Ведьмин пасьянс

— Догадываюсь. Из Комитета госбезопасности.

— Может, знаешь, зачем я здесь?

— Или срок убавить, или срок прибавить. Третьего не дано. Первое предпочтительнее, товарищ майор.

— Убавлять-прибавлять сроки — это не моя компетенция. А вот избавить от срока смогу. Например, освободить тебя от дисбата вчистую — ведь зачем тебе это пятно на биографии в начале молодой жизни? Только пойдешь дослуживать не в свою часть, а отправишься в Афганистан.

— Это почему?

— Я так решил.

— А по-другому вы можете решить?

— Могу, но не буду. Выбирай: «отпахать» два года в дисбате — а это твоя первая судимость, и в институт не попадешь, первый отдел не пропустит, а ты, я вижу, парень грамотный — или Афган, полгода «учебки» и год там, всего полтора. Возвращаешься героем, льготы при поступлении в институт, как у ветерана войны, девчонки писают от восторга, ребята ходят за тобой табунами и смотрят в рот.

Антон до этого никак не задумывался о возможности служить в Афганистане. Слышал, что там очень тяжело: жара, пыль, душманы, смерть. Но в молодости слово «смерть» воспринимается совсем по-другому, не так, как с возрастом. Кажется, молодость сама по себе амулет, который делает тебя неподвластным смерти. Героическая романтика — побывать в далеком краю, увидеть чужую жизнь, испытать себя в экстремальной ситуации, уйти от идиотизма плаца в дисбате. Эти мысли приятно взбудоражили кровь, гася робкие возражения разума, подкрепленные скудной информацией о войне «там»: тысячи убитых, раненых, инвалидов — и во имя чего?

Но когда тебе нет и девятнадцати и ты полон сил, энергии, желания жить дальше и не веришь, что маленький кусочек свинца в одно мгновение может тебя лишить всего этого, не знаешь, что страшнее смерти полная инвалидность, своего рода тюрьма, только бессрочная, где надо уметь начать жить сначала, — что можешь ответить на такое предложение?

Только «да». И в этом «да» присутствует «нет» бессмысленной муштровке, бесправию, унижению в дисбате.

— Вот это мужской разговор! — обрадовался майор. — Ты парень крепкий, по тебе спецназ плачет. Вот эту формочку заполнишь и со мной отсюда уйдешь.

— Что, даже газету не дорисую?

— Некогда будет. Садись, заполняй. И эту расписку подпиши о неразглашении тайны.

— Зачем все это?

— Так надо — это твой путь к свободе. Только внимательно прочитай и поверь мне — это не формальность. Теперь в серьезные игры играть будешь. Настоящие, мужские. Итого: мы с тобой управились за десять минут. А сейчас десять минут можем поговорить на вольные темы.

Когда в комнату вошел замполит с Кудыкиным, занозистым парнем, даже в дисбате пытавшимся захватить лидерство, за что уже один срок отсидел в карцере, майор слушал сбивчивый рассказ Антона о происшедшем той ночью в части.

— Я привык к тому, что в двери стучат, — недовольно сказал майор.

— А я уже забыл об этих условностях, — отозвался замполит.

— Никогда не поздно о них вспомнить. Выйдите и постучите.

— Я? Да никогда в жизни!

— Можно и так, но в таком случае думаю, что вы для своей должности недостаточно компетентны. А ваша жена и обе дочери будут не особенно довольны вашим новым назначением.

— Не бери на понт!

— Жаль, что телефона здесь нет, — не могу с твоим начальником связаться!

— Зато я могу! — грозно сказал замполит и вышел за дверь.

— Ситуацию я понял, — произнес майор, обратившись к Антону. — Ты за дверью подожди, пока с твоим товарищем потолкую.

— Тамбовский волк ему товарищ, а не я! — зло бросил Кудыкин.

Минут через пятнадцать в коридоре показался замполит, бледный как мел, подошел к двери в ленкомнату, возле которой топтался Антон, и робко постучал. Не дождавшись ответа, снова постучал.

Лишь на третий раз ему разрешили войти.

