Дальше ваш билет недействителен

— Я бывший военный врач, месье. Я был врачом Первой бронетанковой и Иностранного легиона. Вы пришли ко мне на консультацию, потому что вам было плохо. Я высказываю вам свое медицинское мнение, вот и все. Делайте с ним что хотите. Это вопрос здоровья.

— Уж лучше сдохнуть.

— Сдохнуть, как вы выражаетесь, вы не сдохнете, но если продолжите свои излишества, битва окончится за отсутствием бойцов.

— Любопытно, что вы рассматриваете это как войну.

— А вы взгляните, в каком состоянии после этого оказывается ваша железа, и сами скажите, битва это или нет. Вам не повезло иметь такую ненормальную, чрезмерную для вашего возраста сексуальность и вполне нормальные органы, которые отдуваются за ваше либидо. Сколько времени в среднем длится каждое сношение с вашей нынешней партнершей?

— Это не партнерша, это женщина, которую я люблю…

— С медицинской точки зрения это ничего не меняет.

— Минут десять-пятнадцать в первый раз… Понятия не имею. Совершенно не способен вам это сказать.

— В первый раз? А бывает и второй?

— Только ради нее.

Он казался ошеломленным.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что иногда у меня встает второй раз, ради нее, но кончить мне не удается.

— Безумие. Безумие чистое и ясное. Вы роете себе могилу. Вы хоть отдаете себе отчет, какую нагрузку они выдерживают, ваша простата и кровеносные сосуды, пока вы пилите битый час, точно механическая пила? Это же нацистские методы, сударь. И вы небось требуете вам сосать.

— Никогда. Никогда в жизни. Я не «требую мне сосать». Не приказываю. Последним дерьмом буду, доктор, уж простите за выражение, вы ведь бывший военврач, но никогда я не говорил женщине «пососи мне». Никогда.

— Ну да, ну да. Но когда она делает это по собственному почину, чтобы у вас опять встал, вы же не отказываетесь?

— Нет, разумеется.

— А вы хоть представляете немного, какому испытанию подвергаются ваши органы во время этой операции, когда они больше не могут, а их к этому принуждают? Феллацию, разумеется, можно использовать как ласку во время нормального сношения, но уж ни в коем случае как метод реанимации. Когда я говорю вам, что вы роете себе могилу…

— Могила меня не пугает, наоборот, при условии, что попаду туда во всеоружии.

— Ну, конечно, вам случается и кончить вот так, орально. Начиная с некоторого возраста феллация убивает в два раза быстрее, чем обычный акт. Для нервной системы и мозга это страшное потрясение, а ее причастность к одностороннему параличу весьма известна. У вас бывают нарушения памяти?

— Частенько. Слишком много курю.

— Может, курите вы и слишком много, но вы еще и вашим органам даете прикурить — это я вам говорю как бывший товарищ по оружию, — а потеря фосфора в вашем возрасте не восстанавливается так же быстро, как у молодых. Вы просто взрываете свою нервную систему ко всем чертям. У вас бывает судорожное дрожание членов после акта?

— Ничего подобного.

— Я вам сделаю инъекцию железистого экстракта под мышку, но…

Я встал:

— Не хочу. Вы уже порекомендовали сидячие ванны и свечи после акта. Как успокоительное мне этого достаточно…

Еще какое-то время он мрачно смотрел на меня, потом смягчился:

— В сущности, вы принадлежите к старому поколению французов, к тому, что еще верило в добродетель усилия. Я вам выпишу рецепт, это вам наверняка пойдет на пользу.

Я так и не смог решиться отнести его в аптеку, потому что в квартале меня знали.

