На дальних мирах (сборник)

Как и предполагала Вокс, многие члены команды прониклись уверенностью, что сбежавшая матрица сумела ускользнуть в космос, поскольку бдительные корабельные интеллекты не находили ее следов. Однако были и другие: они постоянно оглядывались через плечо, в переносном и буквальном смысле, как бы ожидая, что беглянка неожиданно попытается проникнуть в их нервную систему через спинномозговой разъем. Они вели себя так, словно по кораблю бродит призрак. Чтобы успокоить их, я приказал круглосуточно отслеживать все блуждающие импульсы и случайные всплески. Каждая электрическая аномалия должным образом расследовалась, и, естественно, ни одно из этих расследований ничего не дало. Теперь, когда Вокс находилась в моем мозгу, а не в электрических сетях корабля, такими методами ее невозможно было обнаружить.

Выяснить, подозревает кто-нибудь об истинном положении дел или нет, не представлялось возможным. Не исключено, что Роучер догадывался, но он не делал попыток разоблачить меня, а после того случая в столовой вообще не заговаривал со мной о пропавшей матрице. Может быть, он не знал ничего, или знал все — и ему было плевать, или просто выжидал подходящего момента.

Я постепенно привыкал к двойной жизни — и к собственной двуличности. Очень быстро Вокс стала такой же неотъемлемой частью меня, как рука или нога. Если она молчала — порой я часами не слышал от нее ни слова, — то выдавала свое присутствие не более, чем та же рука или нога; и все же каким-то непонятным образом я всегда знал, что она здесь. Граница между нашими сознаниями незаметно стиралась. Она научилась проникать вглубь меня. Временами мне казалось, что мы, образно говоря, не постоянный жилец и его гостья, а совладельцы одного и того же жилища. У меня возникло ощущение, что наши сознания переплетаются, словно они едины. Казалось, мы оба матрицы, обитающие в мягком влажном шаре, представляющем собой мозг капитана «Меча Ориона», и любой из нас может по собственному желанию выходить оттуда и возвращаться обратно.

Бывало и по-другому: я вообще не думал о ее присутствии и занимался своими делами, как если бы ничего во мне не изменилось. И даже изумлялся, когда Вокс неожиданно обращалась ко мне с комментариями или короткими вопросами. Пришлось учиться не проявлять свои эмоции в подобных ситуациях, когда я находился среди других членов экипажа. Никто вокруг не мог слышать нашего разговора, но я понимал: если кто-нибудь заметит, как я, расслабившись, вслух отвечаю невидимому собеседнику, нашему маскараду конец.

Как глубоко Вокс проникла в мое сознание, стало ясно в тот момент, когда она попросила взять ее на звездную прогулку.

— Тебе известно об этом? — испуганно вздрогнув, спросил я.

Дело в том, что звездная прогулка — удовольствие, доступное исключительно космическим странникам. Я сам ничего не знал о нем, пока меня не приняли на Службу.

Мое удивление поразило Вокс. Она сказала, что о звездной прогулке известно всем. Однако что-то фальшивое послышалось мне в ее тоне. Неужели и впрямь привязанные к земле люди так много знают о нашем особом удовольствии? Или она выудила сведения из глубин моего сознания?

Я предпочел не расспрашивать. Однако мысль взять ее с собой в Великий Космос вызывала у меня ощущение неловкости, хотя сам я уже мечтал об этом. Вокс не была одной из нас, она принадлежала земле и не прошла обучение для Службы.

Все это я ей высказал.

— Все равно, сделай это для меня,— ответила она.— Это мой единственный шанс побывать там.

— Но обучение...

— Зачем оно мне? Ты же прошел его.

— А если этого недостаточно?

— Достаточно,— сказала она.— Я уверена, Адам. Ничего не бойся. Ты же учился. А я и есть ты.

 12

В транзитном траке мы вместе покинули Глаз и поехали вниз, на управляющую палубу, где лежит, потерявшись в волнующих снах о далеких Галактиках, душа корабля, несущего нас через нескончаемую ночь.

Мы миновали зоны полной тьмы и зоны льющегося потоками света; места, где вращающиеся спирали серебряного излучения полыхают в воздухе, как полярное сияние; переходы и коридоры столь безумной геометрии, что ори перемещении по ним пробуждались воспоминания о материнской утробе. Вокс съежилась, охваченная благоговейным ужасом, в уголке моего мозга.