Тяжелая деревянная дверь почти не пропускала голосов, и Антон сделал вывод, что там все проходит мирно, но когда появился замполит, у него был такой вид, будто его «песочили» на протяжении нескольких часов: багровый, потный, словно из сауны, где парился в одежде, с заметно трясущимися руками, с расширенными от ужаса глазами, в целом он напоминал холодец на колышущемся столе. Он буркнул Антону:

— Заходи! — И уже в спину, запоздалое: — Кто же теперь стенгазету дорисует?

18. Афганистан. 1987 год

— Кто здесь не бывал, тот не рисковал… — отчаянно фальшивя, пел-кричал Антон, пытаясь переорать шум мотора беэмпешки[22].

Бронегруппа в составе трех «коробочек», вздымая тучи красноватой пыли, продвигалась по извилистой дороге вдоль горной гряды. Пока шла бетонка, беэмпешки держали скорость, избегая обочин, грозивших «сюрпризами». Заложить мину под бетонные плиты «духам» было проблематично, хотя были единичные случаи, когда они ухитрялись ставить мины в неплотные стыки между плитами, но это были не мощные фугасы, грозившие гибелью экипажу «коробочки».

После «освобождения» из дисбата прошло шесть месяцев. Вначале вместе с другими «добровольцами» из дисбата он попал в секретную «учебку» в Крыму[23], где проходил специальную подготовку интернациональный контингент. Там не было принято сообщать какие-либо сведения о себе. Лишь цвет кожи и обрывки фраз на родном языке позволяли судить о национальной принадлежности интернационалистов, а были здесь и чернокожие, и латиносы, и представители Индокитая. В плотном графике занятий не было предусмотрено личное время, не было возможности «поболтать по душам» — ни минуты не было свободной. Учебные взводы формировались с учетом национальности и языка, но главным при этом была цель их дальнейшего использования. В их единственном «славянском» взводе кроме братьев-славян из разных союзных республик оказалось четыре таджика.

В течение четырех месяцев они осваивали основы разведывательно-диверсионной работы, изучали различные способы проникновения на территорию противника, маскировки, выживания в горно-лесистой местности и пустыне (безводное плоскогорье Карабей-Яйла идеально для этого подходило). Они отрабатывали умение атаковать опорные пункты и базы душманов, тактику ведения боя в горной местности, изучали саперное дело, топографию, методы рукопашного боя, а также прошли парашютно-десантную и альпинистскую подготовку. Кроме того, они обязаны были выучить максимум фраз на фарси и пушту, что не оставляло сомнений, для каких целей их собираются использовать. Каждое утро они пробегали три километра по горной местности. Еженедельно им надо было совершать многокилометровые марш-броски с полной боевой выкладкой, тащить на себе до сорока килограммов веса. Инструкторы-психологи обучали их основам аутогенной тренировки и специальным дыхательным упражнениям для концентрации внимания и мобилизации сил при выполнении поставленных задач. На тренировках, сидя на корточках и держа себя за мочки ушей, прыгали по сотне метров «зайчиком», учились держать удар в позе «санчин» и разбивать ребром ладони кирпичи. Вначале было трудно преодолевать себя, не бояться повредить руку, затем это стало обыденным, но появлялось что-то новое, требовавшее учиться побеждать страх, убивать жалость к себе, чтобы не испытывать ее к другим.

Жизнь в дисбате казалась раем по сравнению с теми нагрузками, которые Антону пришлось испытать в учебке. Даже изнуряющая строевая подготовка была по сравнению со всем этим «дурдомом» отдыхом. Умение Антона рисовать» до этого приносящее ему небольшие «льготы», здесь не имело никакого значения. Вместе с взводом он научился совершать — «пешим по-конному» — многокилометровые марш-броски с полной выкладкой по горному бездорожью. Легкие буквально разрывались от недостатка кислорода и тесного «лифчика» с шестью заряженными магазинами, а лямки от эрдэ[24] впивались в плечи, оставляя после себя синяки. В марш-броске отрабатывали слаженность действий подразделения, при этом не должно быть ни отстающих, ни лидеров. Вырваться во время марш-броска вперед было не лучше, чем отстать. Отстающих, которые не могли бежать, падали, распластавшись на земле кучей дерьма, надо было не бросать, а заставлять бежать. Если не могли заставить — значит, должны были нести на себе, причем строго уложиться в отведенное время, так что некогда было уговаривать, необходимо было мгновенно принимать решения. Научились в жару экономно расходовать воду, правильно ее пить — лишь ранним утром и поздним вечером.