Жангада (иллюстр.)

— Кураре поистине страшный яд,— сказал Маноэль.— Он мгновенно поражает нервную систему, парализуя человека. Но сердце продолжает биться, пока не иссякнут жизненные силы. Действие кураре начинается с онемения рук и ног, а противоядия нет.

К счастью, индейцы не предприняли никаких враждебных действий, хотя племя мурас известно своей ненавистью к белым. Правда, теперь они не так воинственны, как были их предки.

Когда стемнело, на острове за деревьями послышались звуки дудочки, наигрывавшей печальную мелодию. Ей ответила другая дудочка. Своеобразная музыкальная перекличка длилась две-три минуты, затем индейцы исчезли.

Фрагозо, развеселившись, решил спеть им в ответ песню на свой лад, но Лина вовремя остановила его: она прикрыла ему рот рукой, не дав блеснуть певческим талантом.

Второго августа, в три часа пополудни, пройдя еще двадцать лье, жангада подошла к озеру Апоара, из которого вытекает река того же названия, а два дня спустя плот остановился у озера Куари. Это одно из самых больших озер, сообщающихся с Амазонкой. В него впадают пять или шесть ручьев, там они смешивают свои воды и через узкий проток вливаются в главную водную артерию. Путешественники издали посмотрели на высокие домики деревни Такуа-Мири, стоящие на сваях, будто на ходулях: здешние низкие места часто страдают от наводнения.

Вскоре жангада пристала на ночь к берегу. Плот остановился против селения Куари, состоящего из дюжины ветхих хижин, которые прячутся в густой зелени апельсиновых деревьев. Вид деревушки часто меняется в зависимости от подъема или спада воды: озеро то представляет собой обширный водоем, то превращается в узкий проток, такой мелкий, что даже перестает сообщаться с Амазонкой.

На рассвете пятого августа снова тронулись в путь, а на другой день, пройдя мимо протока Юкуры, входящего в запутанную сеть озер и рукавов, подошли к озеру Миана.

Фрагозо, по настоянию Лины, не переставал следить за Торресом. Несколько раз цирюльник пытался выведать что-нибудь о его прошлом, но бразилец упорно уклонялся от таких разговоров, а потом и вовсе замкнулся, став очень осторожным. Но с семейством Гарраль его отношения не изменились. С Жоамом он говорил мало, зато охотно обращался к Яките и ее дочери, делая вид, что не замечает их подчеркнутой холодности. Впрочем, обе утешали себя тем, что в Манаусе Торрес покинет их и они никогда больше о нем не услышат. Якита следовала советам отца Пассаньи, который уговаривал ее набраться терпения; но доброму пастырю было труднее удержать Маноэля, решительно желавшего поставить на место втершегося к ним наглеца, которого незачем было пускать на жангаду.

Вечером шестого августа случилось одно небольшое происшествие: спускавшаяся вниз по течению пирога, по зову Жоама Гарраля, пристала к жангаде.

— Ты плывешь в Манаус? — спросил он индейца, стоявшего в пироге с веслом.

— Да,— ответил тот.

— Когда ты там будешь?

— Через неделю.

— Значит, ты попадешь туда гораздо раньше нас. Не передашь ли ты мое письмо по адресу?

— Охотно.

— Возьми же его, мой друг, и отвези в Манаус.

Индеец взял протянутое ему Гарралем письмо вместе с горстью рейсов в награду за услугу.

Никого из членов семьи не было на палубе. За Жоамом наблюдал один Торрес.

Глава XVII

НАПАДЕНИЕ

Маноэль увел Бенито на нос жангады, где никто не мог их слышать.

Обычно веселый юноша, взглянув в лицо друга, сразу посерьезнел.

— Я тоже собирался поговорить с тобой, Маноэль.

— Значит, и ты заметил, что он волочится за Миньей? — воскликнул Маноэль, бледнея.

— Надеюсь, ты не станешь ревновать ее к подобному человеку? — вспыхнул Бенито.

— Конечно нет! Боже меня упаси нанести оскорбление девушке, которая станет моей женой! Нет, Бенито! Она и сама не выносит гнусного проходимца! Дело совсем в другом: мне противно смотреть, как жалкий пройдоха навязывает свое общество твоей матери и сестре, как он старается втереться в вашу семью.

— Я разделяю твое отвращение к этому субъекту, Маноэль,— мрачно сказал Бенито,— и если бы считался только со своими чувствами, то давно выгнал бы его с жангады! Но я не смею.

