Тайна «Libri di Luca»

Тело Луки рухнуло с глухим стуком в узкий проход между стеллажами, где сразу же оказалось погребенным под грудой книг и обломков, над которыми взметнулось облако пыли.

2

Каждый раз перед тем, как ему предстояло присутствовать на судебном заседании, Йон Кампелли спал крайне неспокойно, если, конечно, ему вообще удавалось заснуть. Вот и нынешняя ночь не стала исключением. В конце концов, устав ворочаться, он сдался — поднялся с постели, натянул темно-синий домашний халат и побрел на кухню. Там он приготовил себе кофе во френч-прессе и, прихлебывая ароматный напиток, принялся заново перебирать листки с набросками своей завтрашней заключительной речи. Несмотря на то что минувшим вечером он несколько раз внимательно просмотрел их, Йон вновь внимательно перечитал все написанное и даже попытался озвучить некоторые фразы, произнося их на разные лады, чтобы добиться наиболее убедительного звучания. Поэтому в четыре часа утра можно было услышать, как из квартиры в пентхаусе на Компанистрэде^[4] доносятся звуки сильного поставленного голоса, произносящего раз за разом одни и те же обороты, словно актер репетировал очередную роль.

Поупражнявшись так пару часов, Йон выглянул за дверь, взял утреннюю газету и вернулся на кухню, где сварил себе свежий кофе и начал завтракать, пробегая глазами сообщения о последних событиях. Тем не менее при этом проект судебной речи по-прежнему находился в поле его зрения; время от времени он откладывал газету в сторону, брал листки и снова перечитывал отдельные места, прежде чем опять вернуться к ознакомлению с новостями и поглощению пищи.

Никто из его коллег даже понятия не имел, какой гигантский объем работы лежал в основе произносимых Йоном заключительных судебных речей, однако именно этот упорный труд являлся причиной того, что, несмотря свою молодость, он уже стал известен как непревзойденный мастер своего дела. В результате, благодаря такой репутации, этот тридцатитрехлетний адвокат пользовался практически несомненным успехом у своих коллег, заставлял досадливо морщиться оппонентов и неизменно являлся объектом некоего безотчетного недоверчивого отношения со стороны пожилых представителей судебного сословия.

Поэтому на тех судебных заседаниях, где он присутствовал, всегда собиралось много публики. Вот и сегодня с большой долей вероятности можно было предсказать аншлаг в зале, и это несмотря на то, что исход дела выглядел предопределенным заранее. Клиент Йона, иммигрант во втором поколении по имени Мухаммед Азлан, обвинялся в скупке краденого — впрочем, довольно безосновательно, как и трижды до этого. Вообще-то это уже тянуло на предвзятое отношение и полицейский произвол, однако Мухаммед воспринимал все обвинения и предпринятые против него действия на удивление спокойно и довольствовался лишь встречным иском о возмещении ущерба.

Йон допил кофе и отправился в ванную. Включив душ, он сбросил на пол халат и, дожидаясь, пока вода нагреется до нужной температуры, взглянул на свое отражение в большом зеркале. Захватив большими и указательными пальцами складки над бедрами, он оттянул их в стороны и принялся внимательно изучать, как будто это было нечто, появившееся на теле в течение минувшей ночи. Пять лет назад у него был плоский, похожий на стиральную доску, живот с поперечными линиями мускулов, однако со временем, несмотря на все предпринимаемые им героические усилия для того, чтобы не допустить этого, весь рельефный рисунок мышц стерся, как будто его в одночасье слизнула волна морского прилива.

Когда Йон стоял под душем, зазвонил мобильный телефон. Йон спокойно смыл шампунь и, нисколько не торопясь, закончил свой обычный утренний ритуал. Лишь после этого он взял наконец телефон и прослушал оставленное звонившим сообщение. Это был Мухаммед. В характерной для него чуть ленивой манере он сообщал, что продал свои «колеса» и поэтому просит подкинуть его к зданию суда. Йон попытался было перезвонить, однако номер оказался занят, так что ему пришлось тоже пообщаться с автоответчиком и поведать тому, что уже выезжает.

