Пираты Мексиканского залива

– Да, сеньора.

– Вы на каком идете?

– Я командую «Отважным», отсюда его хорошо видно. Мы его отбили у испанцев; приглядитесь к нему – на носу у него лев с короной.

– Я запомню. Так вот, слушайте: во время плавания постарайтесь держаться поближе к нам и знайте: если я взмахну белым платком, значит, у меня все благополучно, красным – значит, я в опасности, а черным – значит, я в беде.

– Хорошо, я постараюсь идти так, чтобы каждый день получать от вас вести. В знак того, что я вижу вас и понял ваше сообщение, я взмахну белым платком.

– Прекрасно. А теперь ступайте, сейчас здесь будет адмирал.

Морган в самом деле приближался. Дон Энрике отошел, но пират успел заметить, что Энрике ведет оживленный разговор с доньей Мариной.

Ревнивое подозрение необычайно легко вспыхивает в сердце мужчины, вступившего в зрелый возраст; потеряв уверенность в собственных силах, он боится, что любимая женщина найдет себе по сердцу более молодого, и готов в каждом юноше видеть своего счастливого соперника. Он не верит в прочность своей победы, полагая, что женщина согласилась принадлежать ему то ли из страха, то ли из расчета, а втайне любит другого.

Змея ревности ужалила сердце Моргана. Однако ему удалось сдержать себя. Скрывая, что происходит у него в душе, он с улыбкой обратился к дону Энрике:

– Здорово, молодой капитан! Все ли у вас готово?

– Все, – ответил дон Энрике, – моему кораблю не придется завидовать другим судам.

– Значит, вы довольны?

– Даже больше, чем вы можете предположить.

Если человек встревожен, если им безраздельно владеет одна назойливая мысль, всякое случайно оброненное слово приобретает в его глазах особое значение. Когда дон Энрике сказал: «Больше, чем вы можете предположить», – Морган вздрогнул.

– Меня это радует, – ответил он, стараясь сохранить спокойствие, – вы знаете, как я вас люблю.

– Знаю, сеньор, вы для меня отец.

– Как? – помрачнев, воскликнул пират, и в памяти его мгновенно возник недавний разговор с доньей Мариной.

– Это значит, сеньор, что вы благоволите ко мне, как отец.

– Не стоит говорить об этом, – ответил, спохватившись, Морган.

– Прошу прощения, если мои слова задели вас, но я вам так признателен за ваше доброе отношение. Однако мне пора, ведь мы скоро выходим в море.

– Да, ступайте.

Дон Энрике повернулся, чтобы уйти, но адмирал его окликнул. Ему захотелось посмотреть на лица юноши и доньи Марины, когда они будут говорить друг с другом в его присутствии.

– Слушаю сеньор, – сказал, возвращаясь, дон Энрике.

– Я хочу познакомить вас с одной молодой женщиной, если только вы не были с ней знакомы ранее.

– Мне кажется, я говорил вам, что познакомился с ней в Мексике.

«Они знают друг друга и обманывают меня», – подумал Морган, а вслух произнес:

– Так вам тем более следует подойти к ней. Я ее люблю больше, чем родную дочь.

Они направились к донье Марине. Ни Марина, ни Энрике не подозревали, что происходит в эту минуту в душе адмирала.

– Сеньора, – сказал Морган, – этот юноша, который был знаком с вами еще в Мексике, желает с вами проститься.

Донья Марина церемонно поклонилась, дон Энрике учтиво произнес:

– Припадаю к вашим стопам, сеньора. – Потом протянул руку пирату. – Прощайте, сеньор.

– Прощайте, Антонио, – ответил Морган, пожимая руку юноше.

Спускаясь по трапу в шлюпку, дон Энрике подумал:

«Адмирал сегодня печален. Может быть, получены плохие вести?»

А Морган меж тем говорил себе:

«Притворщики! Как все ловко разыграно! Не слишком ли холодное прощанье для двух старых знакомых? Они задумали обмануть меня; но трудно провести старого морского волка!.. Я буду следить за ними. И тогда – горе им!»

Дул попутный ветер, и адмирал отдал приказ выйти в море. В первый вечер плаванья Морган не заметил ничего особенного, хотя ни на минуту не спускал глаз с доньи Марины. Молодая женщина была по-прежнему весела, общительна, и мрачные мысли пирата понемногу рассеялись.

В конце концов он решил, что ошибся, и стал упрекать себя в излишней подозрительности; чтобы загладить свою невольную вину, он удвоил внимание к Марине.