Я чувствовал, как волны этого ужаса накатывают на нее одна за другой, пока мы спускались все ниже и ниже.

 — Подумай еще раз, ты действительно этого хочешь? — спросил я.

 — Да! — страстно воскликнула она.— Не вздумай остановиться!

 — Не исключено, что тебя обнаружат.

 — Не исключено, что этого не произойдет.

 Спуск продолжался. Теперь мы оказались в царстве трех киборгов — Габриеля, Банкво и Флис. Это три члена экипажа, которых мы никогда не встретили бы в столовой, поскольку они обитали здесь, в стенах управляющей палубы, постоянно подключенные к кораблю и закачивающие свою энергию в его ненасытную утробу. Я уже упоминал, что у нас есть такая поговорка: поступая на Службу, ты отказываешься от своего тела, но взамен обретаешь душу. Для большинства из нас это фигура речи: навсегда прощаясь с землей и начиная новую жизнь на звездных кораблях, мы отказываемся не от тела как такового, а от его мелких нужд — всяких милых пустяков, которые так ценят жители земных миров. Однако для некоторых из нас самоотречение становится буквальным. Для них плоть — бессмысленная помеха; они полностью избавляются от нее, поскольку она не нужна им, чтобы чувствовать жизнь корабля. Они позволяют превратить себя в приставку к двигателю. Исходящая от них «сырая» энергия и создает силу, несущую нас сквозь небеса. Их работа нескончаема, а наградой им служит своего рода бессмертие. Мы с вами вряд ли сделали бы такой выбор, однако для них это подлинное блаженство.

— Снова на прогулку, капитан, так скоро? — спросил Банкво, поскольку уже на второй день полета я оказался здесь, чтобы, не теряя времени, воспользоваться этой удивительной привилегией Службы.

— А что, это может повредить?

— Нет, никакого вреда,— ответил Банкво.— Просто необычно, вот и все.

— Ну, это меня не волнует.

Банкво представлял собой блестящее металлическое яйцо вдвое больше человеческой головы, подключенное к щели в стене. Внутри этого яйца находилась матрица, когда-то бывшая

Банкво — давным-давно, в мире под названием Утренняя Заря, где не бывает ночи. Золотистые рассветы и сияющие дни Утренней Зари оказались недостаточно хороши для Банкво. Он хотел быть сверкающим металлическим яйцом, свисающим со стены управляющей палубы на борту «Меча Ориона».

Любой из трех киборгов мог организовать звездную прогулку. Однако именно Банкво делал это для меня в прошлый раз, и вновь обратиться к нему казалось лучшим выходом. Он был самым приятным из этой троицы, самым дружелюбным и покладистым. Габриель во время моего первого визита показался суровым, далеким, непостижимым. Он — ранняя модель, он провел на борту космических кораблей три человеческих жизни, и в нем не осталось почти ничего человеческого. Флис — самой молодой из них, живой и сообразительной — я не доверял: она, возможно, была способна каким-то сверхъестественным образом почувствовать, что во мне скрывается кто-то еще.

Вы должны отдать себе отчет в том, что звездная прогулка не означает, будто мы на самом деле покидаем корабль, хотя нам кажется, что дело обстоит именно так. Покинь мы корабль хоть на мгновение, нас унесло бы проч ь, и мы навсегда затерялись бы в бездне небес. Выйти наружу из звездного корабля — совсем не то что выйти за пределы обычного корабля, стартующего с планеты и летящего в нормальном пространстве. Но даже если бы такое было возможно, смысла покидать корабль нет. Снаружи смотреть не на что. Корабль летит сквозь абсолютно пустую тьму.

Да, смотреть там не на что, но это не означает, что снаружи ничего нет. Там раскинулась вся вселенная. Если бы, пролетая сквозь особое пространство небес, мы могли видеть ее, то обнаружили бы, что она сплющена и изогнута: так создается иллюзия, будто мы видим все сразу — все широко раскинувшиеся Галактики с начала времен. Это и есть Великий Космос, вся полнота континуума. Внешние экраны показывают нам его в виде модели, поэтому время от времени требуется подтверждение того, что он существует.