Смерть в Лиссабоне

Я поднялся по лестнице и на площадке услышал какой-то очень тихий, сдавленный стон. Свет не горел. От комнаты Оливии меня отделяла лишь ковровая дорожка. Я распахнул дверь и увидел вытаращенные глаза Оливиии и рот, приоткрытый в ужасе. Я потряс головой и попятился, но видение не исчезало. Оливия лежала на спине, и ее голые ноги обвивали торс Карлуша. Ее щиколотки были скрещены на его ягодицах. Склонившись к ней, голый, на вытянутых руках, он резко обернулся. Я грохнул дверью и, пошатываясь, отступил, как будто мне дали пощечину.

От злости даже заломило в висках. Я решил войти к ним, но вдруг услышал, как кто-то барабанит во входную дверь. Пока я раздумывал, настойчивый стук снизу не прекращался. По странной ассоциации я подумал: уж не пожарные ли?

Я сбежал по лестнице, рванул входную дверь. Стоявшего в дверях я знал, но с ним было еще шесть человек и полицейский фургон сзади.

— Инасиу? — произнес я в совершенном замешательстве, протягивая руку.

— Простите, инспектор, — сказал он, не подавая мне руки, — но я по службе.

— Отряд по борьбе с наркотиками? Здесь? — сказал я, прислушиваясь к движению наверху.

— Да, именно, — сказал он. — Я все еще в отряде по борьбе с наркотиками.

— Но ты только что сказал, что ты по службе. Я не понима…

— Мы прибыли, чтобы произвести у вас в доме обыск, — сказал он, протягивая мне ордер, который я не стал читать. — Вы знакомы с местным рыбаком по имени Фауштинью Триндаде?

— Я знаю Фауштинью, — подтвердил я, все-таки проглядывая ордер. — Он был…

— Он известный поставщик наркотиков. И его видели входящим в этот дом. И видели, как вы вышли с ним и направились к лодочной станции.

— Обыщи дом, Инасиу. И не спеши, — сказал я.

Войдя, Инасиу отдал распоряжения помощникам. Двое из них вернулись в фургон и притащили оттуда коробки с необходимыми инструментами. Оливия и Карлуш, уже спускавшиеся вниз, столкнулись с ними на лестнице. Инасиу усадил нас в кухне. Мы втроем сидели за столом под присмотром аженте,в то время как остальные рыскали по дому. Оливия переглянулась со мной.

— Кто эти люди? — спросила она по-английски.

— Отряд по борьбе с наркотиками. Обыскивают дом. Если у тебя в комнате что-то есть, лучше скажи мне сейчас.

— Ничего у меня нет.

— Ты уверена?

— Я-тоуверена.

И тут я вспомнил. Желудок устремился куда-то вниз. Пакетик марихуаны на чердаке!

Вид у Карлуша был пришибленный, точь-в-точь собака, сожравшая хозяйское мясо. Сверху раздавался громкий треск. Я спросил аженте, что там происходит.

— Половицы отдирают, наверно, — отвечал он. — Освободите карманы, выложите все, что там находится, на стол.

Мы освободили карманы. У Карлуша в карманах, как я заметил, находилось лишь четыре тысячи эскудо, мелочь, четыре презерватива, авторучка, удостоверение личности и служебное удостоверение.

— Не знал, что вы коп, — сказал аженте, разглядывая служебное удостоверение Карлуша. — Вы бойфренд девушки?

Никто ему не ответил. Аженте пожал плечами. Потом взял в руки документ Оливии.

— А может, и нет, — сказал он, сравнив даты рождения ее и Карлуша.

Они пробыли в доме сорок минут. Ничего не нашли. Инасиу извинился и на этот раз, прощаясь, пожал мою мокрую от пота руку. Они выкатились из коридора. Я глядел в освещенную кухню. Оливия и Карлуш стояли рядом. Я упер палец в Карлуша.

— Можешь идти! — сказал я. — Пошевеливайся! Живо! Пошел вон отсюда!

Обойдя меня, он скользнул в дверь. Что сказать дочери, моей крошке, я не знал. Я медленно поднялся на чердак. Зажег лампу, сел за стол, отпер ящик. Пакетика с марихуаной не было. Не было и бумаги. Я вынул из ящика фотографию жены, лежавшую изображением вверх — не так, как я ее оставил, — и запер ящик. Поставил фотографию на стол. Я чувствовал себя обманутым, преданным, измазанным в грязи. Я был убит, мой мир уничтожен.

Через полчаса появилась Оливия: в темном стекле возникло ее отражение.

— Твой пакетик с марихуаной во дворе в бугенвиллее, — сказала она. — И бумага там тоже.

