Офицеры и джентльмены

— Меня это просто убивает. Я не могу оставить Дейзи в таком состоянии. А это правда, что, родив ребенка, некоторые женщины теряют рассудок?

— Я слышал, что так бывает.

— Вероятно, и с Дейзи произошло нечто подобное.

Тем временем алебардисты, отложив в сторону тропические шлемы, занимались в эти длинные и жаркие летние дни тем, что наносили со всевозможных направлений «сокрушительные удары» по бару в Брук-парке.

Несколько дней спустя Ленард, встретив Гая, сказал ему с унылым видом:

— Сегодня я был у подполковника.

— Ну и что?

— По поводу того, о чем говорила Дейзи.

— Ну и что?

— Он ужасно смеялся над этим.

— Подполковник всегда такой веселый.

— Он намерен подать просьбу о моем переводе в центр формирования и подготовки. Это, возможно, потребует некоторого времени, но он считает, что меня переведут.

— Надеюсь, твоя жена теперь вздохнет облегченно.

— «Дядюшка», как по-вашему, я поступаю очень плохо?

— Это меня не касается.

— Но я вижу, что вы не одобряете этого. Да я и сам не одобряю.

Однако у Ленарда так и не нашлось времени на то, чтобы испытать угрызения совести в связи с его решением. В тот же вечер прибыло предварительное распоряжение о предстоящей посадке на суда, и всем алебардистам предоставили сорокавосьмичасовой отпуск перед отплытием.

4

Гай решил съездить на денек в Мэтчет. В школе были летние каникулы. Его отец сидел над светло-голубым томом Ксенофонта, освежая свои знания для предстоящего семестра.

— С листа не могу перевести ни одного слова, — сказал мистер Краучбек почти весело. — Совершенно уверен, что эти маленькие чертенята поймают меня на чем-нибудь. Прошлый семестр они меня подлавливали, но делали это в очень пристойной манере.

Гай вернулся на день раньше срока, чтобы проверить, все ли нормально в его роте. Проходя по почти пустому лагерю в сумерках, он встретил бригадира.

— Краучбек! — воскликнул тот, всматриваясь. — Все еще не капитан?

— Никак нет, сэр.

— Но командуете ротой?

— Так точно, сэр.

Они прошли некоторое расстояние вместе.

— Это лучшая командная должность, — сказал бригадир. — В жизни нет ничего лучшего, чем командовать ротой в бою. Следующим за этим идет действие по собственному усмотрению. Все остальное — это просто бумаги и телефонные разговоры. — Под деревьями в сумеречном свете бригадира было едва видно. — Дело нам предстоит не очень-то боевое. Мне нельзя говорить вам, но я все же скажу. Речь идет о Дакаре. Я никогда и не слышал о нем, пока мне не стали присылать совершенно секретные данные разведки, главным образом о земляных орехах. Это какой-то французский городок в Западной Африке. Наверное, сплошные бульвары и публичные дома, насколько я знаю французские колонии. Мы входим в соединение поддержки. Хуже того — наша задача оказать поддержку бригаде поддержки. Первой будет высажена морская пехота, черт бы их взял! Все это лягушатники придумали. Рассчитывают, что не встретят никакого противодействия. Для нас это будет своеобразной боевой подготовкой. Напрасно я рассказал вам все это. Если кто-нибудь узнает, меня отдадут под суд военного трибунала. А я, пожалуй, слишком стар для военного трибунала.

Бригадир неожиданно свернул в сторону и скрылся в лесу.

На следующий день пришел приказ погрузиться на поезд для переезда в Ливерпуль. Ленарда оставили в тыльной походной заставе в ожидании нового назначения. Никто, кроме Гая и подполковника, но знал, почему с Ленардом поступили именно так. Большинство считало, что он заболел. Последнее время он выглядел как привидение.

Гай не испытывал угрызений совести в связи с отступничеством Ленарда. Пока поезд конвульсивно продвигался к Ливерпулю, Гаю пришла в голову мысль, что скорее, пожалуй, они оставили Ленарда, а не он их. Их направляли вовсе не на какую-нибудь базу в Гонолулу, или в Алжире, или в Куэтте, порожденную туманным воображением миссис Ленард, а в благоустроенный, теплый и хорошо оборудованный город, далекий от падающих бомб и отравляющих газов, не испытывающий тягот оккупации и недостатка в продуктах питания, далекий от мрачного концентрационного лагеря, в который неожиданно превратилась вся Европа.

