Ваятель фараона

Разве можно поверить тому, что говорил брат? Будто бы Амон дал царям власть, и поэтому они должны перед ним преклоняться? А может быть, правда то, о чем в Оне говорят многие, – что не Амон возвеличил царей, а, наоборот, цари возвеличили Амона, построив ему храмы и богато одарив его, так что жрецы храма Амона стали пользоваться даже большей властью, чем сами цари.

Правда ли, что Ра-Хорахти – бог-сокол, голова которого увенчана солнечным диском и которого в Оне чтут под именем Монта, – самый древний бог? И что древнейшим холмом, первым поднявшимся из Нуна, первобытных вод, был вовсе не Нут-Амон, как утверждают жрецы Амона, а Северный Он, – яркий глаз солнца в этой стране.

И вообще, имеет ли Руи право без всякого сопротивления уступить жрецам свою землю или, как они это требуют, отдавать им половину своих доходов? Не оскорбит ли он тем самым богиню Маат – богиню справедливости, порядка, правды.

Ведь когда-нибудь, в день страшного суда, он предстанет перед неумолимыми судьями мертвых, которые на одну чашу весов положат его сердце, а на другую – изваяние Маат. И какой приговор будет тогда его ожидать, если сейчас он так труслив, что допускает эту несправедливость?

Прошло немного времени, и из Она был прислан судья для разрешения спора между Руи и жрецами храма Амона. Тени до смерти испугалась, когда появились два рослых черных меджая из царской стражи, чтобы позвать Руи на суд. Муж не сказал ей ни слова. Когда он разговаривал с Небвером, она была на кухне, готовила для гостя обед. До нее долетали лишь обрывки разговора, и она не могла ничего понять.

Жена Руи была маленькой и хрупкой женщиной. Четырнадцать родов истощили, ее тело, а смерть шести детей иссушила ее душу. Безропотно выполняет она работу по дому, во дворе, в саду. Спокойно принимает и радость, и горе, ниспосланные ей богом. И сейчас она не сказала ни слова упрека своему мужу, за которым ходила в поле: она только смотрит на него с немым укором. Как осунулось его лицо! Какая усталая у него походка!

Руи достает грамоту из большого глиняного сосуда, который стоял у стены его спальни и служил для хранения важных документов, и говорит, стараясь не показать своего волнения:

– Не беспокойся! Право на моей стороне! – и быстро уходит.

Тени стоит на пороге и смотрит ему вслед. Она не может оторвать взгляда от его широко шагающей, слегка сгорбленной фигуры. Ее сердце сжимается.

Суд помещается в переднем дворе храма – святилища Она, воздвигнутого в честь Ра-Хорахти. Соколиная голова бога, увенчанная солнечным диском, смотрит с каждой стены. Помещение наполнено дневным светом, крыши у него нет.

Не только бог Солнца увековечен статуями в храме, но и обе его жены «Возвышенная» и «Великая богиня Она», а также и другие боги Великой девятки. Тут стоит Мин, дарующий плодородие; Тот, бог письма. А вот и каменное изваяние Амона, который вознесся над всеми богами. Руи узнал его по двойной короне из перьев.

Толпа людей заполнила передний двор. С первого взгляда Руи заметил, что все они – зависимые от Амона люди, которые работают на его полях или в его поместьях. С появлением Руи толпа зашумела. Но он сделал вид, что ничего не слышит, и встал в стороне. Потом его вызвали.

Руи должен был проложить себе дорогу через толпу людей. Со всех сторон на него были устремлены враждебные взгляды. Но он этого не замечает. Взор его устремлен вперед, а в правой руке он крепко сжимает свиток папируса с царской печатью. Толпа невольно расступается перед ним.

Но за несколько шагов до того места, где сидят судебные чиновники и стоят меджаи, сдерживающие толпу, кто-то подставляет Руи ногу. Он растягивается на земле во весь рост. Падая, он невольно разжимает пальцы свиток выскальзывает у него из рук, а в следующий момент исчезает, как будто провалившись сквозь землю.

– Моя грамота! – закричал Руи, и ярость наполнила его сердце. – Ты видел, главный надзиратель судебной палаты, что она была у меня в руках и что ее похитили у меня?

Но прежде чем царский чиновник успел сказать хоть слово, Бата, жрец храма Амона, закричал:

– Что ты видел, опахалоносец царя? Я вот видел, как сам Амон заставил этого человека упасть; он лежал перед его статуей, и бог своей собственной рукой поднял грамоту с каменного пола!