— Ты бывала здесь раньше, — сказал я устало, без всякой злости.

— После занятий… только для того, чтобы увидеть маму, — сказала она. — Но я не говорю с ней, как это делаешь ты.

— Считаешь, что год — срок долгий, но это вовсе не так, — сказал я.

— Позавчера я сидела здесь и думала, как бы все было, если бы она вернулась… и хочу ли я, чтобы она вернулась.

— Разве ты этого не хочешь?

— То и дело ловлю себя на мысли: «Маме это покажется интересным. Не забыть рассказать ей об этом». А потом приходишь домой, а ее нет и никогда не будет. Никогда. И вот тогда начийаешь скучать по ней и хотеть, чтобы она вернулась и чтобы все было как прежде. Этот год без нее все изменил.

Я усиленно кивал, как это делают пьяные. Потом закурил. Оливия забрала у меня сигарету. Я закурил другую и стал вертеть в руках мою пепельницу-раковину.

— Утрата — это как рана от осколка, — сказал я, — когда кусочек металла застревает в таком месте, куда хирурги не могут добраться. И они оставляют в тебе этот кусочек. Поначалу это настолько больно, что кажется, не выдержишь. А потом кусочек обрастает мясом и боль слабеет. Болит, но уже не так сильно. Но иногда, когда ты этого не ждешь, боль просыпается с новой силой, как бы говоря тебе: «Я здесь и буду здесь всегда». Боль срастается с тобой, становясь частью тебя.

Оливия поцеловала меня в макушку. Я обнял ее и сунул фотографию обратно в ящик.

— Я встретил одну женщину, — сказал я.

— Знаю.

— Знаешь?

— Вся эта суета с телефоном в воскресенье. А когда ты вернулся, ты пах по-другому… и… может быть, тебе самому это незаметно, но ты повеселел.

— Я очень неуверенно себя чувствую… знакомиться с кем-то, ходить на свидания…

— А какая она?

— Пока что не могу сказать. Все произошло так быстро… На маму она не похожа, но в чем-то сходство есть. Она хороший человек, надежный. Из тех, кому можно доверять.

Она погладила меня по голове.

— Как Карлуш, — сказала она.

Соглашаться не хотелось, но и возражать я не стал.

— Я зол на него. Зол. Другого слова не подберу. Если бы не приход Инасиу…

— Но почему?

— Он знал, что делает. Понимал, что ты беззащитна. Что он на десять лет старше тебя. Что это беззаконие. Но он знакомится с тобой в воскресенье утром, а во вторник вечером вы уже барахтаетесь в постели… Он совратил тебя…

— Вовсе он не понимал, что делает! Я рассказывала ему о маме! А насчет десяти лет разницы — подумаешь! И закон твой глуп! И вообще, мама говорила мне, что вы с ней очутились в постели после недельного знакомства. Я знала, что хочу этого, хочу его, как никого другого в жизни! Поэтому все так и произошло. Он меня не соблазнял и не совращал… просто… просто в нем есть что-то, чего нет у этих пижонов в классе.

— Что? Что такое в нем есть, чего нет?.. — Я осекся, чуть было не сказав «чего нет во мне».

— Это-то, папа, самое главное и есть, — сказала она, ероша мне волосы.

— Что же это? Ты говоришь загадками.

— Не знаю… Но мне хочется это узнать. Существует же родство душ, правда?

35

23 октября 1980 года.

«Банку де Осеану и Роша».

Сан-Паулу, Бразилия.

Секретарша Мануэла Абрантеша вошла к нему в кабинет с пухлым пакетом, доставленным курьером.

— Требуется ваша подпись, — сказала она.

Мануэл кивком велел курьеру зайти в кабинет и расписался. При этом взгляд его привычно скользнул по стройным ножкам секретарши. Ему было любопытно, какое белье она носит. Такое же строгое, как она сама, или нет? Он велел ей собрать с пола журналы, сложить у него на столе и приготовился. Но секретарша, собирая журналы, присела на корточки. После шести лет работы у Абрантеша она знала все его приемчики.

Недовольный, он отослал ее. Может быть, подумал он, до отъезда стоит пригласить ее поужинать, а там и на квартиру?.. Он раскрыл пакет. Внутри лежали паспорт, удостоверение личности, чеки Португальского банка и кредитные карточки «Виза» и «Амекс». Туда же была вложена и фотография тридцатидвухлетней женщины по имени Лурдеш Салвадор Сантуш. Вид у женщины был добродушный, несмотря на строгую прическу и усики над верхней губой. Все это сопровождалось посланием на четырех страницах от Педру с пояснениями относительно документов и фотографии.