Но вскоре мрачные размышления Гая прервал бодрый голос полковника Тиккериджа.
— Ну что ж, «дядюшка», приятно было повидать вас. Я полагаю, вы хотите возвратиться к своим товарищам. Боюсь, вам придется идти пешком. Начальник штаба и я собираемся еще раз объехать роты.
— Можно мне с вами?
Полковник Тиккеридж заколебался, потом сказал:
— Чем больше, тем веселей. — Когда они тронулись, он спросил о новостях из Мэтчета. — Вы, штабисты, снимаете все пенки. Мы не получали почты со времени отправки в Грецию.
Линия обороны второго батальона алебардистов и роты новозеландцев пересекала шоссе; их фланги упирались в крутые каменистые осыпи, окружавшие долину. Четвертая рота, развернутая вдоль ручья, занимала позиции на краю правого фланга. Чтобы добраться до нее, необходимо было пересечь открытую местность. Когда полковник Тиккеридж и его спутники вышли из укрытия, их встретил шквал огня.
— Ого! — воскликнул он. — Фрицы намного ближе, чем были сегодня утром.
Они бросились под защиту скал и осторожно продолжали движение окружным путем. Когда им удалось наконец спрыгнуть в окоп, их встретил старшина Рокис.
— Они подтянули еще один миномет, — доложил он.
— Вы можете точно засечь его место?
— Немцы постоянно меняют позицию. В настоящее время они пристрелялись по дальности, но экономят боеприпасы.
Полковник Тиккеридж встал и осмотрел в бинокль местность, прилегающую к переднему краю. Позади, в десяти ярдах от них, разорвалась мина; все бросились на землю, и над их головами пронесся град камней и металла.
— У нас нет лишних сил для контратаки, — заявил полковник Тиккеридж. — Вам придется отойти немного.
Во время военной подготовки Гай часто задавал себе вопрос: похожи, ли, хотя бы немного, учения в Пенкирке на настоящие боевые действия? Сходство было налицо. Ни великого побоища, ни стремительного бегства одетых в военную форму масс, ни схваток лязгающих механических чудовищ здесь не происходило; перед ним развертывался классический пример действий батальона в обороне, ведущего бой с легковооруженными и в равной степени измотанными небольшими силами противника. Ритчи-Хук мало сделал для обучения их искусству выхода из боя, однако в настоящий момент действия батальона соответствовали установленной схеме. Пока полковник Тиккеридж отдавал распоряжения, Гай спустился вниз по берегу ручья. Здесь он нашел де Саузу и его поредевший взвод. На голове у де Саузы красовалась живописная повязка; желтовато-бледное лицо под ней выглядело серьезным.
— Лишился кончика уха, проворчал он. — Совсем не больно. Но буду рад, когда этот день закончится.
— Вы начнете отходить в полночь, как я помню.
— «Отходить» — хорошее слово. Звучит так, будто старая дева отходит ко сну.
— По-моему, вы попадете в Александрию раньше меня, — продолжал Гай. — Группа Хука отходит последней, будет прикрывать посадку на суда. У меня не сложилось впечатления, что немцы горят желанием атаковать.
— Знаете, «дядюшка», что это такое, по-моему? По-моему, они хотят дать нам спокойно сесть на суда, а потом потопят нас с воздуха, когда им заблагорассудится. Куда более легкий способ разделаться с нами.
Недалеко от них разорвалась мина.
— До чего же мне-хочется засечь этот проклятый миномет! — сказал де Сауза.
В этот момент связной вызвал его на командный пункт роты. Гай пошел вместе с ним и снова присоединился к полковнику Тиккериджу.
Отход на фланге занял немного времени. Гай наблюдал, как батальон занимал оборону на новом рубеже. Все было сделано по правилам. Полковник Тиккеридж отдал распоряжения на темное время суток и изложил порядок окончательного отхода. Гай сделал пометки о времени и направлениях отхода алебардистов и новозеландцев через боевые порядки группы Хука. Затем он распрощался.
— Если случайно встретитесь с морячками, — сказал на прощание полковник Тиккеридж, — передайте им, чтобы подождали нас…
В третий раз Гай проследовал по дороге на юг. Наступила ночь. Дорога была забита множеством солдат. Остатки своего штаба он нашел на прежнем месте. Построившись в колонну, они двинулись в темноту. Идти пришлось всю ночь молчаливой составной частью бесконечной процессии шатающихся от усталости, медленно волочивших ноги людей.
