Офицеры и джентльмены

— Спасибо за поздравление.

Безымянный майор, взяв предложенную сигару, откусил кончик, закурил и счел своим долгом сказать:

— Садитесь с нами. Мы с вами не встречались, но я видел вас вместе с Джо Каттермоулом.

— Да-да, для моей работы он здесь самый полезный человек.

— И что же это за работа, если не секрет?

— Отнюдь нет. Опера. Мы пытаемся возродить оперу, представляете?

— Нет.

— Это самый верный путь к сердцам итальянцев. Что касается оркестров, то с ними никаких трудностей нет. А вот певцы, по-видимому, все сбежали вместе с немцами. — Он рассказал о различных оперных театрах в оккупированной Италии; одни из них были разрушены бомбами, другие лишь слегка повреждены. Оперный театр в Бари остался невредимым. — Однако мне пора вернуться к моим друзьям, — сказал лейтенант, поднимаясь.

В течение нескольких последовавших секунд, опасаясь затронуть сугубо личный вопрос, майор сидел молча, затем все же решился и спросил:

— Как я понимаю, из того, что сказал этот молодой человек, следует, что вы только что женились?

— Да.

— Тогда это никуда не годится, что вас сразу же послали за границу. Боюсь, что в таком случае весь мой разговор о местном женском рынке был неуместен.

— Не думаю, что моя жена стала бы возражать против этого.

— В самом деле?! Моя возражала бы, а я женат уже одиннадцать лет. — Он помолчал, видимо размышляя о своих любовных похождениях в течение уже довольно длительного времени, и добавил: — По крайней мере, я думаю, что возражала бы. — Помолчав еще несколько секунд, он продолжал: — Впрочем, я ведь уже давно не виделся с ней. Возможно, что теперь она не обратила бы на это никакого внимания, — закончил он с покорной грустью.

Они вернулись в буфетный зал. От мысли о возможности того, что жена безразлична к его любовным связям с женщинами из вспомогательной службы, настроение майора заметно упало. Он заказал виски и спросил:

— Послушайте, а что этот молодой человек имел в виду, когда говорил о самом верном пути к сердцам итальянцев? Мы же только что отколошматили этих ублюдков, правильно? О чем им еще распевать в операх? По-моему, даже янки и те не настолько глупы, чтобы развлекать итальяшек и устраивать для них дивертисменты. Если бы спросили меня, то я не задумываясь ответил бы, что под этим кроется что-то другое. Как только выбываешь из действующей части, сразу же сталкиваешься со множеством подозрительных явлений, о которых ты не имел ни малейшего представления. А в этом городе таких явлений до черта.

2

В Лондоне в этот момент разыгрывалась сцена традиционной домашней идиллии. Вирджиния готовила приданое для новорожденного. Хорошо и красиво шить она научилась еще в детстве, когда ходила в школу. В зрелом возрасте она, правда, занималась этим делом мало и без особой к нему любви. В Кении, например, по вечерам она довольно часто была занята шитьем стеганого одеяла, но закончить эту работу так и не удосужилась.

Дядюшка Перегрин читал вслух роман Троллопа «Можешь ли ты простить ее?»

— А вы знаете, дядюшка, я уже прошла все уроки, — неожиданно сказала Вирджиния.

— Уроки?

— Да, подготовку. Священник Уэлд говорит, что он готов принять меня в любое время.

— Ну что ж, ему виднее, — проговорил дядюшка Перегрин с сомнением в голосе.

— Все это, оказывается, совсем не трудно, — продолжала Вирджиния. — Я не понимаю, почему романисты так много рассуждают о людях, которые якобы потеряли веру во всевышнего. Для меня, например, все это ясно как белый день. И почему только меня никто не наставил на путь истинный раньше? Я хочу сказать, что в действительности все это совершенно очевидно, стоит только как следует подумать.

— Для меня это очевидно, — сказал дядюшка Перегрин.

— Я хочу, чтобы вы были моим крестным отцом, дядюшка. Это не значит, конечно, что я хочу получить от вас подарок; во всяком случае, не обязательно что-нибудь очень уж дорогое. — Она усердно заработала иголкой, демонстрируя свои красивые руки. — Ведь это вы, дядюшка, приобщили меня к церкви, понимаете?