На улице моросил дождь. Добежав до своей машины, «мерседеса» SL-класса цвета «серый металлик», Йон торопливо открыл дверь, бросил свой портфель на пассажирское сиденье и забрался внутрь, где было сухо. Сквозь мокрое лобовое стекло казалось, что мир снаружи медленно течет и переливается, разноцветные дождевики прохожих расплывались, делая их похожими на какие-то фантастические существа, изображенные неопытной рукой ребенка. Как только он включил зажигание, «дворники» усиленно заработали. Вместе с каплями воды исчезли и фантастические существа; их сменили вполне реальные фигуры соотечественников Йона, одни из которых с недовольным видом спешно шли куда-то сквозь пелену дождя, а другие уныло застыли на месте, ежась под зонтами.

Движение в направлении Нёрребро,^[5] несмотря даже на непогоду, было вялым; Йон то и дело нетерпеливо поглядывал на часы. Опоздание в зал суда обычно являлось дурной приметой вне зависимости от того, насколько выигрышным казался процесс, к тому же Йон всегда считал своевременное прибытие в суд делом собственной чести. Наконец ему все же удалось свернуть с Речного бульвара на Гриффенфельдсгаде, по которой он добрался до Стенгаде,^[6] где обитал Мухаммед. Он проживал в облицованном кирпичом типовом бетонном строении, где, однако, для каждой квартиры был предусмотрен либо палисадник, либо балкон. Возле этого здания, как, впрочем, и возле соседних домов, был просторный двор с хилым газончиком, невзрачной детской площадкой и выгоревшими на солнце скамейками.

Мухаммед занимал квартиру на первом этаже, что делало его счастливым обладателем палисадника площадью шесть квадратных метров, окруженного полутораметровой плетеной изгородью ядовито-зеленого цвета; когда-то, вероятно, она была окрашена в белый цвет. Гости Мухаммеда, как правило, предпочитали пользоваться входом через «парк», как называл садик сам хозяин, поэтому Йон пересек двор и решительно потянул на себя скрипучую калитку палисадника. Весь небольшой газон был завален пустыми картонными коробками, ящиками из-под молочных бутылок и поддонами, оставленными здесь хозяином после того, как они выполнили свое предназначение, и дожидавшимися того дня, когда консьерж наконец велит Мухаммеду избавиться от этого мусора. По всей ширине квартиры здесь был устроен довольно просторный навес, под которым стояли, укрытые от дождя, какие-то новые нераспечатанные коробки, ящики и поддон с двадцатикилограммовыми мешками собачьего корма.

Йон постучал в окно. Ждать ему пришлось недолго. За стеклом почти сразу же возникла фигура Мухаммеда. Из одежды на нем были лишь трусы, футболка и, что важнее всего, слуховая гарнитура мобильного телефона. Спереди на футболке крупными буквами была выведена надпись «Инородец», что было в общем-то типично для Мухаммеда — он обожал такие маленькие провокации с использованием наиболее скандальных стереотипов и предрассудков. Вставить фитиль чистопородным датчашкам — любителям «Экстраблад»,^[7] как он сам это называл, — было для него чем-то вроде хобби. Вместе с тем, в отличие от многих иммигрантов, он поступал подобным образом вовсе не от горечи или злости, а исключительно ради забавы и даже с некоторой долей самоиронии.

Дверь распахнулась, и Мухаммед, широко улыбаясь, жестом пригласил Йона войти, одновременно продолжая беседовать по мобильному телефону. Насколько Йон мог судить, разговаривал он по-турецки. Помещение, в котором оказался Йон, служило Мухаммеду одновременно и гостиной, и рабочим кабинетом, и складом. Иногда также казалось, что хозяин использует его и в качестве сауны: здесь всегда стояла безумная жара и духота — по-видимому, специально для того, чтобы Мухаммед мог круглый год разгуливать по квартире в шортах и футболке.