

29

16 июля 1964 года, пансион «Изадора».

Праса-да-Алегрия, Лиссабон.

Мануэл Абрантеш проснулся как от толчка и уставился на коврик возле кровати. Его усы были мокрыми от пота, голова мутная с перепоя. Комнату он не узнавал, пока не ощутил запаха дешевых духов и не услышал легкого посапывания за спиной. Он глянул через плечо, пытаясь вспомнить лицо или имя. Ни то ни другое не вспоминались. Она была молоденькой, пухленькой, лежала на спине, прикрытая до пояса. Большие груди развалились в стороны и свесились куда-то в подмышки. Он припомнил ее выговор — сразу видно, родом из Алентежу.

Он встал, вытер усы, от запаха девушки его передернуло. Найдя полотенце, он отправился по коридору в ванную. Постоял под душем. У него побаливала голова и чувствовалась резь в пенисе. Все они уверяют, что подмываются, а на самом деле…

Он оделся. Рубашка была в ужасном виде. Накануне стояла жарища, а он еще и перебрал, отчего потел сильнее. Придется по дороге на работу заехать домой и переодеться. Костюм тоже как жеваный. В нем он выглядит скорее каким-то жалким коммивояжером, а не агентом первого класса МПЗГ, добившимся столь высокого чина в неполные двадцать два года.

Он бросил деньги на тумбочку возле кровати и вышел. Поискал свою машину на Праса-да-Алегрия, но потом вспомнил, что оставил ее дальше, на Байру-Алту. Поднявшись на фуникулере, нашел машину и поехал в Лапу. Дома было тихо. Домашние на все лето переехали в Эшторил, на их виллу. Он побрился, снова принял душ, после чего с наслаждением облегчился в сортире. Переоделся во все чистое. Свежее белье приятно холодило воспаленный пенис.

Он постоял перед зеркалом, вытащил рубашку из-за пояса, потом опять заправил ее в брюки, не зная, как лучше. Ему всегда хотелось выглядеть на работе безукоризненно, но сегодня день начался не слишком удачно. Впрочем, он надеялся, что все обойдется.

Он выехал на Маржинал, впервые отметив, насколько свежее воздух в пригороде. После пяти дней жесточайшего зноя море опять было синим, а небо ясным и чистым. Фермы висячего моста Понте-Салазар, строившегося через Тежу, четко обрисовывались на фоне устья реки. Рабочие уже толпились на бетонной площадке, готовясь тянуть кабель через реку.

Он остановился в Белене, чтобы позавтракать кофе и pastel de nata [31]в кафетерии Антига. Он съел три пирожных и выкурил сигарету. Теперь, будучи наконец чистым и сытым, он с удовольствием подумал о работе.

В МПЗГ он служил уже два с половиной года и ни разу не пожалел о своем выборе. Первый год он прослужил в Главном управлении, где и доказал начальству свой природный дар к этой деятельности. Им даже не пришлось обучать его вербовке информаторов. Он сам знал, как это делать. Выведав грешки у человека, он намекал ему, что МПЗГ заинтересовано в сотрудничестве с ним и за это спасет его от ареста и заключения в страшную тюрьму Кашиаш. Его удивляло, что самым действенным орудием стало его обаяние. Он-то считал, что напрочь лишен обаяния, но, сам того не подозревая, многое перенял у старшего брата Педру. Теперь в своей новой должности он мог использовать то, чему раньше был только свидетелем. Улыбкой он располагал к себе людей.