Потом прошел еще один день, минула еще одна ночь.
7
— «Ночью и днем, — напевал Триммер, — только вдвоем. И под солнцем и под луной только с тобой…»
— Слушай, — строго сказал Йэн Килбэннок, — ты едешь в «Савой» на встречу с представителями американской прессы.
— «Ив тишине, и в тьме ночной мои мечты лишь о тебе», — продолжал напевать Триммер.
— Триммер!
— Я уже встречался с ними.
— Это другие. Это Скэб Данз, Вам Шлюм и Джо Маллигэн. Они большие люди, эти Скэб, Вам и Джо. Их статьи публикуются во всех американских штатах. Триммер, если ты не перестанешь заливаться, как канарейка, я предложу откомандировать тебя обратно в Исландию, в твой полк. Вам и Скэб, разумеется, — антифашисты. Джо настроен менее определенно. Он — бостонский ирландец и не очень-то интересуется нами.
— Пресса мне осточертела. Ты знаешь, как называет меня «Ежедневный сплетник»? «Демонический цирюльник»!
— Это они так назвали тебя, а не мы. Жаль, что такое название не пришло в голову мне.
— Так или иначе, я завтракаю с Вирджинией.
— Я избавлю тебя от этого.
— А меня эта встреча вовсе не обременяет.
— Предоставь это решать мне.
Йэн стал набирать номер телефона, а Триммер снова погрузился в мир грез и запел:
— «О, как во мне пылает все, и жаждет, и клокочет…»
— Вирджиния? Это Йэн. Полковник Триммер приносит свои извинения. Он не сможет сегодня позавтракать с вами, мадам.
— «Демонический цирюльник»? Мне и в голову не приходило завтракать с ним. Йэн, сделай что-нибудь, пожалуйста, как для старого друга. Внуши твоему юному герою, что меня просто тошнит от него.
— По-твоему, это будет очень любезно?
— Десятки девушек страстно желают провести с ним время. Почему он должен надоедать именно мне?
— Он говорит, что ему все время подсказывает внутренний голос: «Ты, ты, ты».
— Скажи ему, пусть убирается ко всем чертям. Ладно, Йэн?
Йэн положил трубку.
— Она говорит, чтобы ты проваливал ко всем чертям, — сообщил он.
— О-о!
— Почему ты не прекратишь приставать к Вирджинии? Ведь из этого ничего не выйдет.
— Нет, выйдет, уже выходило. Она не может относится ко мне так высокомерно. Ведь в Глазго…
— Триммер, ты достаточно хорошо знаешь меня, чтобы понять, что я последний человек на свете, кому тебе следует поверять свои тайны, особенно любовные. Ты должен забыть о Вирджинии и об этих лондонских девицах, с которыми встречаешься последнее время. У меня есть приятное известие для тебя. Я собираюсь повозить тебя по промышленным предприятиям. Ты поможешь росту производства. Выступления в обеденные перерывы. Танцы в столовых. Мы найдем тебе очаровательных девиц всех сортов. Тебя ожидает веселое времяпрепровождение в центральных графствах Англии, на севере, далеко от Лондона. А пока ты должен внести свой вклад в укрепление англо-американских отношений вместе с Бамом, Скэбом и Джо. Ведь идет война.
В штабном автомобиле, увозившем их в «Савой», Йэн пытался ввести Триммера в курс дела.
— Я рад сообщить тебе, что Джо не очень-то интересуется военными операциями. Он воспитан в духе недоверия к красномундирникам[68]. Он смотрит на нас, как на феодальных и колониальных угнетателей, к числу которых ты, Триммер, ручаюсь за тебя, определенно не относишься. Мы должны показать ему новую Великобританию, которая куется в горниле войны. Черт побери, Триммер, я не уверен, что ты слушаешь меня.
Не был уверен в этом и Триммер. Внутренний голос продолжал нашептывать ему безнадежным тоном: «Ты, ты, ты».
Йэн Килбэннок, подобно Людовичу, обладал способностью изменять манеру разговора. У него была одна манера разговаривать с друзьями, другая — с Триммером и генералом Уэйлом, третья — с Бамом, Скэбом и Джо.