В Ливерпуле полная неразбериха. Причалы и суда в абсолютной темноте. Где-то, не так уж далеко от порта, падают и взрываются бомбы. Офицеры штаба, ведающие погрузкой на суда, пользуясь затемненными карманными фонариками, старательно рассматривают именные списки личного состава частей. Гаю и его роте приказали погрузиться на одно из судов, затем снова выгрузиться на причал, где они простояли целый час. Прозвучал сигнал отбоя тревоги, и кое-где зажглись тусклые лампы. Офицеры, ведающие погрузкой, укрывавшиеся во время тревоги в бомбоубежище, появились снова и принялись за свое дело. Наконец с наступлением рассвета алебардисты Гая молча поднялись на борт судна и разыскали отведенные им помещения. Гай проследил, как они улеглись спать, и отправился искать свою каюту.

Это была одна из кают первого класса, в которых все сохранилось еще с мирного времени, когда в них путешествовали состоятельные туристы. Судно было зафрахтовано, и на нем оставалась гражданская команда мирного времени. Уже поднялись и приступили к исполнению своих обязанностей стюарды-гоанцы в свежевыстиранных и накрахмаленных белых с красным ливреях. Они молча переходили с места на место, расставляли симметрично пепельницы в салонах, раздвигали шторы, впуская на судно солнечный свет наступающего дня. Они действовали так, как будто не существовало никакой войны. Никто никогда не говорил им ни о подводных лодках, ни о торпедах.

Но не все были настроены так мирно. Повернув за угол в поисках своей каюты, Гай неожиданно увидел нечто вроде воинственного танца, в котором танцующие выталкивали друг друга из каюты, которая предназначалась ему. Исполнителями танца были алебардист Гласс, и безупречно выглядевший гоанец — стройный пожилой человек с великолепными седыми усами, разделявшими его мокрое от слез орехово-коричневое лицо на две части.

— Застал этого черномазого ублюдка на месте преступления, сэр. Рылся в вашем вещевом мешке, сэр.

— Пожалуйста, сэр… Я стюард, сэр… Я совсем не знаю этого грубого солдата…

— Успокойся, Гласс. Человек просто выполняет свои обязанности. А теперь убирайтесь отсюда оба. Мне нужно хоть немного вздремнуть.

— Но вы же не захотите, сэр, чтобы этот чернокожий шастал по вашей каюте?

— Я не чернокожий, сэр. Я португалец. Христианин. Мама моя христианка. Папа тоже христианин. У них было шесть христианских детей, сэр.

Гоанец сунул руку под борт накрахмаленной куртки и извлек висевший на шее золотой медальон. За многие годы службы гоанца на судне, палуба которого только изредка бывала в спокойном горизонтальном положении, в результате почти постоянного раскачивания медальона из стороны в сторону на темной безволосой груди владельца изображение на нем изрядно стерлось.

Неожиданно Гай почувствовал необыкновенное расположение к гоанцу. У них было много общего. Гаю нестерпимо захотелось показать свой медальон. Медальон Джервейса с изображением богоматери Лурдской. Многие поступили бы в этом случае именно так; люди получше его наверняка сказали бы «Гоп!» — чем по-настоящему рассмешили бы угрюмого алебардиста и таким образом примирили противников.

Однако Гай, несмотря на то, что все это было у него на уме, лишь нащупал в кармане две полукроны и сказал:

— Вот. Это поднимет твое настроение?

— О да, конечно, сэр, спасибо. Очень даже поднимет.

Гоанец повернулся и пошел, обрадованный, но не примирившийся, просто как слуга, неожиданно получивший солидные чаевые.

Алебардистам разрешили в это утро поспать подольше. В одиннадцать Гай построил свою роту на палубе. Необычно плотный и разнообразный завтрак — нормальный стол для пассажиров третьего класса на судне — компенсировал все пережитые за ночь неприятности и неудобства. Настроение у всех поднялось. Гай передал солдат взводным командирам, чтобы те проверили запасы и снаряжение, а сам отправился узнать, как устроились остальные. Второй батальон разместился лучше, чем другие, которых напихали, как сельдей в бочку, на рядом стоящее судно. Предоставленное алебардистам второго батальона судно было почти полностью в их распоряжении, если не считать штаба бригады и смеси из посторонних лиц, таких, как офицеры связи войск Свободной Франции, морские артиллеристы, береговая команда военно-морских сил, военные священники, специалист по гигиене в тропиках и другие. На двери небольшого курительного салона висела надпись: «Группа оперативного планирования. Посторонним вход воспрещен».