На следующий день, повинуясь команде капитана, «Отважный» подошел так близко к флагману, что можно было переговариваться с одного судна на другое. Дул свежий ветер, небо было ясное, отчетливо различались фигуры людей на палубе.

Морган задумчиво курил и смотрел на Марину, сидевшую невдалеке. Молодая женщина, погруженная в свои мысли, не замечала Моргана.

Внезапно адмирал увидел, как Марина, подняв голову, устремила взгляд по направлению «Отважного»; подозрение вспыхнуло в нем с прежней силой, и он, отойдя, стал украдкой наблюдать, что будет дальше.

Марина огляделась вокруг и, решив, что поблизости никого нет, взмахнула белым платком. Морган так и впился горящим взглядом в «Отважного»: в ответ дон Энрике – пират узнал его – тоже взмахнул белым платком. Итак, они договорились, это, несомненно, был сигнал или по крайней мере приветствие.

Кровь бросилась в голову адмиралу, в глазах потемнело, в ушах загудел ураган; он покачнулся и, чтобы не упасть, ухватился за борт.

Им овладело неодолимое желание с ножом броситься на Марину, заколоть ее, кинуть ее труп в море и, открыв огонь против «Отважного», пустить корабль ко дну со всей его командой; а потом поджечь порох в трюме своего флагмана и взорвать его на воздух.

В один миг Морган превратился в разъяренного тигра, способного на любую жестокость. Но тело не пришло на помощь кровавым замыслам: потрясение оказалось настолько сильным, что он не смог с ним справиться, и после первой безумной вспышки его охватила слабость, глаза затуманились, мысли в голове помутились, он уронил голову на грудь и разрыдался.

Каменное сердце дрогнуло, гнев и ярость уступили место простому человеческому горю, боль оказалась сильнее, чем жажда мести, и слезы хлынули из глаз пирата, спасительные слезы, облегчающие душу в те минуты, когда она переполнена нестерпимым страданием или безграничной радостью. В такой миг даже самый сильный человек может умереть или лишиться рассудка, если у него отнять способность плакать.

Долго еще жгучие слезы струились по обветренному лицу адмирала, в голове не осталось ни одной светлой мысли, сердце было опустошено, мечты разбиты.

Наконец, он гордо вскинул голову, вытер слезы и, тряхнув гривой, как лев, почуявший врага, грозно прорычал:

– А я поверил ей! Она обманывала меня, презренная женщина играла моим сердцем. Но я поступлю с ней, как поступал с другими. Лишь бы мои люди ничего не узнали – то-то была бы для них потеха…

Потом, приняв спокойный вид, он подошел к донье Марине.

Молодая женщина рассеянно смотрела, как волны бьются о борт корабля.

– Марина, – тихо окликнул ее пират.

– Я вас слушаю, отец мой, – спокойно сказала Марина.

– Мне надо поговорить с тобой.

– Я всегда рада вас слушать.

– Знаешь, – начал пират, оглядывая ее жадным взором, – знаешь, я не в силах сдержать данное тебе слово.

– Какое слово?

– Относиться к тебе, как к дочери.

– Боже мой, но почему?! – воскликнула, бледнея, молодая женщина, взволнованная необычным видом адмирала.

– Почему? – переспросил Морган, и глаза его загорелись. – Потому, что твоя красота сводит меня с ума, потому, что я не могу дольше владеть собой и, наконец, я ревную.

– Ревнуете? Но к кому же?

– Ни к кому и ко всем. Я ревную тебя при одной мысли, что вместо меня другой может завладеть твоей любовью. Тогда мне уже будет поздно каяться, что я по собственной вине потерял тебя. Лежа в объятиях другого, ты будешь расточать ему свои ласки и вместе с ним смеяться над моей глупостью.

– Но, сеньор, чего вы можете достичь, раз моя любовь еще не принадлежит вам?

– Марина, на что мне твоя любовь, раз ты будешь моей и я смогу делать с тобой все, что захочу. Не все ли мне равно, отдашься ли ты мне из любви или из страха, будешь ли ты принадлежать мне по доброй воле или уступишь силе. Лишь бы ты стала моей. А когда придет день и ты покинешь мой корабль, тебе уж не удастся посмеяться надо мной. Пресытившись, я расстанусь с тобой и снова почувствую себя свободным. А теперь, пойми, неутоленное желание сжигает меня. Хватит этой пытки, понимаешь? Такова моя воля, и она свершится, я привык к покорности, и горе тебе, если ты вздумаешь противиться моей воле!