Я вытянулся в горячей воде, закрыв глаза, улыбаясь воспоминанию о доблестном защитнике простаты от коварно посягающих на нее женских орд. Быть может, и для меня настало время «спасать честь»? Сколько мужчин покидают «слишком требовательную» женщину единственно ради «спасения чести», то есть из трусости, потому что сознают свою несостоятельность и чувствуют, что вот-вот будут разоблачены! Сколько мужчин из тех, что слывут «большими лакомками», таким образом «отвязываются», потому что им больше нечем держаться, потому что им требуется разнообразие для оживления их скромных потребностей! «Охотничьи трофеи» — это всегда плоды неуверенности. Пресловутое «У меня на нее больше не стоит», что так элегантно перелагает комплекс неполноценности на женщину, оставляя ей чувство вины и уверенность в том, что это она оказалась не на высоте, что это она недостаточно «эротична», недостаточно «соблазнительна», — типичная фраза жеребцов: за ней на самом деле прячутся слабаки, которым с большим трудом удается спустить. А сколько раз я слышал, как женщин называли фригидными за то, что у них нет мужского оргазма, но чье сладострастие просто иное, «ровное», на диво продолжительное, которое прерывает лить сам мужчина, часто оказываясь не в силах сопровождать их до бесконечности вдоль всего пути. Если бы я пекся о своей «репутации», я бы оставил Лору, и тогда, много лет спустя, как-нибудь вечерком, при свечах, уже изрядно состарившись, болтая у камелька за своим вязанием, она пробормотала бы: «В свои шестьдесят он все еще был восхитительным любовником…» До чего же легко, часто меняя женщин и вовремя сматываясь, создать себе репутацию! Только вот какая штука: мне безразлично все, что не является тобою, любовь моя. Я готов умереть, лишь бы это произошло в твоих объятиях. Я боюсь только, что скоро настанет такой момент, когда понимание превратится в сострадание, а нежность и желание поберечь опасно приблизятся к жалости и материнской заботе, когда изменится сама природа наших отношений. «Нет, нет, не надо, дорогой, мы уже занимались любовью неделю назад, тебя это утомит… Надо поберечь тебя, дорогой… Да, да, конечно, дорогой, я знаю, что ты можешь еще раз, и даже два, если я попрошу, ты просто неутомим, но потом тебе придется лежать с компрессом, ведь сам знаешь, что тебе сказал доктор… Не раньше субботы, любимый, ты и так перестарался в прошлый раз. Ты и вправду ненасытен!»

Мне надо было с самого начала откровенно с тобой поговорить. Но я боялся все испортить, назвав вещи своими именами. И еще, как все заразительно внутри пары. Опасная симметрия, где страхи одного вызывают неуверенность и тревогу другого: все тогда ведет, усугубляясь, к конечной отчужденности… Но, в конце концов, я пока еще «держусь». Может, удастся выиграть годик или два.

Глава IV

По-настоящему я заметил, в каком ненормальном состоянии жил последние несколько недель, лишь незадолго до нашей поездки в Венецию, из-за одного невинного Лориного замечания. Мой немецкий адвокат приехал во Францию со своей молодой женой, желая совершить «гастрономическое турне». Когда они вернулись в Париж после всех этих ресторанов, Труагро, Бокюза и прочих, я повез их в аэропорт. Лора поехала с нами. Мюллер был толстый белобрысый мужчина, благодушно попыхивавший сигарами. Всю дорогу он мне только и говорил, что о рагу с филейчиками у Виара, об утке «триссотен» у Баго, о молочном каплунце в собственном соку, обмениваясь со своей женой сообщническими взглядами. Она в свой черед, гордясь своими «культурными достижениями», не забыла упомянуть о замороженной Джоконде в шампанском и о незабываемом зайце с черникой. Было очевидно, что это счастливая пара. Обратно я молча ехал под дождем, а Лора слушала кассету с записью индейской флейты. Привалившись к моему плечу, она спросила:

— Жак, а когда ты наконец решишься устроить мне гастрономический «Тур де Франс»?

Не знаю, что на меня нашло и почему этот невинный вопрос показался мне коварным намеком. Я так резко сбросил скорость, что следовавшая сзади машина чуть не врезалась в нас и послышались протесты.

Я повернулся к Лоре:

— Что это значит? Издеваешься надо мной?

В полной растерянности она почти с испугом отшатнулась от меня. Еще никогда я не говорил с ней так злобно. Она поникла головой.

— Я еще не созрел для церковных утешений, — процедил я сквозь зубы. — Ни для каплунчика по-любительски, ни для размазни Папана-старикана, ни для чепухи на палочке, ни для дуры набитой под цыганским соусом, ни для хрена турецкого с каперсами, ни для фитюлечки с розовым лепесточком, ни для зуавских портков по-домашнему, ни для разносолов дядюшки Верцингеторикса, ни… ч-черт.