— Не смеешь?! — вскричал Маноэль, схватив Бенито за руку.— Как это понимать?

— Послушай, Маноэль,— продолжал Бенито,— ты заметил, что Торрес увивается за моей сестрой. Но ты увидел одно, а другое проглядел: этот подозрительный тип глаз не сводит с моего отца, следит за ним с непонятным упорством, как будто замышляет против него недоброе.

— Что ты говоришь, Бенито! Какие у тебя основания так думать?

— Никаких… Только одни предчувствия. Но понаблюдай хорошенько за Торресом, за выражением его лица, и ты увидишь, как он злобно усмехается, стоит ему только взглянуть на отца.

— Тем больше причин его прогнать!

— Тем больше… или тем меньше… Я боюсь, Маноэль… Чего? Сам не знаю. Но убедить отца высадить Торреса… быть может, будет неблагоразумно! Повторяю тебе — я боюсь, хотя у меня нет ни одного факта, который объяснил бы мой страх.

Бенито весь дрожал от гнева.

— Значит, ты считаешь,— раздумчиво проговорил Маноэль,— что надо выжидать?

— Да, и не принимать опрометчивых решений, а главное — быть все время начеку!

— В конце концов дней через двадцать мы будем в Манаусе,— заметил Маноэль.— Там мы от Торреса навсегда избавимся. А до тех пор не спускаем с него глаз. Но какая может быть связь между твоим отцом и этим подонком? Господин Гарраль, ручаюсь, его и в глаза не видел!

— Я и не говорю, что отец знает Торреса,— ответил Бенито,— но мне кажется, Торрес что-то знает об отце… Что делал чужой человек возле нашей фазенды, когда мы встретили его в лесу? Почему отказался тогда от предложенного ему гостеприимства? Мы прибываем в Табатингу, а он уже тут как тут, словно дожидался нас! Не знаю… Я теряюсь в догадках и ничего не могу объяснить! И как мне пришло в голову пригласить его на нашу жангаду!

— Успокойся, Бенито, прошу тебя!

— Поверь, если б дело шло обо мне, я, не раздумывая, выкинул бы негодяя за борт! — воскликнул Бенито, не в силах справиться с волнением.— Но, если и вправду здесь замешан мой отец, боюсь, что, поддавшись чувству гнева, только испорчу дело. Внутреннее чутье говорит мне, что опасно действовать против столь коварного врага, пока он сам себя не выдаст. На жангаде он всегда на виду, и, если мы оба будем оберегать отца, мы рано или поздно заставим Торреса сбросить личину и выдать себя, как бы искусно он ни вел игру. Сейчас надо подождать!

Появление на палубе Торреса прервало их разговор. Тот искоса взглянул на молодых людей, но ничего не сказал.

Довольные тем, что объяснились, Маноэль и Бенито дали друг другу слово не спускать глаз с Торреса, стараясь, однако, не вызывать у него подозрений.

Плавучая деревня миновала речки Камару, Ару и Журипари, которые текут параллельно правому берегу Амазонки, но не впадают в нее, а убегают на юг. Там сбрасывают свои воды в реку Пурус и уже вместе с ней вливаются в великую реку. Десятого августа, в пять часов вечера жангада стала на якорь у Кокосового острова с поселком серингейро — заготовителей каучука. Его добывают из дерева серингейро.

Говорят, что из-за слишком глубоких зарубок (вместо легких надсечек), из которых вытекает сок каучука, деревья очень страдают, но все же каучуковые леса на берегах Мадейры, Пуруса и других притоков великой реки еще довольно обширны.

На Кокосовом острове путешественники встретили десятка два индейцев, занимавшихся сбором и обработкой каучука, хотя сезон, казалось бы, прошел.

Собирают каучук главным образом в мае-июле. Убедившись, что стволы деревьев, которые во время половодья фута на четыре погружаются в воду, уже просохли, индейцы принимаются за дело. Сделав надрез в заболони дерева, они привязывают под ним небольшие горшочки, которые за сутки наполняются густым млечным соком. Добытый сок индейцы окуривают на костре, чтобы сохранить содержащееся в нем смолистое вещество. В деревянном совке его держат над дымом, отчего он почти сразу густеет, принимает желтовато-серую окраску и понемногу затвердевает. Слой за слоем каучук снимают с совка и сушат на солнце, а он твердеет еще больше и приобретает коричневый цвет.