— Я? Боже мой, каким же это образом?

— Просто тем, что вы очень милы ко мне, — ответила Вирджиния. — Вам ведь нравится, что я живу здесь, не правда ли?

— Да, конечно, дорогая.

— Я долго раздумывала, — продолжала Вирджиния, — и мне очень хотелось бы родить ребенка здесь.

— Здесь? В этой квартире?

— Да. А вы разве возражаете?

— А не будет ли для вас здесь не совсем удобно?

— Для меня? О нет, здесь очень уютно.

— Уютно, — повторил ошеломленный Перегрин. — Уютно.

— Вы можете стать крестным отцом и для ребенка. Только не будете ли вы возражать?.. Если родится мальчик, мне не хотелось бы называть его Перегрином. По-моему, Гай пожелает назвать его Джервейсом. А вы как думаете?

3

А Людович все писал и писал. Начиная с середины декабря он, не ослабляя темпов, писал ежедневно по три тысячи слов; более чем сто тысяч слов. Сочинял он теперь совсем по-иному. Фаулер и Роже лежали в стороне, он не обращался к ним. В отыскании нужных слов необходимость уже не возникала. Все слова были правильными. Они неудержимым потоком соскакивали с кончика его пера. Он писал безостановочно, никогда ничего не исправлял и не переписывал. Он просто выполнял стоящую перед ним задачу. Людович писал как одержимый, как будто ему кто-то быстро диктовал, как будто это были совсем не его мысли. Писал для чего? Он не задавался этим вопросом. Он просто писал. Его рукопись росла, как маленький Триммер в утробе Вирджинии, без осознаваемого соучастия.

4

Поступить на работу в оккупационные силы мечтал любой житель Вари. На службу в офицерскую гостиницу ухитрились устроиться целые семьи со всеми их ответвлениями. Шесть старцев жили и питались за счет того, что с раннего утра до позднего вечера тщательно вымывали и натирали линолеумовый пол в вестибюле. Все они замерли как вкопанные, когда утром следующего дня Гай шел мимо них, и все, как один, бросились вытирать оставленные им следы на полу.

Гай прошел к кабинету, в котором был накануне вечером. Здание в лучах утреннего солнца прямо-таки преобразилось. Теперь Гай заметил, что во внутреннем дворике когда-то бил фонтан. «Настанет время, — подумал Гай, — и фонтан, может быть, снова забьет». Здесь же, среди колосовидной растительности, стоял последний потомок великих предков — высеченный из камня тритон с открытой пастью. Часовой был занят разговором с мотоциклистом связи и не окликнул Гая. На лестнице Гаю встретился Джилпин.

— Как вы прошли сюда?

— Я же прикомандирован сюда, разве вы не помните?

— Но у вас нет пропуска. Сколько еще надо учить этих солдат, что офицерская форма сама по себе еще ничего не значит? Часовой не имеет права пропускать вас без пропуска.

— А где я могу получить его?

— У меня.

— Ну что ж, хлопот будет намного меньше, если вы дадите мне его.

— А у вас есть с собой три фотокарточки?

— Конечно нет.

— Если нет, то пропуск оформить невозможно.

В этот момент послышался голос сверху:

— В чем там дело, Джилпин?

— Офицер без пропуска, сэр.

— Кто?

— Капитан Краучбек.

— Ну так дайте ему пропуск и пошлите наверх.

Голос исходил от человека на лестничной площадке; это был бригадир Кэйп, прихрамывающий, худой человек с эмблемой уланского полка. Когда Гай представился, бригадир сказал:

— Дотошный парень этот Джилпин. Слишком ревностно относится к своим обязанностям. Извините, что вчера меня не было. И в данный момент не смогу поговорить с вами, ко мне должны прийти югославы с жалобой. Вам лучше всего, пожалуй, пройти сейчас к Каттермоулу, он познакомит вас с обстановкой. А потом уж мы решим, как вас использовать.

Майор Каттермоулу находился в комнате рядом с комнатой бригадира Кэйпа. Это был мужчина примерно того же возраста что и Гай, высокий, несколько сутулый, истощенный, аскет с веселой улыбкой.