– Собственной рукой!.. Бог… с каменного пола!.. Мы видели!.. – закричали со всех сторон.

– Это подлая игра! – Руи мгновенно вскакивает и оказывается перед жрецом. – Ты знал, что право на моей стороне! Ты думаешь, я позволю выбить его у меня из рук?

И прежде чем кто-нибудь успел его удержать, Руи хватает стоящую перед судьей алебастровую статую Маат высотой в локоть и с силой бросает ее в голову Баты, который падает, обливаясь кровью.

– Правда тебя убила! – кричит Руи вне себя. – Справедливость погубила тебя!

Так царскому чиновнику, который приехал для разбора имущественной тяжбы, пришлось заниматься делом об убийстве жреца.

В этот день Тутмос простился со своим детством. Младшему сыну Руи и Тени не было и восьми лет, когда несчастье постигло его семью. Люди Амона устремились в дом и забрали все, что могли найти: каждый локоть полотна, каждую меру зерна, каждую кружку масла. Мать они отправили в ткацкую мастерскую, сестер – в житницу, братья были поделены между пастухами. В конце концов остался только младший. Голым стоит он у порога отцовского дома, убитый горем, неспособный произнести ни слова. Его отдают человеку, который снабжает челядь Амона рыбой и дикой птицей, и говорят:

– Научи его удить, ставить сети и ловить в заводях уток – может быть, он пригодится хоть для этого.

Человека, который тянет за собой сопротивляющегося изо всех сил мальчика, зовут Аи. Он живет в маленькой хижине, на заросшем камышом берегу реки. У него нет ни жены, ни детей. Он не принадлежит к сыновьям страны Кемет; он пленный из презренной страны Куш, на юге. У него вьющиеся волосы и черная кожа. Аи не может дать мальчику даже одеяла, спасающего от ночного холода. В хижине нет никакой скамейки, которая хоть как-нибудь защитила бы мальчика от змей и скорпионов. Мальчику приходится зарываться в охапку соломы, лежащей прямо на глиняном полу. Несмотря на это, веки его тотчас же смыкаются.

Тутмос и раньше несколько раз был на реке, когда старшие братья брали его с собой удить рыбу. Матери это совсем не нравилось, она боялась за мальчика. Ведь челнок из стеблей папируса, в который все они садились, был очень легок и ненадежен.

– Достаточно ли у него сил, чтобы вытянуть сеть? – беспокоилась мать. – Хватит ли терпения, чтобы сидеть с удочкой? Оставьте его дома, он еще совсем ребенок.

Теперь этого не говорил никто. Теперь Ад бросал Тутмоса в воду, чтобы научить плавать. Учил его плести верши из острых стеблей тростника; учил охоте на водоплавающих птиц. Можно убить птицу дротиком или же, привязав вокруг головы стебли тростника и стоя по самый подбородок в воде, медленно подкрасться и с молниеносной быстротой схватить испуганную птицу. Нелегко мальчику удержать изо всех сил бьющуюся крыльями утку и вместе с ней добраться до берега. Но все же вскоре Тутмос достиг такого совершенства, что ленивый Аи часто позволял мальчику охотиться одному.

Тутмос вскоре привык к жизни у воды и в воде. И если бы не тоска по отцу и матери, жизнь у Аи, может быть, понравилась бы ему больше, чем в родительском доме. Ведь дом его отца стоял далеко от реки, а воду приходилось носить для каждого дерева, для каждого куста. А здесь – как бурлила здесь жизнь!

Тутмос научился различать речных птиц: белого ибиса, которого люди боялись ловить, ведь он посвящен Тоту, с голой шеей, с карминно-красными глазами и пучками желтых перьев, обрамляющих голову. Знал он маленького, толстошеего, большеголового зуйка и журавлей, которые прилетали с севера и большими стаями опускались на болоте, но никогда здесь не гнездились, никогда не выводили птенцов; пеликанов с мешками, висящими под широкими клювами, и бакланов, чьи крылья отливают бронзой. Конечно, лучшей добычей были дикие гуси и утки. Тутмос наблюдает за тем, как они скользят между красными цветами лотоса, как они исчезают в зарослях тростника и снова появляются на зеркальной воде. Он знает места, где они гнездятся, достает их яйца и птенцов из гнезд. Мягок пух такого маленького птенца, и его не стали бы ловить только лишь для того, чтобы попробовать нежное мясо. Но служительницы в поместье выращивают птенцов: им легко откармливать их осенью, запихивая зерно в клюв, чтобы они становились жирными и их мясо не было таким жестким, как у дикой птицы.